Так бывает...

ГЛАВА 12

Иван Вячеславович замучился с баб Галей — она ревновала его к бабе Пане не по-детски. Ванька осерчал:

— Знаешь чего, я к тебе больше не приеду!

— Как?

— Молча!! Ты хуже меня — ладно, я маленький был, больной, папку от себя боялся отпускать, боялся один оставаться, когда эта гадость начиналась, а ты-то? Вроде лет уже не как мне, а... кароч, не поеду я к тебе. Чё мне там делать? Ваши разговоры з кумою слушать и скучать по Рэйке?

— Ванечка... - растерялась боевая бабуля. — Я жеж без тебе...

— Во и побудешь без мене, не фиг обижать слабых! Ты чё, совсем не видишь, что она, — он кивнул в сторону комнаты, где чего-то делала баб Паня, — и так обиженная? Эту, — он скривился, — стервозу всю жизнь облизывала, а она к ней в больницу тапочки только в день выписки принесла! Меня вон совсем не видела, ты чё думаешь, она бы в стороне осталась, когда я болел? Я эти тапки, сорок пятого размера всегда буду помнить. Ты бы видела её тогда, она же вся убитая была, это ща она при мне помолодела, ты, баба Галя, совсем... как бы тебе сказать-то... ну, одурела... Я тебе конкретно говорю — вы мне обе нужны, я вот к каждой по своему отношусь, но ведь мне без вас совсем никак. Кароче, или ты включаешь мозги — или я к тебе не приеду.

— Ванечка, — засуетилась бабка.

— Я четырнадцать лет Ванечка. Не фиг мне тут склоки разводить!

— От, Дериземля высратая, весь у деда!

— А чё тогда пыль поднимаешь, если я у деда? Баб Пань, иди-ка сюда! — усадил их за стол, налил в маленькие стопочки по половинке баб Галиной вишневки домашней, достал какую-то нарезку и сурово приказал: — Пейте. Миритесь, и чтоб я больше не слышал!

— Вань, но мне много, — заикнулась было баба Паня!

— Выпьешь, и все, завязали, я вас — и ту, и другую сильно люблю, после папки и Рэйки!!

Сватьи выпили, расцеловались, долго потом сидели на кухне, прослезились, одна рассказывала, как они с Ванечкой моталися, другая — как душа рвалась за внука потерянного, как не знала она ничего. Сошлись во мнении, что Слава — самый лучший папка, Ванечка — золотой, а Светка....

И теперь каждый день вдвоем облизывали Ваньку и папку. Ванька стал немного поправляться, уже не гремел костями, перерос папку. И если отец и сын утром уходили вместе, в окне их кухни торчали две головы, умильно смотрящие им вслед.

Рэя как-то не сильно приняла баба Галю, а вот с баб Паней у них была теплая дружба. Она позволяла себя чесать, подолгу лежала у её ног — конечно, когда не было Ваньки. Ванька для собачки был царь и бог, и пацан раздувался от гордости.

Славка же кратенько рассказал матери о обретенных ими друзьях, как все обожают их Ваньку, как принял с первой минуты очень серьезный и разумный пес — отец Ванькиной Рэйки.

— Ной щенка за просто так отдал, Волков на полном серьезе говорит, что Ванька ему в качестве зятя очень даже нужен, Люда с её забавными малышами Ваньку считает своим младшим братиком. А как ржал важный и солидный Шляпа — солист хора, пообщавшись с Ванькой, вон, билеты прислал, аж четыре штуки — сказал, на всех. — Ой, сынку, я ж думала, шо сваття имеет тайный замысел — помирить вас.

