Сердцеед в Венецианской паутине

Глава 6: Затишье и Ярость Океана

Третий день на «Морской Ласточке» начался с обмана. Обмана такой совершенной красоты, что дух захватывало. Небо — бездонная синяя чаша, ни облачка. Солнце — не палящее, а ласковое, золотистое, рассыпавшее миллионы бликов по спокойной, лениво перекатывающейся синеве. Ветерок — нежный, едва шевелящий паруса, больше похожий на дыхание спящего гиганта. Море дышало ровно, глубоко, как довольный зверь.

После адской ночи шторма эта тишина была почти священной. Матросы, закаленные волками моря, двигались по палубе с необычной, ленивой грацией. Не спеша драили бронзовые фитинги, плели косички из старых канатов, перешептывались, покуривая трубки. Даже Жак, обычно ревущий, как морской лев, отдавал команды вполголоса, с довольной усмешкой. Воздух был чист, прозрачен, напоен запахом соли, смолы и едва уловимым ароматом далеких земель. Казалось, сама природа дает передышку.

Именно в это умиротворенное утро капитан подозвал меня к штурвалу. Антуан Ренар — его имя я узнал наконец-то от боцмана. Он стоял у тяжелого, полированного дубом колеса, его руки, покрытые татуировками и шрамами, лежали на спицах с привычной нежностью. Его лицо, обычно непроницаемое, как скала, сейчас было спокойно, но глаза, эти пронзительные синие глубины, все так же зорко сканировали горизонт и паруса.

«Подойди, граф,» — его голос был низким, как скрип старого дерева, но без прежней суровости. — «Вижу, руки твои не только бить умеют.»

Я подошел. Он коротко, четко объяснил принцип: как руль связан с движением корабля, как чувствовать его отклик под ногами, как легкий поворот штурвала влияет на огромный корпус «Ласточки». Потом кивнул: «Попробуй. Держи курс на ту звезду.» Он указал на едва заметную точку днем — на самом деле, вероятно, на какой-то ориентир вдалеке.

Я вложил руки в выемки на спицах, где только что лежали его пальцы. Дерево было теплым, живым. Сначала я держал штурвал слишком жестко, как врага. «Корабль — не лошадь, граф,» — усмехнулся капитан, не глядя на меня. — «Чувствуй его. Он тебе подскажет.»

Я расслабил хватку, сосредоточился. И почувствовал! Тончайшую вибрацию, передающуюся от киля через весь корпус к рулю. Легкое дрожание, отклик на каждую крошечную волну, на каждый вздох ветерка. Я сделал микроскопический поворот. «Ласточка» ответила — не рывком, а плавным, едва уловимым смещением в воде, изменением угла к ветру в парусах. Это было… волшебство. Чистая магия управления этой деревянной души.

«Чертовски неплохо для первого раза,» — пробурчал Ренар, наблюдая за поведением корабля. В его голосе прозвучало… удивление? Одобрение? «Чутье есть. Редкое. Не каждому дано слышать корабль.»

Гордость, теплая и неожиданная, разлилась по груди. После всего — унижения, тоски, ярости — это маленькое признание от такого человека значило больше, чем похвалы всего Версаля. Я ловил каждое движение, каждое ощущение, забыв на миг о Елене, о Венеции, о короле. Здесь и сейчас был только я, штурвал, корабль и море.

Идиллию нарушил призрак. Бледный, как смерть, шатающийся, с завязанным носом и глубокими синяками под глазами, Луи де Клермон выполз на палубу. Он выглядел так, будто его переехали каретой, вывернули наизнанку и оставили сушиться на солнце. Рвоты уже не было — похоже, его бедный желудок был пуст. Но спазмы все еще дергали его, заставляя сгибаться пополам с тихим стоном.

