Смертельные Игры Дона

Глава 13

Нико

— Ваш брат поймал его для вас, синьор Вителли, — сообщает мне Сальваторе, когда я вхожу в облицованный алюминием склад для документов. Он почти встает на носочки.

Я уже давно потерял энтузиазм по отношению к темным аспектам своей работы, но сегодня вечером в моих пальцах чувствуется легкое беспокойство, как будто они все еще жаждут того, что будет дальше.

— Grazie³⁵, Сальваторе, — говорю я, ступая по эпоксидному полу и направляясь к стальной двери в задней части здания, ведущей вниз, в комнату с бетонными стенами. В комнату, в которую я заходил уже много раз.

Сальваторе следует за мной, затем бросается вперед по лестнице, чтобы открыть дверь в бетонную комнату.

Внутри стоят два стула, один из них стальной, привинченный к бетонному полу и покрытый пятнами ржавчины от крови. На стальном стуле сидит мужчина, к которому я пришел, он привязан к стулу наручниками на лодыжках и запястьях. Томмазо Барзини — один из солдат Романо и человек, убивший Лео.

Его раздели до боксеров, а во рту у него тряпка. На левом глазу ужасный багровый синяк — скоро это будет наименьшая из его травм.

— Я подумывал о том, чтобы упаковать его для тебя в подарочную бумагу, fratello³⁶, но у меня именно сегодня закончились бантики, — говорит Данте.

Он стоит справа от Барзини, скрестив руки на груди.

Я киваю и выдавливаю полуулыбку.

— Можешь идти, Сальваторе, — говорю я, оглядывая своего гостя на вечер.

Несмотря на его энтузиазм, я не в настроении для публичной казни. Особенно при участии Сальваторе.

Его выражение лица на мгновение меняется, но он кивает и, не говоря ни слова, выходит из комнаты.

Дверь за ним закрывается, но я едва слышу это, глядя на Томмазо Барзини. Хотя он смотрит на меня вызывающе, его дряблое тело скованно, плечи сгорблены, колени сжаты вместе, икры впиваются в стальные ножки стула. Он пытается спрятаться, избежать того, что приближается.

Я молча отвожу взгляд и поворачиваюсь к стальному столу у дальней стены, где разложены все инструменты, которые могут понадобиться мужчине. Ножи. Плоскогубцы. Молоток с шариковой головкой и гвозди длиной три дюйма. Несколько длинных тонких иголок. Однако нет пистолета — это была бы слишком легкая смерть.

— Ты убил человека, который работал на меня, — говорю я, идя через комнату к столу. В моем тоне нет ни эмоций, ни ярости, ни удовлетворения. Ничего. Я научился хорошо скрывать эти вещи.

Барзини не издает ни звука, но я, не глядя, чувствую на себе его взгляд. Он наблюдает за каждым моим движением, пока я провожу пальцами по короткой рукоятке боевого ножа самого маленького размера, лежащего ближе к краю стола.

— Итак, — продолжаю я, — сегодня ты умрешь. Ты не сможешь сбежать. Никто за тобой не придет. И ты уже знаешь, что я человек, лишенный милосердия.

Я оставляю боевой нож, который слишком похож на нож Софи, чтобы находиться в этой холодной и сырой комнате, и тянусь к тому, что рядом с ним. Он длиннее, а край более прямой и менее изогнутый. Я беру его и возвращаюсь к Барзини, где уже за его спиной стоит Данте с мрачным лицом. Даже Данте не получает удовольствия от этой части нашей жизни.

— Теперь ты должен решить, как быстро ты хочешь, чтобы этот конец наступил, и сколько боли ты готов выдержать, прежде чем он наступит.

Он что-то бормочет сквозь тряпку, а его руки так крепко сжимают подлокотники стула, что костяшки пальцев белеют.

Я снимаю кляп, хотя понимаю, что еще слишком рано. Барзини сейчас по-прежнему жесток и неуступчив. Потребуются дни пыток и голодания, приправленные угрозами и уговорами, чтобы смягчить его. Или крайняя степень жестокости, если я хочу, чтобы он заговорил сегодня вечером. К сожалению, придется прибегнуть к последнему, потому что у меня нет ни времени, ни желания терпеть этого человека дольше, чем необходимо.