— Ты чего, мать? — вытаращил на неё глаза Слава. — Ваньку не знаешь? Он бы вмиг наладил Сергеевну, если б это так было. Мам, у Ваньки такое хорошее время наступило, он стал нужен не только нам с тобой — у него и друзей куча. И собака, и вторая, обожающая его, бабушка, он не говорит вслух, а сам-то их всех обожает, ведет себя, правда, немного по-хамски, но возраст самый дурной у него сейчас, сами такие были. К нему вся компания наша прислушивается, женщины постоянно подкармливают, если Ванечка приезжает, всякие печенья-варенья для него всегда есть. Я, честно сказать, не ожидал, что из него, хиляка замкнутого, вырастет такой славный мужик. Он как-то мне про прожорливую гусеницу сказал, так вот из гусеницы вылупился очень даже ничего человек. И, мать, ты присмотрись, он ведь как-то непонятно из-за чего, людей определяет, в смысле, нормальный или с гнильцой, ты на Сергеевну катишь бочку, а мы же как раз перед этим, как с ней увидеться, сталкивались с этой... как Ванька скажет — теткой.

— Да ты шо?

— Ванька сразу ей брякнул про алименты.

— Да ты шо? Ай, Ванечка!!

— Да и мне, мать, с Сергеевной хорошо, она не навязчивая, такая домашняя. Мы с Ваькой так привыкли, что она есть у нас, набаловались в еде, да и собака наша одна не остается, ничего не грызет, выгуляна.

— Хорошая-то хорошая, а борщ з галушками у неё не получается.

— Так научи!

— Э, не, это у крови.

— Ну и ладно, мы и на простой борщ согласны. Ванька до сих пор кривится, вспоминая наши с ним супчики — времени-то готовить что-то вкусное совсем не было.

— Да уж, поглядела я на сваттю, хорошая она, но ведь обидно, Ванечка, вон...

— Ванечка тебя любит?

— Ну а ещё бы?

— Он сейчас столько много людей к себе подпустил, кого любит, что, на всех обижаться станешь?

— От, посмотреть бы на их всех.

— Это к Ваньке — как он решит.

— Ишь, ты — генерал какой, Ванька, — зацвела в улыбке баба Галя.

И упросила-таки внука, хитренько так подлизываясь, чтобы он взял её на друзей поглянуть.

— Ладно, — снизошел внук, — веди себя там прилично.

— Ах ты ж, мелкий!

— Баб, они там все такие хитренькие, вроде и не знают, что у меня день варенья. А вот увидишь, прраздник приготовили, теть Люда вон как упорно меня зовет: "Вань, соскучилась!"

— А то Вань, как её Егорка мелкий, ниче не понял. Баб, там дед Ной такие шашлыки с Гией делают, закачаешься, А теть Люда по секрету сказала, что Гия с девушкой приедет, а надо мне её увидеть и оценить, чтобы Гия не ошибся!

— Оценщик!! Ты глянь-кось!

— Иван Вячеславович пока ни в ком не ошибся! — выпятил грудь Ванька. — Подарков буде!! — он потер руки. — Баб Пань, ты поедешь?

— Ванечка, а Рэю с кем??

— Да я с дед Ноем поговорю, может, и можно папке с дочкой встретиться.

Позвонил, послушал. Вздохнул:

— Баб Пань, я такой наглый, опять тебя оставляю здесь одну, а сам...

— Ванечка, — бабуля даже на цыпочках не доставала до него, — нагнись, мальчик!

— Во, опять телячьи нежности! — притворно ворчал Ванька, нагибаясь и подставляя щеки.

Люда обзвонила всех на предмет как лучше устроить Ваньке праздник. Предлагались всякие идеи, наконец решили собраться у Старостиных в деревне, там места много, снег стаял, на бугре у речки трава полезла, зелененькая, там вот и решили — от дома-то пятнадцать метров всего.

Скинулись, купили Ивану навороченный крутой велик — мужики выбирали дотошно и тщательно, выбрали горный, фирмы TREK.

— Стопроцентно Ванька прыгать будет и вопить! — уверенно выдал почти тесть-Волков.

Помимо велика каждый готовил персональный подарок от себя. Ольга Резникова — джинсы клёвые, Стасовы — скейт, красивый джемпер, Шихарь — двухярусный торт с тощим пацаном и огромной собакой на вершине, Антонов — полную экипировку для велосипедиста, начиная от шлема и заканчивая кроссовками-велотуфлями. Ной — толстенную книгу "Энциклопедия пород собак", Волковы — найковские кроссовки, Старостины — две фирменные футболки, диски с играми.

