Сезон помидоров, или Пари на урожай

Глава 32

— Я здесь, потому что иду домой, милорд, — говорю, пытаясь выбраться из его объятий. — А одна — потому что у меня нет денег на покупку кареты или найм личного стража.

— Что с ногой?

— Поскользнулась. Упала. Очнулась — гипс*, — пожимаю плечами.

(* цитата из фильма "Бриллиантовая рука")

Вот только лорд мой юмор не понимает, что, впрочем, ожидаемо. В этом мире совсем иной фольклор, и шутки здесь другие. Может, поэтому в его взгляде мелькает подозрение?

Я запоздало вспоминаю, что не стоит мне шутить на манер иномирянки рядом с мужчиной, который специализируется на их ловле. Эта мысль заставляет меня опомниться.

Отчаянно принимаюсь барахтаться в крепких объятиях мужчины в попытке выбраться. Однако вместо того, чтобы меня отпустить, сосед подхватывает меня на руки. Я лишь ойкнуть успеваю, как он заносит меня в карету и устраивает на сиденье, обитом бархатом. Затем захлопывает дверцу, стучит по внутренней стенке салона — и экипаж трогается с места.

Сижу и тщетно пытаюсь переварить происходящее. Это похищение? Или насильное причинение добра? Как ещё обозвать мою ситуацию?

В салоне светло и тепло — наверно, благодаря магии. Вскоре мышцы блаженно расслабляются. Если бы не щиколотка, ноющая просто зверски, я бы ощутила себя счастливой. Лишь сейчас осознаю, насколько устала и замёрзла каждая клеточка тела.

Задним умом понимаю, что нельзя увеличивать свою задолженность лорду, но измученное тело совсем другого мнения. Одной услугой больше, одной — меньше... Какая теперь разница? — мелькает в голове. Главное — ночевать буду дома, а не в дикой природе.

Будто в аккомпанемент моим мыслям за стеной салона слышится громкий, тоскливый вой, подхваченный многочисленными глотками. Воображение услужливо рисует голодную стаю, что рыщет в округе в поисках добычи... Добычи, которой могла бы стать я. Но не стала — благодаря великодушию соседа и удачному стечению обстоятельств.

— Спасибо, что помогли разобраться со штрафом, — наконец говорю. — И что подвозите, хотя я вас не просила.

— Знаю, — с долей сочувствия бросает лорд. — У тебя с этим проблемы.

— С чем?

— С тем, чтобы просить.

В недоумении на него кошусь:

— Что в этом плохого? Чем влезать в долги, лучше самой решать свои трудности.

— И как? — он насмешливо приподнимает бровь. — Хорошо получается?

— Не очень… — пожимаю плечами, слегка уязвлённая. — Но всё же, как видите, я до сих пор не в монастыре.

— Вижу, ты умеешь добиться своего, Мэнфилд. Это редкий дар.

Удивлённо всматриваюсь в лицо соседа. Фразу он бросил, не дрогнув ни единым мускулом. Учитывая взятый им тон, это — сарказм, но в интонациях насмешки я не чувствую. И лицо у него серьёзное.

— Нет, правда, — говорит он, поймав мой пытливый взгляд. — Ты плывёшь против течения и пока справляешься. Как ни странно.

Несмотря на его «пока» и «как ни странно», почему-то в животе начинают порхать бабочки. Любому приятно, когда его маленькие достижения замечаются другими.

Впрочем, умиротворённую апатию я чувствую лишь до тех пор, пока лорд не наклоняется и не берёт в ладони... мою повреждённую ступню. Стоит этому случиться, меня пронзает ужас, и я рывком пытаюсь освободиться.

Но, видно, делаю это слишком неуклюже, потому что щиколотку пронзает острая боль, а освободиться из крепких пальцев всё равно не получается.

Прикусив губу, застываю на месте, вцепившись в бархат сиденья. Отчаянно стараюсь не разразиться ругательствами.

— Что вы себе позволяете, милорд? — шиплю сквозь боль, едва ко мне возвращается способность говорить.

Но Регальдис на мои слова и аккуратные попытки освободиться не обращает никакого внимания. Изучает, нахмурившись, мою лодыжку — невозмутимо и бережно, словно бесценную карту.

Как ни странно, боль потихоньку стихает, словно в его прикосновениях таится целительный эффект. От горячих, шершавых пальцев, уверенно фиксирующих ногу, по коже растекаются мурашки, а меня заполняют противоречивые чувства.

На несколько мгновений он убирает руку, и мне удаётся увидеть свою конечность, посиневшую, уродливо раздутую, словно питон, только что проглотивший поросёнка. От этой картины становится дурно. Я, конечно, не травматолог, но очень уж похоже на перелом. Как минимум — трещину.

Я снова предпринимаю робкую попытку забрать свою ногу себе. И снова безуспешно.

— Хватит дёргаться, Мэнфилд, — приказывает с досадой наглец, аккуратно стаскивая с моей ноги туфельку.

Что?! Он меня раздевает? Эта мысль ошпаривает кипятком, заставляя напрячься. Я коротко выдыхаю, готовая отстаивать себя.

— Всё. Приехали. Остановите карету.

— Угомонись, Мэнфилд. Твоей ноге нужен покой.

— Моей ноге не видать покоя в ваших руках. И в вашей карете. Дайте мне выйти. Я не согласна на, — обвожу руками пространство, — вот это вот всё.

В его глазах вспыхивает мрачный огонёк. Сцепившись со мной взглядом, он медленно проводит пальцами по моей ноге, нахально взятой в плен, и этим долгим прикосновением будто насмехается над моим требованием.

Но, самое ужасное, в ответ на его касание по венам пробегает знакомый жар, будто тело — моё послушное, покорное когда-то тело — ведёт теперь свою игру, вопреки моей воле, наслаждаясь происходящим.

В этот момент я даже не знаю, чего страшусь больше: сильного мужчину, который неумолимо попирает мои личные границы... или себя.

— Я не нуждаюсь в твоём согласии, — с хрипотцой роняет Регальдис. — Только в том, чтобы ты посидела смирно и не покалечила себя ещё сильнее. Как думаешь? Ты справишься с такой малостью, упрямая дева? Или лучше тебя связать?