— Итак, Томмазо, ты собираешься облегчить себе задачу и рассказать мне то, что я хочу знать?

— Пошел ты, stronzo³⁷ — ругается он, доказывая мою правоту.

Данте преувеличенно вздыхает.

— Блять. Fratello³⁸, позволь мне его немного расслабить. Одного уха и двух пальцев вполне достаточно. Он сможет это выдержать и протянет до завтрашнего вечера.

Глаза Барзини сужаются.

— Si³⁹, но какой смысл ему истекать кровью на нашем этаже целых двадцать четыре часа, если мы можем получить информацию сейчас? — говорю я Данте, но больше для Барзини.

Затем я встречусь взглядом с Барзини.

— Ты можешь выбрать легкий или трудный путь, Томмазо, но конец будет одинаков — твоя смерть.

Ужас просочился в его глаза-бусинки, но рот упорно остается закрытым.

Я качаю головой и наклоняюсь ближе, прижимая кончик ножа к его груди, чуть ниже левой ключицы. А затем я медленно делаю один порез от ключицы до ключицы.

Он громко стонет, и все его тело дергается и трясется. К тому времени, как он закончил, из его рта так же, как из груди, капает кровь — он прокусил язык.

— Я задам тебе несколько вопросов. Если на ответ у тебя уйдет больше пяти секунд, результат будет тот же, — объясняю я, пока он задыхается от боли, пытаясь сохранить рассудок — хотя это не принесет ему никакой пользы.

— Как твой босс Романо вышел на Лео Риччи? — спрашиваю я, подавляя приливы гнева и горя, которые пытаются нахлынуть в равной мере.

Он молча смотрит на меня, его челюсти сжаты так сильно, что дрожат.

Итак, я перемещаюсь на дюйм ниже по его груди и снова разрезаю его плоть, медленно и уверенно.

На этот раз он не может сдержаться. Он издает рев, который отражается от стен, а его лицо становится почти багровым от агонии.

Я откидываюсь назад и жду. Я терпеливый человек, когда это может принести пользу.

— Хорошо, давай сделаем это еще раз, — говорю я, когда Барзини привыкает к периодическому болезненному ворчанию.

— Как твой босс вышел на Лео Риччи?

Он пристально смотрит на меня, но ответ прямо на кончике его кровоточащего языка.

— Аguа, — выплевывает он.

Мне это знакомо. Это ночной клуб на территории Романо, где посетители танцуют и пьют всю ночь напролет на первом этаже, в то время как под ним происходит другой тип плотской деятельности.

— Продолжай, — говорю я.

— Босс наблюдал за ним каждую ночь в течение двух недель, видел, как он напивался и каждую ночь использовал новую шлюху, пока его демоны не вытрахивали все из них. Все, что Романо нужно было сделать, это предложить ему чемодан денег и билет в один конец на Кубу, и он сдался, как киска.

Я сохраняю пустое выражение лица, но под маской скрывается буря эмоций. Лео ни разу не упоминал о борьбе, о демонах, до самой ночи своей смерти. Я ни черта не подозревал. Возможно, если бы я был внимательнее, то смог бы чем-то ему помочь.

Я помещаю кончик ножа на несколько дюймов ниже второго пореза и говорю Барзини.

— Выполнив несколько указаний Романо, Лео начал говорить ему нет.

Я нажимаю сильнее.

— Что Лео отказался делать для Романо, даже зная, чем для него может обернуться отказ от сделки?

Барзини выплевывает комок кровавой слюны и качает головой.

— Если я скажу тебе это, я мертвец.

Мы с Данте смеемся. В звуке мало веселья, но он все равно кажется здесь неуместным.

— Ты уже мертвец.

Может, я и злой ублюдок, но в целом я честный. Без пиздежа. Никакой ложной надежды.

Он отводит взгляд, смотря на порезы на своей груди и дряблый живот, залитый кровью. Но ничего не говорит. Кажется, ему нужно немного больше мотивации.