Он уставился на меня у штурвала. В его мутных глазах вспыхнула жалкая искра злобы. «Виллар…» — прохрипел он, подбираясь ближе, опираясь на борт. — «Убей… Пожалуйста… Просто столкни за борт… Это милосердие…» Его голос сорвался на всхлип. «Ненавижу… Ненавижу эту качающуюся могилу… Ненавижу тебя… Ненавижу короля, который послал меня сюда…» Он сделал паузу, исказив лицо в гримасе. «И ненавижу твою… твою ледяную маркизу! Из-за нее…»

Он не успел договорить. Как тень, рядом возник Жак. Без лишних слов, с выражением глубочайшего презрения на оспином лице, он нанес Луи короткий, мощный удар сапогом под зад. Не смертельный, но унизительный и болезненный.

«Ах ты, сопливый щенок!» — рявкнул Жак. — «Графа твоего бабьи сопли достали! И маркизу твою вякать не смей, а то второй нос сломаю! Марш в каюту! Там твое место — с ведром дружить!»

Луи взвизгнул от боли и унижения. Он швырнул на меня и Жака взгляд, полный немой ненависти и слез, и, прихрамывая, потащился обратно вниз, в свое вонючее убежище. Матросы фыркнули. Кто-то пробормотал: «Барин-неудачник».

Я вернулся к штурвалу, но ощущение безмятежности улетучилось. Капитан Ренар стоял рядом, но его внимание было уже не на мне и не на штурвале. Он смотрел на горизонт. На то самое безоблачное небо и спокойное море. Но его лицо, минуту назад относительно спокойное, снова застыло в привычной суровой маске. Брови сдвинулись, образуя глубокую складку между ними. Его глаза, эти бездонные синие провалы, сузились, впиваясь в линию, где море встречалось с небом.

«Жак!» — его голос, тихий, но резанувший, как нож, разорвал ленивую тишину. — «Всем на места! Убери рожи! Затянуть все, что шевелится! Барометр падает как камень!»

Мгновенно ленивая грация матросов сменилась лихорадочной энергией. Как по волшебству, трубки исчезли, ленивые разговоры оборвались. Лица напряглись. Жак рявкнул что-то нечленораздельное, но полное власти, и палуба ожила. Заскрипели лебедки, залязгали кольца, застучали молотки — все свободное, все незакрепленное спешно пришпиливалось к палубе или уносилось вниз.

«Что… что не так?» — спросил я, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Море было спокойно, небо чисто.

Капитан не отвечал сразу. Он прищурился, втягивая воздух носом, как зверь, чующий опасность. «Затишье, граф. Слишком идеальное. Море дышит перед ударом. Чувствуешь?» Он ткнул пальцем в сторону горизонта. «Там. Видишь? Там небо не синее. Оно… тяжелое. Желтоватое на краю. И ветер… он не легкий. Он мертвый. Жди.»

И я почувствовал. Не сразу. Но да — тот ласковый ветерок исчез. Воздух стал густым, липким, неподвижным. Давление, физическое, начало давить на уши. А на горизонте, куда указывал Ренар, синева действительно сгущалась в грязно-желтую, зловещую полосу.

Первые порывы пришли внезапно. Не ветер, а плевки ярости. Резкие, холодные, хлесткие. Паруса захлопали, как пойманные птицы. «Ласточка» вздрогнула, как живая.

А потом накатило. Словно гигантская кувалда ударила по кораблю. Ветер завыл, переходя в рев, в безумный вой торнадо. Небо почернело за минуты, превратив день в сумерки. Первые капли дождя ударили по палубе, как пули, мгновенно сменившись ледяным ливнем, который хлестал по лицу, слепил. Море вздыбилось. Не волны — черные, пенные горы с ревущими белыми гребнями. Они поднимали «Ласточку» на свои скользкие спины и с ревом швыряли вниз, в жуткие пропасти между ними.

Ад начался.

Звуки слились в оглушительную какофонию: вой ветра в снастях, превратившийся в леденящий душу стон; яростный грохот волн, бьющих в борт; скрежет дерева, работающего на пределе; пронзительные крики матросов, едва слышимые в этом хаосе; лязг железа; треск рвущейся парусины. Запахи: едкая морская соль, смешанная с пресной водой ливня; смола; пот страха; рвота кого-то из новичков, смытая тут же волной.