Вот Ванька обалдел, когда папка поехал сразу в деревню к Старостиным.

— Чё это, шашлыки у теть Люды что ли не смогли сделать??

Едва вышли из машины, Ваньку окружили, затормошили, зацеловали все. А баба Галя, стоящая в сторонке, вытирала слезы от радости и гордости за внука.

Ванька гоготал, наклонялся, подставляя щеки, дурачился, ехидничал и сиял не хуже весеннего солнышка. Его искренне здесь любили, и папку тоже, а чего ещё надо пацану, выросшему без материнской ласки.

— Баб, иди сюда! Вот, это моя баб Галя, Дериземля, знакомьтесь! — и наслушалась баба Галя теплых слов про её сына и, особенно, внука, — радовалась, как ребенок.

Ванька потискал мелких, потормошил братика своей Рэйки, потом ухмыльнулся и заорал:

— Я пошел! На запах!

Смеялись все — чего-чего, а Ванькин нос, он и в тайге на запах пищи вместо компаса выведет...

— Вань, подожди, надо сначала подарочки тебе вручить.

Ванька приосанился, выпятил грудь и царственно кивнул:

— Вручайте!!

Начали с мелких — игры компьютерные, книги, вещички, Ванька уже с трудом выдерживал важную мину на лице, хотелось все сразу посмотреть-пощупать... интересно же. Два мелких Стасовых, пыхтя тащили коробку, в сопровождении верного Рэя.

— Сям! — категорически не хотели отдавать никому. — Ваня — ня!

Полезли к нему целоваться, Рэй тоже лизнул его в щёку.

А потом вся Ванькина важность и выдержка просто испарились, когда он увидел главный подарок, который внесли дядь Рома с дядь Вовой.

— Это мне? — перед всеми предстал изумленный, не верящий в такое, ребенок.

— Один вроде из нас — ты сегодня именинник! — улыбнулся Роман.

И Ванька запрыгал, заскакал козликом, глядя на него, заскакали и мелкие Стасовы, запрыгала Аленка Старостина, заулыбались взрослые...

Ванька обнимал всех подряд, а уж когда дядь Юра еще и полный комплект велосипедки — одежды добавил... Ванька плюхнулся на табуретку и жалобно спросил:

— Я чё, сплю так? Теть Люд, скажи?

— Нет, Вань, мы тебя все любим, ты для нас как солнышко в небе.

Ванька притих ненадолго, а дядь Юра и дядь Саша Шихарь торжественно тащили большой торт, на котором стоял... Ванька с Рэей!

— Все! Я выпал в осадок! Я это, я вас всех люблю!

К нему подошла какая-то молодая женщина, обняла его, погладила по вихрам, а он встрепенулся:

— Папка??

— Иду, иду.

А Ванька выдал:

— Я вот выбрал тебя для нас с папкой, вот мы оба и просим — выходи за нас замуж! Мы с папкой хорошие, отказ не принимается!!

— Но, я... - покраснела Люба.

— Десять минут на раздумья! — позволил Ванька.

— Баб Галь, чё ты стоишь, иди сюда, со снохой знакомься.

— Ох, Ваня, бить тебя некому! — вздохнула Люба.

— А чё, плохо что ли взрослого сына заиметь? И буду я тебя звать... -он как-то замер, и почему-то примолкли все, он набрал воздуха побольше и выдохнул, — мам-Люба.

Люда уткнулась Антонову в грудь, пряча мокрое лицо, баба Галя охнула и тоже пустила слезу.

— Все, слезоразлив прекращаем, ну что, Любовь Кирилловна, скажем нам, Дериземлям? — повернулся к ней ребенок, и таким напряженным был его взгляд.

Люба, знающая уже их невеселую историю, да и вследствие постоянного общения с отцом и сыном, думала недолго:

— Согласна я, Вань, согласна! Иметь такого сыночка как ты — это огромная радость!