Я вынимаю нож из груди Барзини, крепко сжимаю рукоятку и вонзаю одним жестоким ударом, пронзая его правое запястье и перерезая срединный нерв.

— Стоп, — кричит он, когда я выдергиваю лезвие и поднимаю его, готовясь ко второму удару.

— Я… скажу тебе, пожалуйста, прекрати.

Я отвожу нож в сторону, ожидая, пока кровь капнет с кончика на пол.

Он задыхается на мгновение, затем смотрит на меня. Его глаза сузились от боли, но он улыбается. Кровь заливает его зубы и капает с нижней губы, создавая одну из самых гротескных улыбок, которые я когда-либо видел.

— Лео Риччи… должен был убить тебя.

Что?

Барзини продолжает.

— Романо хотел, чтобы ты умер, и он хотел, чтобы твой человек сделал это, чтобы твои сторонники не попытались ему отомстить.

Мое сердце бьется сильнее. Блять, неужели это правда?

— Ma che cazzo?⁴⁰ — ругается Данте, повторяя мои мысли.

Я заставляю волну вины и сожаления подняться глубоко внутри меня. Лео не предал меня. Он не зарылся в глубокую темную яму и не убил меня. Несмотря ни на что.

Я сжимаю нож крепче. Барзини предоставил мне всю информацию, которую я от него хотел. Он теперь бесполезен. И он это знает. Я вижу это по беспомощной ненависти в его глазах.

— Гори в аду, pezzo di merda,⁴¹— извергает он прямо перед тем, как я одним быстрым ударом прошелся лезвием по его горлу.

За считанные секунды он затих. Человек, убивший моего лучшего друга, мертв. И я не чувствую облегчения, потому что это только начало всей этой чертовой кровавой войны.

Нож со стуком падает на пол, когда я смотрю на свою последнюю добычу, и новое беспокойство разливается по моим венам.

— Ты знаешь, что это значит, Нико?

Я чувствую руку Данте на своем плече.

Я коротко киваю ему.

— Война.

Романо был одним из Капо моего отца в начале его правления, но в тот момент, когда отец вывел наркобизнес из Наряда, Романо, вместе с несколькими другими Капо и десятками опытных людей, ушел. Отец не хотел уничтожать Романо, потому что они были друзьями детства.

И теперь он, не колеблясь, убьет сына человека, который пощадил его, несмотря на его предательство. Это лишь доказывает, что в этом темном мире действительно нет места милосердию. Только любовь заставляет нас думать, что есть.

Я говорю сквозь стиснутые зубы.

— Паскаль Романо принял наше милосердие за бездействие, и теперь ему придется заплатить.

— Согласен.

Данте проводит рукой по своим слишком длинным волосам — движение, которое теперь напоминает мне о братьях из Друидов-Жнецов, которые любят отращивать волосы. И, конечно, я думаю о Софи, которая не хочет идентифицировать себя с ними, но не может заставить себя отказаться от них.

Голос Данте возвращает меня в настоящее.

— На данный момент либо убить, либо быть убитым. Я слышал, Романо общается с мексиканским картелем.

Я перевожу взгляд на Данте.

— Ты уверен?

— Не на сто процентов, но догадки моего информатора вряд ли когда-нибудь были недостоверными.

— Тогда его нужно быстро подавить, прежде чем он мутирует во что-то совершенно неуправляемое.

Мексиканский картель ведет серьезный бизнес по торговле людьми, что я строго запретил на своей территории. К сожалению, бизнес прибыльный. Если Романо действительно связался с картелем, он, вероятно, хорошо финансируется и поддерживается ими.

— Возьми выходной, Данте. Соберите людей на инструктаж через несколько дней.

Я собираюсь уйти, но затем останавливаюсь и поворачиваюсь, чтобы добавить.

— Я имею в виду всех людей.

— Де Лука тоже?

Орландо Де Лука — самый старый и могущественный Капо. К сожалению, он также является самым бесправным, и в чей преданности необходимо вновь убедиться. Я хочу его полной преданности, но единственное, чего этот человек хочет больше всего, — это зятя Вителли.

