Сердцеед в Венецианской паутине

Глава 30: Призыв к оружию

Два дня. Сорок восемь часов напряжённой, методичной работы. Кабинет в имении де Вольтер превратился в штаб операции по спасению моей жизни и возвращению моей жены. Мы с Луи прорисовывали маршруты, обсуждали возможные сценарии аудиенции у короля, составляли списки союзников при дворе, которых могла задействовать тетушка. Воздух был густ от табачного дыма и концентрации.

Катарина и Оттавио держались особняком, понимая серьёзность момента. Но на второй день терпение юного Фоскарини лопнуло. Он ворвался в кабинет без стука, с горящими глазами.

— Я хочу помочь! — выпалил он, его голос дрожал от обиды и желания доказать свою значимость. — Вы не можете оставить меня здесь, как какую-то ненужную поклажу! Моя матушка отдала меня вам на перевоспитание, чтобы я стал настоящим мужчиной! А настоящие мужчины не прячутся, когда их друзья в опасности!

В дверях, испуганно прижавшись к косяку, стояла Катарина. Услышав его громкий голос, она прибежала и теперь смотрела на него с тревогой. Оттавио встретился с ней взглядом, и его пыл немного поутих, сменившись смущением. Он видел в её глазах не только страх, но и старую, глубокую боль — боль, причину которой он хорошо знал и за которую теперь нёс тихую, мучительную ответственность. Его собственный голос прозвучал для него самого укором.

Луи поднял глаза от карты, готовый грубо оборвать его, но я опередил его. Я отложил перо и внимательно посмотрел на Оттавио. В его позе была не просто юношеская бравада, а искренняя, пусть и необузданная, потребность в искуплении.

— Твоя матушка отдала тебя мне, чтобы ты научился думать, — сказал я спокойно. — А настоящий мужчина — это не тот, кто безрассудно лезет на рожон. Настоящий мужчина — это тот, кто защищает. Кто берет на себя ответственность за тех, кто слабее.

Я сделал паузу, дав словам проникнуть в его сознание.

— Я и Луи едем навстречу большой опасности. Здесь, в этом доме, останется Катарина. Одна. Слуги тети — люди надёжные, но они не аристократы и не смогут защитить её, если сюда придут те, кто охотится на нас. Ей нужна защита. Защита человека её круга, который знает, как вести себя с сильными мира сего и не стушуется. Мне нужен кто-то, кому я могу доверить её безопасность. Мне нужен ты.

Оттавио замер. Его взгляд переметнулся на Катарину. Он увидел не просто девушку, а хрупкое, израненное существо, которое он когда-то обидел и которое теперь было ему доверено. Это была не игра в рыцаря, а искупление. Его бунтарский пыл мгновенно сменился чем-то другим — серьёзностью, важностью миссии. — Ни один волос не упадёт с её головы, — произнёс он твёрдо, и в его голосе впервые не было ни каприза, ни высокомерия. Он давал слово не Леонардо. Он давал его ей. Катарина слегка улыбнулась ему, неловкий, прощающий жест, и он выпрямился ещё больше, ощущая тяжесть этой защиты и её чести.

— Ни один волос не упадёт с её головы, — произнёс он твёрдо, и в его голосе впервые не было ни каприза, ни высокомерия. Только данное слово. Честь дворянина.

Катарина слегка улыбнулась ему, и он выпрямился ещё больше. Проблема была решена.

Вечером мы в четвером ужинали в той же напряжённой, но уже более спокойной атмосфере. Оттавио теперь не выглядел обиженным пажом; он сидел с видом командира гарнизона, готового к осаде. Его движения стали осознаннее. Когда Катарина потянулась за кувшином с водой, он молча опередил её, налил и поставил кувшин обратно так, чтобы ей было удобнее. Небольшой, почти незаметный жест. Катарина взглянула на него с лёгким удивлением и кивком поблагодарила. Ничего не было сказано, но в воздухе повисло тихое перемирие, первый росток чего-то нового, выросший на бесплодной почве их общего прошлого.

Именно в этот момент снаружи донёсся отчаянный топот копыт, ржание загнанной лошади и громкие голоса у ворот. Через мгновение в столовую вбежал запыхавшийся слуга.

— Месье граф! Гонец из Версаля!

В комнату вошел, едва переставляя ноги, запылённый человек в ливрее дома де Эгриньи. Его лицо было землистым от усталости, он шатался.

— Месье граф… — он тяжело дышал, опираясь о косяк двери. — От… мадам де Эгриньи… Вам… — Он судорожно глотнул воздух и выдохнул самое страшное: — Беда. Король… вас признал политическим преступником. Заочно. Ваши владения… конфискованы. А графиню… — он чуть не свалился, но Луи подхватил его. — Графиню Елену… по указу короля… заточили в Фоларскую башню.

Звенящая тишина, в которой было слышно, как трещат поленья в камине и как у меня в ушах бешено стучит кровь. Пол под ногами будто ушёл из-под ног. Мир сузился до одного имени — Елена. Фоларская башня. Не просто тюрьма, а холодная, сырая могила для тех, кого король желал забыть навсегда. Оттуда не возвращались. Своды, пожирающие надежду, и стражи, глухие к мольбам и золоту.

— Когда? — мой собственный голос прозвучал чужим, низким и безжизненным.

— Вчера… на рассвете… — прошептал гонец. — Мадам умоляла… Скакал без передышки…

Я оттолкнулся от стола. Все глаза были прикованы ко мне.

— Подготовьте мне лошадь, я выезжаю немедленно.

— Лео… — начал было Оттавио, но я резко обернулся к нему.

— Ты знаешь свой долг. Остаёшься. Защищаешь.

Он сглотнул, но кивнул, сжав кулаки. Катарина побледнела, но смотрела на меня с пониманием.

Луи уже не было в комнате. Я вышел в холл, на ходу накидывая плащ. Он появился из конюшни через несколько минут, с двумя оседланными лошадьми.

— Я с тобой, — его слова не требовали ответа. Это был факт.

Я хотел было сказать ему остаться, присмотреть за ними, но увидел его лицо — решительное, непоколебимое. И просто кивнул. Некоторые вещи важнее слов.

Мы выехали в ночь, оставив позади островок тревожного спокойствия. Гонец остался, его уже отпаивала вином заботливая мадемуазель Клер.

Мы мчались по тёмной дороге, и холодный ветер бил в лицо, но не мог остудить жгучую ярость внутри. Они посмели тронуть её. Они заперли её в каменном мешке.

Если ехать без сна и отдыха, сменяя лошадей, мы будем там через два дня.

Два дня до Версаля. Два дня до её тюрьмы. Два дня до начала конца.

— Мы её вытащим, — крикнул мне Луи, его голос едва перекрывал свист ветра и топот копыт.

— Нет, — я крикнул в ответ, и в моём голосе был лёд и сталь. — Мы не будем её вытаскивать. Мы снесём эту проклятую башню к чертям. Вместе с теми, кто посмел её туда запереть.

Ярость, пылавшая во мне, вдруг схлынула, испарилась, оставив после себя нечто новое — абсолютный, беззвёздный холод. Пустота, в которой остался только голый расчет и одна-единственная цель. Я был больше не графом де Вилларом. Я был орудием. Молотом.