Ной, прибежавший от шашлыков и вкусно пахнувший дымком, воскликнул:

— Вань, залезь ка-ко мне в карман!

Ванька с любопытством залез и вытащил коробку с навороченным телефоном:

— Дед Ной, ты чё?

— А ничё, ты мне такой же внук, как и малышня! Я до вас только с Рэем и общался, а теперь, вон, как жизнь кипит, одних внуков — трое. Так, шашлыки готовы, пошли.

Антонов незамедлительно подхватил своих двух деток, Рэй потрусил следом — как же, надо было быть поближе к детям.

Народ дружно повалил на бугор, а виновник торжества все медлил, никак не отрывался его взгляд от такого велика.

— Вань?

— Иду, па! — с тяжелым вздохом сказал сын.

— Ванька, — щелкнул его по носу Слава. — Ну ты и аферист!

— А чё? Все правильно, пока вы разродитесь, я уже предложение сделал.

— Вань, а если бы она не согласилась?

— Да ты чё, мы как приехали, она кроме тебя никого и не видела.

— Ох, Ванька, ремень по тебе давно плачет!

И притих Иван — шашлыки, торт, всякие другие вкусняшки — все это отошло на задний план, глаза все на велик свой скашивались.

— Теть Люд, я на самом деле ничё не понял, получается, что вы все про меня подумали??

— Ванька, — передразнила его Люда. — Ты чё? Пора бы понять, что ты нам не чужой!

— Не, ну велик мы с папкой могли и сами купить, но... не... не догоняю я никак??

— Вань, догони одно, вы с папкой — наши, и никто не собирается про вас забывать, особенно про тебя. Ты, ну, можно сказать, наш общий младший братик, дурной немного, в силу возраста, а кому и, — она хитренько улыбнулась, — будущий зять.

— Теть Люд?! — Ванька мученически скривился. — Ну хоть ты не начинай!! Я из прынцыпу вон на баб Томиной татарочке женюся!

— "Женюся", умник! — передразнила его опять Люда. — Вань, а если честно...

— Ну-ка, ну-ка??

— Так здорово младшего братика иметь. Вон, мамка моя вздыхает — не родили мне никого больше, а теперь жалеют!

— А хорошая мысля — приходит опосля. Не, теть Люд, ты на самом деле удачу приносишь, ведь тогда и встретились случайно, ты мне, правда, сразу ух как понравилась. А ща я совсем без вас всех как-то и не знаю, вы мне все такие родные... оказывается. А, теть Люд, я все спросить хочу? Ты чё дядь Юру никак не разглядела? Не, я бы сразу на нём женился, или как там, а... замуж побёг.

— Да вот, думаю?

— Вон, гляди — думает она! — буркнул Ванька, кивнув на Антонова, на котором висели все мелкие, а он, осторожно придерживая всех, изображал из себя карусель, раскручивая их в разные стороны. — Он как папка мой — с виду мрачный мужик, а внутри... Теть Люд, а я папку своего даже не люблю, а не знаю чего... скажи, мне с ним повезло?

— Однозначно, Вань, папка у тебя один на миллион.

— Во, и дядь Юра к нему поближе, я, теть Люд, только тебе и скажу... даже папка с бабулями не знает... так хотел чтобы у меня мамка была, когда маленький был. А пусть у твоих хитрюшек папка будет, здорово же.

— Вань! — теть Люда, бережно-бережно погладила его по щекам. — Вань, ты же от меня, от нас — вернее, не отвяжешься, ты наполовину наш! Вань, а что ты молчишь про Гошкину девушку?

— Сами увидите! Теть Люд, пойду я с Вовкой и Максом Старостиными велик посмотрю, пощупаю. Ю-ху-ху!!Иван Вячелавович таких подарков ещё не получал! Теть Люд, я вас всех... — Ванька зажмурился, — не, не из-за велика, а так классно, что, как скажет баба Галя — нужон. Я побёг, ребят, пошли!

