Ставка на невинность (СИ)

Глава 37. Гром

Вызвериться мне не даёт появившаяся в прихожей тётя, Наташина мама:

— Давай, давай, разувайся быстрее, только тебя и ждали, — поторапливает она меня.

Ага. Быстрее. Наташа, как спецом, везде свой живот выпячивает: ни к вешалке подойти, ни к зеркалу. Видишь же, что тесно. Ну, отчаль ты от причала, все равно помощи от тебя никакой.

— Ну, Ян, не расстраивайся, — мерзко тянет она. — У тебя тоже однажды будет ребёночек … если повезёт.

Господи, дай мне сил!

Чихать я хотела на твою беременность. Только не разговаривай со мной, Христа ради!

— Наташ, посторонись, — не выдерживаю я ещё через пару минут бесплодных попыток добыть тапки или пристроить подарок, чтобы не оттягивал руки.

— Все-таки тебе больно, — с надеждой произносит это дурища.

— Нет, блядь! — взрываюсь я, благо тетя уже ушла помогать на кухню. — У меня пакет тяжеленный. Не сдвигаешь жопу, тогда держи его сама!

— Нельзя быть такой грубой, — выпячивает она губу.

И не двигается с места.

А в глазах предвкушение.

Бля, сколько её помню, она всегда такая была.

Ей нужна сраная драма, причём такая, как в сериале на канале «Россия». Всю дорогу выискивает, как бы эту драму в свою скучную жизнь привнести. Жизнь-то эту надо раскрашивать. Другие же способы её почему-то не интересуют.

У неё и подруга осталась всего одна. Ну как подруга… Они с ней три года тягали одного парня поочерёдно в свою постель. Чего было… Вырванные волосы, скандалы, гадалки, привороты… А потом помирились, когда он женился на бывшей однокласснице.

И вот сейчас у Наташки наконец триумф! Момент славы, можно сказать.

Это же идеально: она невинная разлучница, от большой любви дававшая по средам командированному парню сестры, залетевшая божественным чудом, не иначе, и теперь вынуждена терпеть придирки злобной брошенки.

Только драма эта интересует лишь её, а надо, чтобы включилось побольше народа. Желательно все.

Но она догадывается, что, если всплывут подробности истоков её счастливой любви, все будет выглядеть не так радужно, поэтому ссыт и пытается ковырять меня втихую, чтобы я, как единственная в курсе, проникалась и не забывала ни на минуту, кто тут есть кто. Наташа — победительница, а я — неудачница.

— Нат, — прищурившись недобро, предупреждаю я. — Будешь нарываться, я тоже молчать не стану.

Наташа собирает губы в куриную жопку, но по глазам вижу, что не удержится и будет ещё лезть.

Ну и точно.

Прижухшую поначалу, за столом её начинают раздирать, и мелкие подколки сыплются одна за другой. Тяжко Наташе. Мало того что она не пьёт, и общая тема беседы ей неинтересна, так она ещё и не жрёт, изображая токсикоз, бегает каждые десять минут к форточке.

Мужики, может, и верят, а женщины за столом косятся с удивлением, даже Наташина мама. Делаю вывод, что весь спектакль для меня.

До кучи Наташу с её пузом усадили на табуретку с торца стола. Ну, чтобы ей не приходилось каждый раз подниматься, когда мужчины выходят курить, ну и чтобы, опять же, со своим «токсикозом» могла рвануть к окну или в туалет. И, оказавшаяся на отшибе, лишённая внимания, она звереет.

Как ни маши рукой с кольцом в стиле «все булочки свежие», почему-то главная тема — мамин день рождения, а не она. Да ещё и Лосев оказывается за столом напротив меня и мешает мне наслаждаться маминой пюрешкой с солёными помидорками.

Стоит мне только начать высасывать солёную мякоть, как я давлюсь под взглядом Димы.

И добивает меня Лосев тем, что под столом пытается достать меня ногой.

Это что еще за Шерон Стоун в нем проснулась? Он серьёзно думает, что это секси?

Дима, Дима. Вот смотрю я на него: и ведь не дурак, не лентяй — нормальный парень. И экстерьер есть, и мозги, и должность, и зарабатывает неплохо, а вляпался в Наташку.

Но мне его не жалко, и дело не в предательстве. Я в целом считаю, что ответственность надо нести, и не только за ребёнка, а вообще за свои поступки. Не хер совать писюн в бабу, если боишься, что она от тебя залетит.

Разглядываю челку, падающую ему на брови, волевой подбородок, красивые губы, вспоминаю его шуточки. И вроде понимаю, что я в нём находила, а больше не торкает.

Под моим взглядом Димка мрачнеет, словно понимая, что крест я на нём поставила окончательный. Честно говоря, мне непонятно его удивление. Он меня знает хорошо и должен соображать, что крест этот поставлен сразу, как только Наташка прислала мне фото теста на беременность, сопровождаемый слезливым требованием отпустить отца ребенка к любимой.

