Ставка на невинность (СИ)

Глава 22. Ожидание последствий

— Ну и? — не унимается Медведева. — Дальше-то что?

— А дальше он довёз меня до дома, спросил, где окна, и потребовал, чтобы я посигналила ему светом. Я проверяла. Бергман потом ещё полчаса стоял под окнами.

— Ха! Сто пудов, проверял, не рванешь ли ты к Димасику!

— Ну этого Димасика в жопу. Я вчера так психанула, что нажралась селёдки на ночь, и его приглашение заляпала. Че делать-то?

— Полить его еще и пивом, — вносит Алка непрошенный конструктив.

— Да я не про то… — вздыхаю я.

Пива захотелось. Похоже, Герман пьяненьких не ругает. Идея, блин.

— Я поняла, что не про то. Ты договор перечитала? — строго вопрошает подруга.

— Пыталась, но ты же знаешь, у меня от этих терминов сразу все перед глазами расплывается, и в голове начинается белый шум. Я так и не смогла толком продраться сквозь эти дебри…

— И в кого-то ты у меня такая? — вздыхает Медведева, юрист по первому неиспользуемому образованию.

— В тебя?

Алка закашливается.

— И что? Никаких намёков, что ты там запорола?

— Пусто, как в вакууме.

Медведева вздыхает:

— Дай хоть потом почитать… Слушай, раз он тебя вчера еще полчаса караулил, значит, к бабе той не поехал…

— Или поехал, или не к той, — не верю я в Бергмановский аскетизм.

— Лучше бы поехал. После бабы добрее будет, — фантазирует Медведева. — И вообще я не понимаю, что у вас там за договор? Какая-такая отработка? Полы, что ли, мыть заставит?

— Нет, уж лучше я телом… — ненавижу мыть полы.

— Не вздумай, — рявкает Алка. — До Димкиной свадьбы тебе с Бергманом нельзя!

— Почему именно до Димкиной свадьбы? — заинтересовываюсь я.

— Потому что кровать ломать вы будете всего два дня, а рыдать ты потом будешь два месяца. А с грустной рожей на Наташкину свадьбу — это только ее порадовать!

— И ничего-то мне нельзя, — горюю я.

— И ноги не брей, — Медведева по-прежнему настаивает на самом надежном способе контрацепции. Волнуется.

— Да поздно, — скрепя сердце, признаюсь я. — Ещё вчера побрила.

Алка на мое признание цветисто ругается, да так, что заслушаешься. Дочь профессора филологии.

— Тогда держись за трусы.

— Как?

— Двумя руками! И джинсы надень самые узкие.

Точно. Лайфхак номер два.

Узкие джинсы-резинки элегантно и соблазнительно ни за что не снимешь.

Может, конечно, есть уникумы, но лично я стаскиваю их, наступая одной ногой на соседнюю штанину и коряво задирая ноги.

Нормальная женщина на первый секс в них точно не пойдет.

— Ты так говоришь будто я на оргию собираюсь, — ворчу я. — Я не собираюсь спать с Бергманом.

Хотя уже и не так чтобы против. Алке я этого не озвучиваю, но она и так догадывается.

— А чего тогда ноешь?

— Стыдно. Вдруг он меня все-таки раскусил? Непохоже, но вдруг?

— Дави на жалость. Растопи его сердце.

— Боюсь, оно у него каменное, — вспоминаю я, как он по телефону отменял свои свиданки.

— Может, у него ещё кое-что каменное. Профессия обязывает, — не удерживается от ехидных намеков Медведева.

— Он ювелир, а не геолог! — фыркаю я.

— Ещё лучше, — ржет зараза. — Нефритовый стержень…

— Слышь, ты, знаток китайской эротической прозы, — вскипаю я, сидящая на голодном пайке. — Ты знаешь, кто? Ты стерва!

— Я — персик, — не соглашается она.

— Ты — метис.