Возились пацаны возле велика, потом незаметно к ним примазался Волков, присоединился Гошка, как-то жарко заспорили, а к Люде подошла девушка его, Натали, как представлялась она всем.

— У вас всегда так?

— Как, так? — не поняла Люда.

— Отстойно! Ни танцев, ни вина приличного, скукотища!

— Танцы будут, как говорится, до упаду, как шашлыки закончатся, так и начнем.

— Ну это не танцы, а так — дрыганье... ни танцпола, ни условий.

— "Мммда! Опять Гошке не повезло!" — подумала про себя Люда.

— А вино, чем плохое? Настоящее грузинское, его отец Георгия привез оттуда.

— Да ну, я привыкла 'Мартини' со льдом, лимончиком и потихоньку из специального бокала — мартишки, ммм. Ну, вам такое вряд ли доступно, если даже и пробовали 'Мартини' — то вероятно подделку, а настоящий... это нечто!!

— Мне понравилось с луком, — вежливо сказала Люда.

— Как с луком? Кто вам такую ерунду сказал?

— Коллеги из Италии нас таким угощали.

— Из Италии? Хмм, я думала, вы дальше Мухосранска нигде и не были??

— Теть Люд, — заорал Ванька, — иди-ка сюда, чё покажу!

— Хамоватый такой парень, — скривилась Натали, — да и для тусовки изо всей вашей компании только троих я бы и выбрала, нет, четверых — вон того медведя, — она указала на Ромку, что-то оживленно рассказывающего окружившим его, весело смеющимся женщинам, — отца этого противного пацана, Жорика, конечно, и вооон того, многодетного, — кивнула на Антонова. — Если им добавить лоску, такие брутальные мальчики будут.

— А то что мальчики при семьях и женах, ничего не значит?

— Ну, когда наличие жен кого останавливало?

— Теть Люд???

— Иду, Вань! — Люда, задумчиво размышляя, подошла к Ваньке.

— Теть Люд, — облапив её, зашептал ей Ванька, — чё ты с ней так долго говорила, не видишь что ли?

— Увидела, увидела, Вань. Печально как-то.

— Да нормально, Гия молодца, что привез сюда — сам уже увидел все косяки свои.

И были танцы-обжиманцы... Самым востребованным партнером был, конечно, Ванька — с ним пожелали танцевать медленный танец все женщины, он упарился, ворчал, но видно было, что пацан купается в обожании женщин.

— Папка, здорово, оказывается, что я на эти противные танцы ходил до пятого класса. Хоть не опарафинился.

— Ванечка, а хто ж з тобою вальс станцюя? — воскликнула размякшая и довольная баб Галя.

— Я знаю! Маэстро, вальс! — заказал Ванька Волкову.

— Ух ты, зять-то не промах и в танцах! — засмеялся Волков.

А Ванька пригласил по всем правилам смущающуюся Любу.(Предварительно, конечно, поинтересовавшись, умеет ли она его танцевать?)

Куда делся разболтанный, горластый пацан — сейчас в танце это был другой Ванька. Пластичный, гибкий, выпрямившийся, такой статный партнер, красиво ведущий в танце свою партнершу... все притихли, а потом шумно захлопали, даже малыши Стасовы хлопали в ладошки.

Ванька раскланялся, подвел засиявшую Любу к папке, поблагодарив за танец.

— Ну, Иван!

— А то, могём иногда! — ухмыльнулся пацан, став прежним раздолбаем.

— Люся, мы пошли спать! — тронул за руку Люду Юра, он держал засыпающих, доверчиво прижавшихся к нему малышей, — мы с баб Томой управимся, не волнуйся!

Люда, впервые, сама, по собственной инициативе, идущей откуда-то из глубины души, погладила его по щеке и чмокнула в щеку:

— Хорошо, я тебя жду!

У Антонова засияли глаза. Не будь сонных деток, он бы подпрыгнул, а так просто расплылся в широчайшей, счастливой улыбке.