Заметившая наши переглядывания Наташа бесится и теряет остатки сдержанности.

— Яна, а где же твой парень? Он придёт? Я от тёти Марины, — она кивает в сторону кухни, куда мама умчалась, чтобы достать торт, — слышала, вы прямо неразлучны. И хоккей, и выставки… И вот вчера даже потащился с тобой днём в консерваторию.

Перевожу тяжёлый взгляд на Наташу, но она не затыкается:

— Идеал, а не молодой человек. Как придуманный…

Мне хочется провалиться от испанского стыда за нее, одна радость, что за столом только мы втроем. Тетя и мама на кухне, отец и дядя курят на балконе. Если я сейчас поставлю ее на место, свидетелем будет только Лосев, а у него права голоса нет.

— Я его видел. Нормальный мужик, — махнув рюмку, горько говорит Дима.

— Мужик? — цепляется Наташа за формулировку. — Старый, что ли? Ян, ну не стоит так отчаиваться…

— Бергман-то? — криво усмехается Лосев.

Ого, бывший знает, кто такой Гера?

— Тот самый? — охреневает Наташа.

— Да, — поджимаю я губы, не понимая, играет ли мне на руку известность Германа.

Наташа смеривает меня недоверчивым взглядом.

— Он к тебе зубы пришёл лечить и из благодарности…

— Наташ, — одёргивает её Дима.

— Ну а что? Все знают, что он по молоденьким. Янка же не девочка уже, — не затыкается Наташка, гордящаяся, видимо, тем, что в свои двадцать четыре уже залетела от чужого мужика.

— Вот так я перевернула его мир, — огрызаюсь я.

Посмотрите на нее. Со мной только из благодарности можно, значит? Да у самой нос, как у бабы-Яги и щиколотки уродские, только дойки и есть.

Да, нет во мне ни милосердия, ни человеколюбия. Довела. Еще одно слово, и я тоже перестану стесняться испортить мамин праздник.

В тягостную атмосферу вклинивается голос папы, выглянувшего с балкона:

— Вы откроете дверь или нет? Наверное, Мирка пришла.

Точно, в пылу перепалки мы игнорируем звонок домофона.

Видимо, не придумав достойного ответа, пузатая кидается к двери. Мирка её младше и раньше ей в рот смотрела. Сейчас Наташке нужна подмога, и, скорее всего, она надеется перетянуть Миру на свою сторону.

Димка явно что-то хочет мне сказать, но не решается.

Еще бы. Все, что мог, он уже сказал.

— Ой, а вы к кому? — слышу, как блеет Наташка, после того как Мирка весело здоровается с ней.

Кто там еще?

— Я не к кому, а за кем, — раскатистый недовольный баритон Бергмана доносится до нас, и Димка мрачнеет ещё больше.

С мерзким скрипом отодвигаю стул и чешу в коридор.

Удерживая одной рукой огромный букет темно-красных роз, Герман помогает Мирке выпутаться из куртки.

— Слушайте, мамочка, вам явно стоять тяжело, — устало посылает он беременяшку века. — Идите, присядьте.

Бергман не церемонится, но Наташка словно приклеилась к косяку в прихожей. У неё в глазах, как в мультике, цены с долларовыми значками высвечиваются при взгляде на ботинки, пальто и часы Геры.

— Яна, собирайся, — сварливо начинает он, заметив мое появление, и я понимаю, что что-то не так.

Первоначальный склочный настрой испаряется, хотя это я сегодня оскорбленная сторона, но Бергмановский взгляд заставляет меня засомневаться и прямо-таки задуматься, не грешна ли я.

Чего он злой такой? Из-за того, что я его от бабы вытащила? Так я не настаивала. Из-за того, что козлом обозвала? Герман просто бы припечатал меня в своей манере. А тут прям гром и молнии под ледяной коркой сдержанности.

— Но ведь еще десерт, — лепечу я, испытывая серьезное желание сдать назад.

— Ты же не ешь торт, — сдает меня с потрохами мама, выглянувшая из кухни. — Здравствуйте, Герман.

Бергман вручает ей букет и какую-то маленькую коробочку.

— Марина Александровна, с днем рождения! А это — взятка за похищение дочери, — ослепительно улыбается он поплывшей имениннице.

— Но… — пытаюсь я выразить протест.

— Конечно, конечно, забирайте, — соглашается мама, пряча нос в одуряюще ароматной охапке. Мать-ехидна…

Она еще и подпихивает меня к Герману, который на меня смотрит совсем не так ласково, как на нее.

— Ты что творишь, Бергман? — шиплю я, когда он нахлобучивает на меня шапку, причем не мою.

— Левина, не зли меня, — рокочет он. — Быстро оделась! Назрел серьёзный разговор с тяжёлыми последствиями.