Я бросился в гущу. Не было времени думать, бояться, тосковать. Был только инстинкт выживания и яростное желание не дать этому деревянному ковчегу развалиться под нами. Я был везде:

У штурвала: Помогал двум матросам, вцепившимся в него, бороться с бешеным напором волн, пытаясь удержать курс. Руки немели от напряжения.

На палубе: Ползком, цепляясь за все, что можно, я пробирался к сорванному люку. Вместе с Жаком и еще двумя мы, обвязавшись веревками, как скалолазы, бились с бешеным напором воды, пытаясь закрепить тяжелую крышку на место, пока трюм не затопило. Холодная вода хлестала по ногам, пытаясь сбить с ног.

На мачтах: Не я лез туда в этот раз, но я подавал инструменты, страховал веревки, когда двое смельчаков полезли убирать лопнувший парус, который хлестал, как бешеный хлыст, грозя сломать рею.

В трюме: Спускался туда с фонарем — кромешная тьма, жуткий скрежет корпуса, хлюпанье воды. Помогал боцману найти и заделать течь — забивал паклю в щель деревянным клином, пока ледяная вода обжигала руки.

С людьми: Подтаскивал сползающих матросов к леерам (перилам), помогал втащить смытого за борт юнгу (опять его!) — его выбросило волной на палубу как тряпичную куклу, он был жив, но трясся от холода и страха.

Боль за Елену? Она была. Глубоко, как вечно тлеющий уголь. Но сейчас ее заливал ледяной душ адреналина и ярости борьбы. Каждая спасенная снасть, каждый забитый клин, каждый крик «Держись!» — был ударом по этому шторму, по этой несправедливости, что разлучила меня с ней. Я работал как демон, не чувствуя усталости, глотая соленую воду, выплевывая ее, скользя по мокрым доскам, вставая и снова бросаясь в бой. Энергия била ключом — энергия отчаяния, переплавляемая в действие.

Ночь длилась вечность. Время потеряло смысл. Были только порывы ветра, удары волн, крики, борьба. Капитан Ренар был вездесущ, как сам шторм. Его команды резали вой ветра, как нож масло. Он был спокоен, как скала посреди урагана, и это спокойствие передавалось нам, придавая сил.

Когда первые, грязно-серые полосы зари пробились сквозь рваные тучи на востоке, шторм начал стихать. Не сразу, а как бы нехотя, выпуская свою хватку. Ветер перешел с безумного рева на усталый вой, волны перестали быть горами, превратившись в тяжелые, но уже не смертоносные холмы. Мы стояли на палубе — мокрые, изможденные, с лицами, исчерченными солью и усталостью, но стояли. «Ласточка» выжила. Мы выжили.

Я прислонился к борту, чувствуя, как дрожь пробегает по всему телу — смесь адреналинового отката, холода и чудовищной усталости. Руки горели, одежда прилипла, каждое движение отзывалось болью в мышцах. Но сквозь эту физическую разбитость пробивалось странное чувство… не победы, нет. Но гордости? Да. И какого-то дикого, первобытного удовлетворения. Мы прошли сквозь ад и вышли.

Капитан Ренар подошел ко мне. Его лицо было серым от усталости, но глаза горели тем же синим огнем. Он оглядел палубу — израненную, но целую, команду — измотанную, но живую. Его взгляд остановился на мне. Он не сказал ни слова. Просто кивнул. Один раз. Коротко. Но в этом кивке было больше, чем во всех речах Версаля: «Ты справился. Ты свой.»

Я кивнул в ответ, слишком уставший, чтобы улыбнуться. Внутри, под слоем усталости, все так же тлел уголь тоски по Елене. Но теперь он горел чуть тише. Заглушенный грохотом океана и тихим кивком капитана. Третий день кончился. Последняя ночь плавания ждала впереди. А там… Венеция. Но после этой ночи я знал — я выстою. Я должен.

Глава закончена, но история продолжается! Подпишитесь на меня, чтобы узнать о выходе новой главы первым. И если было интересно — ваши звездочки 🌟 очень помогут книге!