Тома, стоящая неподалеку, видевшая эту сцену, порадовалась, а Юре сказала:

— Да иди уже к Люсе своей, я одна справлюсь.

— Не, я сам хочу раздеть и уложить, так славно их держать на руках и чмокать в сонные щёчки!

Тома опечалилась, подумав:

— Вот ведь — чужой мужик до безумия любит внуков, а родной отец... но какой он, к шутам, родной? А и пусть! Так намного лучше, дети к нему тянутся и он настоящим отцом станет. Наверное, Господь так решил, как говорится, мы предполагаем, а Господь располагает!

Уложили деток, Юра ушел, а Тома все сидела возле них, размышляя. Нет, у неё не было ревности, что вот какой-то Юра и стал для деток необходимым, а была непроходящая горечь от тупости родного сыночка. Она, конечно, была спокойна теперь за него, при Наиле он стал совсем другим, но обида за родных, таких любимых и шаловливых внуков... она грызла её постоянно. А потом, встрепенувшись, вспомнила, как отнекивался и категорически не желал даже предположить Генка, что дети его, плюнула сама на себя. Радоваться надо, что Юра такой, а не киснуть.

Выглянула в окно, на бугре продолжались танцы. Юра, бережно обнимая свою Люсеньку, вел её в танце, и столько нежности было у него на лице, только слепой бы не увидел, что он полностью покорен Людой.

— А и Слава Богу! А вот Гошкина чего-то не такая — он мужик видный, и все какие-то модельки на него клюют, надеялись мы с Ноем, что пара из них с Людой выйдет. Но не дотягивает он до Юрки... Внешне — да, мужчина — дух захватывает, а Юра — это монолитная скала. Ох и мужик! За такого душу продашь!

Люба Сойкина, шустрая, неунывающая девчушка жила себе с мамой и папой до тринадцати лет спокойно — училась хорошо, занималась в танцевальном кружке, увлеклась фехтованием, ходила три раза в неделю в бассейн, и как-то не заметил ребенок, что родители сильно отдалились друг от друга.

Это потом она вспомнила, что уже не было совместных разговоров по вечерам, то папка задерживался, чаще мама была 'в командировках', совместных же походов в кино, на каток или ещё какое мероприятие не было, всегда она ходила с кем-то одним из родителей. Сколько бы так было... но Его Величество Случай все расставил по местам. Закладывали парк на месте бывшего пустыря, школьники приняли активное участие в посадке деревьев, было весело и здорово, домой решили идти пешком, срезая путь между домами-новостройками. Возле некоторых домов уже были оборудованы детские площадки, и в на горках-качелях копошились мелкие ребятишки. У Любы развязался шнурок на кроссовке, она нагнулась завязать его, выпрямилась, спеша догнать своих, — навстречу ей бежал мелкий мальчик, задорно смеясь и оглядываясь назад, явно убегая от кого-то.

Споткнулся и начал падать, Люба успела его подхватить, он уставился на неё любопытными глазенками.

— От бин, запнувся! — а за спиной раздался до боли знакомый голос:

— Сынок, ты не ушибся? Сколько раз я тебе говорил, смотри под но...ги? Любанька? Ты что... здесь делаешь? — потерянно спросил её папка.

— Папка! — потянулся к нему мальчишка, — меня деичка помала!

А папка и девочка онемев, смотрели друг на друга.

— Люба, Любаня, я тебе все сейчас объясню, — заторопился отец.

Люба в заторможенном каком-то состоянии поставила мальчишку на землю и молча пошла вперед, все убыстряя шаг, потом побежала. Куда она бежала — сама не помнит, задыхаясь от слез и обиды, очнулась возле офиса, где работала мать. А здесь ещё одно неприятное открытие поджидало девочку. Закончился рабочий день, и народ шумно повалил с работы. Любу трясло, она ждала маму, пусть мама скажет, что все неправда, что папка только её, а тот мальчишка... это все приснилось.