— Короче, ты вчера по стобалльной шкале насколько вырядилась?

Прикидываю в уме:

— На восемьдесят пять.

— Перестаралась. Жирно Лосеву восемьдесят пять, надо было на семьдесят и хватит. Ладно. Сегодня сделай на шестьдесят. В баре ты светанула на сотку, но там было темновато. Авось не признал. Гера все-таки неновый уже. Может, у него уже близорукость.

Я тут же вспоминаю, как он в три секунды разглядел родинку над левой грудью, определил размер бюстгальтера. Почему следом за этим припоминаются поглаживания по спине, случай в тачке, как он меня в прихожей Розы Моисеевны зажимал, и меня накрывает весь каскад неположенных эмоций.

И пальцы у него длинные. Перспективные…

При мыслях о руках Бергмана внизу живота подозрительно тянет.

Блядь, как ехать-то?

Он такой весь будет меня чихвостить, носом в договор тыкать, а я слюни пускать. Витаминов мне надо. Е-Б-Ц. Полный комплекс. Месячный курс.

Телефон возле уха жужжит.

— Погоди… — торможу я Медведеву. — О! Адресок скинул… Ах он гандон! — взрываюсь я.

— Чего? Че там? Он тебя в мотель зовёт?

— Нет, — скриплю я зубами.

— В баню?

— Нет…

— Блядь, да, куда? В цирк? Выступать под куполом? Хорош интригу разводить! — психует жертва любопытства.

— На хатку бобра. Знаешь, адресок-то недалеко от той кафешки.

— И что? — не сразу врубается Медведева.

— Все у Германа Александровича на мази. Он в ту кафешку бабов водит, ужинает и в квартирке рядом в койку укладывает!

— А тебе то что? — не понимает она моих переживаний.

— Не знаю, но бесит.

И бесит-таки довольно сильно.

— Так, моралистка, угомонись. Суй свои бритые ноги в скиннис. Через сколько казнь?

— Через час.

— Ага. Звони. Желательно с места событий, но я, так уж и быть, подожду, — и, похихикивая, эта стервь отключается, оставляя меня кипеть в одиночестве.

Чуть не забыв дома договор, на наличии которого так настаивал Герман, я уговариваю себя двинуться навстречу пиздецу. А что он будет, сто пудов. Не важно. Узнал меня Бергман или нет. Договор, кстати, вчера тоже пострадал, но селедкой он пахнет не так заманчиво, как приглашение на свадьбу Лосева.

Через час я прохожу через просторный холл дома по присланному Бергманом адресу и под бдительным взглядом консьержки вызываю лифт.

В кабине меня слегка потряхивает. Когда я позвонила в домофон, голос Германа был очень суров. Я рассматриваю себя, пытаясь понять, какой меня видит Бергман, но сдаюсь.

На двенадцатом этаже всего три квартиры, и дверь нужной мне уже гостеприимно приоткрыта.

Ладно. Где наша не пропадала. Выкручусь. И останусь при кавалере на Димкину женитьбу.

Меня никто не встречает, но услышав клацание язычка замка, откуда из глубины квартиры до меня доносится:

— Левина, проходи. Я почти готов.

Снимаю сапоги и пальто. Тапочек не предусмотрено. Небось неэротично на девочках смотрятся. Ну, полы вроде теплые и чистые.

Бреду на запах кофе и логично попадаю на кухню. Там пусто, но кофеварка еще шипит.

— Ты куда-то не туда пришла, — слышу я из-за спины Бергмана.

Развернувшись к нему, я цепенею.

Матерь божья! Держи меня семеро!

Герман Александрович явно только что из душа. В одном весьма скромном в своих размерах полотенчике на бедрах. На плечах его еще искрятся в электрическом свете капли воды, и некоторые особенно наглые из них стекают по мощной рельефной груди на плоский в кубиках пресса живот.

Я неконтролируемо сглатываю.

— Ну, что, Левина? Я готов. А ты?