— Особенно Де Лука, Данте, — настаиваю я. — Пришло время всем объединиться против нашего общего врага.

— Ты уверен? — Данте приподнимает бровь, и на его лице медленно расплывается ухмылка. — Значит, я слышу свадебные колокольчики, fratello?

Я пожимаю плечами. Ведь мне тридцать три, я остро нуждаюсь в наследнике, а Алина Де Лука — больше, чем утешительный приз.

По крайней мере, я так думал примерно три недели назад. Пока я не встретил некую сексуальную, болтливую гуру чувств, которая смотрит на меня, отвечает мне и говорит со мной так, будто она была создана специально, чтобы меня позлить.

— Свадьба, Война, Возмездие — все колокола звенят одинаково. Нам нужно, чтобы Де Лука был полностью на нашей стороне. Итак, мы дадим ему то, что он хочет.

Улыбка тронула губы Данте.

— Sì, fratello. А теперь иди, а я закончу здесь.

Он кивает в сторону мертвеца.

Я вытираю руки тряпкой, поворачиваюсь на пятках и ухожу. Эмоции подступают к горлу, как желчь, а пальцы чешутся, чтобы достать телефон из нагрудного кармана.

Я игнорирую зуд, подавляю его и сжимаю руки в кулаки. Всю дорогу домой я хватаюсь за руль Lamborghini, пытаясь удержаться от звонка.

Мне удается сопротивляться этому желанию, пока я не доберусь до дома, но когда направляюсь в душ, чтобы смыть кровь и грязь, желание снова возрастает. Я пытаюсь заглушить его под горячими струями воды.

Я видел эту женщину менее двенадцати часов назад. Как это возможно, что кажется, будто прошел уже месяц?

Из душа я выхожу лишь слегка освеженным, но раздражающий зуд сохраняется. Он засел так глубоко под моей кожей. И есть только один проклятый способ от него избавиться. Я достаю телефон, провожу по экрану и смотрю на ее номер.

— Христос. Я сошел с ума, — шепчу я вслух, поддаваясь порыву и набирая номер.

Проходит один гудок. Второй. Третий.

— Не мог бы ты уже с кем-нибудь потрахаться? — рявкает Софи, как только гудок прекращается, ее голос звучит хрипло ото сна. — Я гарантирую, что это принесет больше удовольствия, чем эти ночные розыгрыши.

Уголки моих губ дергаются, несмотря на ужасную ночь.

— Я бы так и сделал, если ты предлагаешь, fiammetta⁴².

— Нико? — ее голос внезапно стал настороженым. — Что за…

Она замолкает, затем фыркает.

— Ты же знаешь, что уже глубокая ночь, да? Есть некоторые рамки в отношениях клиент-терапевт, границы, если быть точной. Я думаю, нам нужно их обсудить.

— На кого ты подумала, когда ответила?

— Ах, это. Время от времени мне звонят какие-то придурки. Им нравится мучить меня своим молчанием.

Я прослушивал ее телефон три недели назад, но это длилось всего несколько дней. Если кто-то другой отслеживает, она может получать молчаливые звонки, особенно если это дело рук плохих людей.

— Почему ты уверена, что это просто розыгрыш?

— Это одна из причуд моей работы. Вероятно, это какой-то одинокий парень, которому нужно услышать голос другого человека.

— Нет, ты меня не поняла, Софи. Почему ты уверена, что тебя разыгрывают, а не просто ошиблись номером? — спрашиваю я.

Она усмехается.

— Давай, Нико. Моя жизнь не такая уж захватывающая.

— Я бы сказал, что сейчас да. Потому что я в ней.

Она раздраженно огрызается.

— Вау. Твое высокомерие безгранично. Совершенно без ограничений.

— Ну, я уже однажды прослушивал твой телефон и все твои звонки.

— Что?! Нико, это выходит за рамки. Зачем ты это делал?

Я фыркаю.

— Не намочи трусики, fiammetta, это было всего на пару дней, и просто в качестве меры предосторожности.

Учитывая то, что я планировал с ней сделать, прослушивание ее телефона кажется несущественным.

