Ставка на невинность (СИ)

Глава 33. Тлетворное влияние искусства

В ночь с четверга на пятницу я лежу в постели и серьезно обдумываю вариант разорвать контракт с Бергманом, потому что за четыре дня отпуска я упахалась так, как на работе не упахивалась.

Если так прикинуть, я с Лосевым меньше контактировала за время конфетно-букетного периода, чем с Бергманом за эти дни. И сейчас мне кажется, что я постигла смысл этого ритуала ухаживания.

Если молодые друг друга не убили, не прокляли семьи, не расстреляли друзей и не обзавелись куклами вуду друг друга, можно смело переходить на следующий этап отношений.

Нам с Бергманом смело нельзя.

У меня руки чешутся его придушить.

Несмотря на то что мы больше не допускаем никаких опрометчивых поступков, вроде опасных прикосновений, всякого рода проверок и незапланированных оргазмов, напряжение между нами сохраняется, и в отсутствии возможности его снять приятным способом, мы оба друг над другом измываемся как можем.

По совету Медведевой я начинаю потихоньку прикручивать уровень своей привлекательности в сторону максимума. Юбка с каждой встречей становится короче, джемперочки выбираю более облегающими, а в среду и на декольте я не скуплюсь, правда, не удержавшись, снова украшаюсь брошью из чешского стекла.

Герман же, кажется, вообще не замечает изменений, хотя нет-нет, да и ловлю я на себе подозрительный взгляд. И иногда проскальзывают у него непонятные намеки. Но руки он держит при себе, черт бы его побрал!

Понедельничный поход по магазинам в компании Бергмана превращается в жуткое испытание. Сначала меня час пытают о вкусах и увлечениях Демида, потом еще два с наименьшим пристрастием — откуда это я столько про Артемьева знаю.

Выбранный же подарок повергает меня в шок.

— Что? Игрушечная железная дорога?

— Да, — невозмутимо отвечает Бергман, пристально следя за тем, как упаковывают огромную коробищу.

— Демид теперь совсем взрослый и играет совсем в другие игрушки, — открываю я ему правду жизни, но Герман только закатывает глаза.

И когда в среду мы являемся на день рождения к Артемьеву, я уже готовлю речь, оправдывающую дебильный подарок, но, к моему удивлению, он «заходит».

С восторгом Артемьев бросается меня обнимать.

Ещё секунду и этот медведь меня расплющит, но Бергман отгораживает меня от именинника широкой грудью и впихивает коробку ему в руки.

— Ну, что? Проспорила? — ехидно спрашивает Гера, кивая в сторону Демида, который уже тащит канцелярский нож.

— Проспорила, — кисло соглашаюсь я.

Это мы накануне от скуки заключили пари.

И я продула.

И кто меня за язык тянул?

Искусство на меня плохо влияет не иначе.

Вторник был занят корпоративом Бергмановской фирмы в честь ее пятнадцатилетия. За каким-то хреном до классического разлюли-малина под разбитные хиты прошлого в ближайшем ресторане втиснули культурную программу для сотрудников в новой картинной галерее.

Бродя по залу от шедевра к шедевру, прости господи, я злюсь, потому что меня сверлят не меньше десяти пар разъяренных женских глаз, и я все время прикидываю, кому из них перепало то, что мне не дали.

Не выдержав взгляда одной настырной особы, которая за последние пятнадцать минут подсовывает свою корму Герману под нос уже десятый раз, постоянно роняя буклетик и нагибаясь, чтобы его подобрать, я собственническим жестом беру Бергмана под руку и прижимаюсь к нему:

— Милый, а почему нас в тот зал не пускают? — указывая на ограждение, с придыханием спрашиваю я так, чтобы слышала жопастая овца.

Бергман, хмыкнув, приобнимает меня за талию и шепчет на ухо:

— А там выставлено творчество Никиты Богданова, и для корпоратива оно не подходит.

Меня тут же начинает раздирать любопытство, и я тяну Бергмана смотреть, что там такое. Герман, не сопротивляясь, помогает мне пройти за ограждение, а там…

Мать моя женщина!

«Вчерашняя девственница отдаётся повелителю ночи», «Луна, освещающая порок», «Греховные мысли послушницы» …

Аж завидно. Художник отрисовал все со знанием дела.

И ведь никаких порнографичных частей тела, зато позы…

Да. После такого корпоратива половина состава через семь месяцев вышла бы в декрет.

Перед одной картиной я застываю.

— Что скажешь? Ты же у нас ценитель высокого искусства, — над самым ухом раздается вкрадчивый голос Бергмана.

— Ну… не очень натурально он ее… э… склоняет, — мне даже приходится поменять ракурс, чтобы рассмотреть.

— Тебе-то откуда знать? Ты же у нас девственница.

— Напоминаю, что я медик и неплохо знакома с анатомией, — поджимаю я губы.

Действительно, тела на картине сливаются в экстазе в довольно сложной позе, особенно мужчина. Хотя… в реальности я бы попробовала. Зная свое тело, могу сказать, что так я бы получила максимальное удовольствие.

— Если твой «поэт» на такое неспособен, это еще не значит, что нормальный мужик тоже, — усмехается Герман. — Но ты и не узнаешь, ты ж себя бережешь.

Я взвиваюсь мгновенно:

— Чтобы понять, что «нормальный мужик» так заморачиваться не будет, не обязательно спать с кем-то! Я достаточно знаю мужчин, чтобы понимать, что вы пойдете самым коротким и легким путем.

— Нихрена ты, Левина, мужиков не знаешь, — посмеивается Бергман.

И звучит это так, будто он каждое утро начинает с таких вот акробатических этюдов, и мне становится еще обиднее. Я-то не начинаю!

— Знаю-знаю, — фыркаю я.

— Да ты даже подарок другу не могла нормально выбрать. Скажи мне, что это за идея с подзорной трубой? Это твои фаллические мечты? Что за намеки?

— А поездатый подарок — это нормально? Да Артемьев меня завтра на смех поднимет!

— А вот и нет!

— А вот и да!

— Спорим! — прищуривается Бергман.

— Запросто. На что?

Я вспоминаю, как грамотно Герман подвел меня к пари, и прям злость берет.

Но делать нечего. Он выиграл.

— Ну, давай, Левина. Вперед! — Бергман отбирает у меня пальто и делает приглашающий жест в сторону зала ресторана.

Злобно зыркнув на него, я набираю в грудь воздуха, делаю шаг и на всю громкость, шокируя посетителей, завожу:

— Ведь я институтка, я дочь камергера, я черная моль, я летучая мышь…