— Я понимаю. Вот почему ты такой параноик. Ты думаешь, что если можешь это сделать, то и кто-то тоже. Ну, я не могу себе представить, кому интересно прослушивать мои разговоры.

— Это не значит, что никто бы не стал, и я не могу так рисковать.

— Вау. Для нечестивых действительно нет покоя, не так ли?

Я улыбаюсь, качая головой.

— Нет, ты, маленькое отродье. Но если серьезно, тебе нужен защищенный телефон, обеспечивающий полностью зашифрованные звонки.

— На самом деле, это звучит не так уж и плохо. Это может даже пригодиться для моих телефонных разговоров.

— Тогда решено, я принесу тебе один.

— Потрясающе. Я рада, что мы нашли компромисс. Спокойной ночи, Нико.

— Софи! — резко кричу я. — Не смей вешать трубку.

— Что? О, ты разбудил меня посреди ночи не для того, чтобы обсудить телефонных злоумышленников?

— Очень смешно. Я хочу поговорить с тобой.

— Я думала, что мой телефон недостаточно безопасен для тебя?

Моя потребность в ней перевешивает паранойю, и мысль о том, что придется подождать до сегодняшнего утра, чтобы увидеть ее, ужасна в моем состоянии.

— Он умер из-за меня, — говорю я без предисловий и слышу, как у нее перехватывает дыхание.

Все следы веселья и сарказма исчезли из ее голоса. Она спрашивает:

— Лео?

— Они убили его из-за меня.

— Но я думала, что это сделал ты… неважно, расскажи мне об этом, Нико, — тихо говорит она, и этот звук омывает меня, как бальзам.

Я падаю в кресло, запрокидываю голову, закрываю глаза и представляю себе ее лицо.

— Ему пообещали кучу денег, если он выполнит задание — достаточно денег, чтобы проколесить по всему миру и начать новую жизнь. Но одно задание превратилась в два. А потом еще в несколько…

Я могу представить удивленное выражение на лице Лео, когда Романо сказал, что нужно сделать.

Она молчит, но я знаю, что она слушает, давая мне время выговориться, не торопясь.

— Я был заданием. Лео должен был убить меня.

— Но он не смог этого сделать, — заявляет она.

Это не вопрос.

— Нет, — тихо отвечаю я.

— Итак, в конце концов, хотя он и совершил ошибку, он искупил вину.

— Si, можно сказать и так.

— Но от этого тебе не легче.

Опять же не вопрос.

— Я бы убил его, Софи. Если бы он рассказал мне, что собирался сделать, у меня не было бы выбора. Но они добрались до него раньше, чем я смог…

— Если бы ты нажал на курок, тебя бы разорвало на части.

Я закрываю глаза и вижу мертвого Барзини, будто он стоит передо мной. У меня нет никаких сомнений и сожалений о том, что я с ним сделал. Вид крови и отрезанного горла меня не беспокоит. Но воспоминание о той единственной пулевой дыре в голове моего лучшего друга…

В животе все скручивает. Я наклоняюсь вперед и глубоко дышу, борясь с позывами к рвоте.

— Мне очень жаль, Нико, — говорит она так, как будто действительно сочувствует.

— И все? Никаких напутствий?

Я спрашиваю резче, чем намеревался.

— А имело бы значение, если бы они у меня были? — мягко спрашивает она, не повышая тон.

Я глубоко вдыхаю и тяжело выдыхаю.

— Нет, — признаюсь я.

— Думаю, этим последним актом Лео доказал, что любит тебя. И я знаю, что ты тоже его любишь. Но все же любви никогда не бывает достаточно, не так ли?

Я наклоняюсь вперед, опуская локти на колени. Такое ощущение, будто я тянусь к ней, пытаясь вытянуть из нее следующие слова.

— Доверие… верность… они значат больше в вашем мире.

Я ничего не говорю, но мне и не нужно — она меня понимает. Я хочу, чтобы она продолжала говорить. Даже не имеет значения, что она будет говорить. Я просто хочу слушать ее голос. Он мягкий и спокойный, но с нотками стали.

— Если бы один из братьев по клубу предал моего отца, вернуть это доверие было бы невозможно. Когда доверие умирает, его невозможно возродить.

— Я знаю.

— Моя мать ушла, когда мне было восемь, — внезапно говорит Софи.

— Мне жаль. Почему она ушла?

Я думал, что Феникс овдовел.

— Она, э-э… — Софи колеблется. — Она хотела другой жизни, которую не мог дать папа. Чистая, новая жизнь.

— Ах, fiammetta…

Я понимаю, почему ей не понравилось мое упоминание о новой блестящей жизни.

— Дело в том, Нико, что она вернулась пять лет спустя, вся изменившаяся и полная решимости вернуть нас. Целый год папа игнорировал ее. Он не хотел, чтобы нам снова причинили боль.

Софи делает паузу, и я представляю, как она готовится к остальной части истории.

— И как только мы начали впускать ее обратно, она снова исчезла. Позже папа узнал, что она жила с другим мужчиной все время, пока ее не было. У них даже была маленькая девочка… и она тоже ее бросила.

Ебать.

— Мне очень жаль.

В животе у меня знакомое напряжение. Такое чувство я испытываю только с Софи. Это безумное желание заставить ее уткнуться лицом в мою грудь и пропитать мою рубашку слезами, и я знаю, что она изо всех сил пытается сдержаться. Желание заменить боль удовольствием.

Она фыркает.

— Мы все еще любим ее и скучаем по ней. Но этого никогда не будет достаточно, не так ли?

— Конечно, нет.

— Итак, Нико, если бы Лео был еще жив, и ты каким-то образом простил его, смог бы все еще доверять ему?

— Нет.

Это означало бы всегда гадать, всегда оглядываться, ждать неизбежного удара и не знать, когда и где он нанесет его.

Теперь моя очередь читать то, что явно между строк.

— Софи?

— Ага?

— Почему ты уехала из дома?

Я слышу ее трепетный вздох.

— Если бы я осталась, то в конечном итоге носила бы нашивку с изображением собственности Рэйфа. Он был хорошим человеком. Его все уважали. Было приятно чувствовать, что в меня влюблен такой парень, но я боялась оказаться похожей на свою мать. Что в какой-то момент оставлю его.

Я понимаю.

— И почему ты пытаешься скрыть, кто ты?

Я почти представляю, как она пожимает плечами:

— Не знаю. В моих первых нескольких отношений парни постоянно расставались со мной. Они думали, что я странная, и это было до того, как они узнавали о жизни, связанной с MК. Думаю, у меня развился страх, что кто-то, кого я действительно полюблю, бросит меня из-за моего прошлого. Кроме того, так легче работать.

Меня охватывает вспышка гнева.

— Хорошо. Послушай меня, Софи. Во-первых, ты не твоя мать. Ты слишком упряма, чтобы на тебя оказывали давление, заставляя довольствоваться мужчиной, которого ты не любишь. И, во-вторых, если ты действительно влюбишься, и этот ублюдок когда-нибудь попытается бросить тебя, чтобы быть самим собой, ты дай мне знать и…

— Что? Ты застрелишь его?

— Тебе лучше поверить мне на слово.

Ее смех, легкий и заразительный, застает меня врасплох. Удивительно, как сильно мне хочется услышать его снова, стать причиной этого звука.

— Почему мне это кажется пугающе милым, Нико? Я думаю, ты плохо на меня влияешь.

— О, нет. Это все ты, поверь мне.

— Да, ты только и мечтаешь об этом! Но спасибо. Правда.

Я вздыхаю и понимаю, что стало легче. Тиски, сжимавшие грудь, немного ослабли. Она сделала это. Болтливая женщина, о существовании которой я не знал еще три недели назад, помогла мне спокойнее дышать.

Я качаю головой.

— Нет, спасибо тебе, Софи, — говорю я, а затем кладу трубку, потому что это плохо. Потому что как бы сильно я не хотел ее трахнуть — возможно, больше, чем когда-либо прежде, — я начинаю хотеть ее не только в физическом плане.

И это просто чертово безумие, потому что я должен готовиться к свадьбе с другой женщиной. Интересно, как бы Орландо Де Лука отнесся к альтернативе?

Другой Вителли.