Мама вышла, когда Люба уже отчаялась, подумав, что мать ушла пораньше. Но нет, её сияющая, вся такая счастливая мамка, выпорхнула из дверей с каким-то дядькой, который прямо на крыльце начал её целовать, сколько бы так продолжалось, но у Любы вырвался вскрик.

— Дочка? Ты почему здесь? Почему не в бассейне?

Люба, заикаясь, выдавила:

— Мам, мам, я видела папку с маленьким мальчишкой... и он...

— Ах, это! — поморщилась мать. — Видишь ли, мы с твоим отцом давно чужие люди.

— Как чужие? — с ужасом глядя на мать, едва шевеля губами, спросила дочка.

— Мы хотели тебе все объяснить, когда ты подрастешь, чтобы поняла, что иногда люди женятся не на тех, а потом встречают свою настоящую любовь... вот как мы с дядь Толей. Я хотела сразу, ещё пять лет назад тебе все рассказать, но твой отец... - она поморщилась. — Он уговорил меня подождать хотя бы до четырнадцати твоих лет, переживал, как ты это воспримешь, вот и делали видимость семьи, из-за тебя.

Любаня расширившимися от ужаса глазами смотрела на спокойную мамку.

— А теперь, раз ты все знаешь, будет легче всем. Я живу у дядь Толи, у отца тоже новая семья. Ты как хочешь, можешь жить у нас, а можешь у отца. Толик, милый, ты же не против? — промурлыкала мама.

— Нет, дорогая, но уверен — ей будет лучше с отцом.

У матери зазвонил телефон.

— Вот, легок на помине! Да? Да, вот рядом стоит, да, я все ей сказала. Как восприняла? Пока спокойно. Хорошо, давай побыстрее, у нас встреча назначена. Сейчас подъедет твой отец, пообщаетесь с ним, а мы, извини, опаздываем.

Мама погладила её по голове, сунула ей какие-то деньги и, сев в машину — упорхнула.

А зареванная девчушка без сил опустилась на асфальт. В один миг её безмятежная жизнь разрушилась, она даже не плакала, просто сидела, раскачиваясь, как китайский болванчик...

Папка приехал быстро, поднял её и понес в машину.

— Дочка, я не знаю, что тебе сказать. Так вот получилось — твоя мама, она...она давно собиралась уйти к своему...

— Сколько? — спросила девочка.

— Что сколько?

— Сколько лет вы меня обманывали?

— А? Ну, мама твоя ещё в первом классе хотела тебе все сказать, я не дал. Поехали ко мне? Там твой братик, ты его видела, будешь жить у нас...

Нет! — покачала головой зареванная убитая дочка, — отвези меня к бабуле.

— Но... давай успокоишься, переночуешь у нас и тогда.

— Пап, — сорвалась на крик дочка, — пап, отвези меня к бабушке, сейчас!!

Отец вздохнул и развернулся, поехали к бабуле — матери отца, живущей на другом конце города. Та, едва взглянув на внучку, полезла с кулаками на отца:

— Сволочи!

— Мам, потом!! Дочка!!!

А дочка кулем оседала на пол. Очнулась она уже в больнице, она категорически не хотела видеть своих родителей две недели пролежав там, стала жить у бабушки.

Если отец постоянно приходил в больницу, приезжал к бабуле, осунулся от переживаний, то мать только звонила иногда, задавая дежурные вопросы:

— Как дела? Как учеба? Что новенького??-

Люба так же дежурно отвечала:

— Все нормально!

Отец в конце-концов достучался до дочки, она стала понемногу с ним разговаривать, да ещё и бабуля пояснила — отец до последнего надеялся, что все наладится, ради дочери. Потом, когда уже стало понятно, что ничего не склеить, у него появилась подруга, которая и привязала его малышом.

— Родька, он маленький, отец вот и рвется между ним и тобой.

— Я же уже большая, по словам матери, пусть живут как хотят!

Бабуля, будучи женщиной, битой жизнью, заставила дорогих родителей сделать размен квартиры, потом провернула с помощью друзей отца какой-то тройной обмен, и стали они жить с внучкой в двухкомнатной квартире, которую бабуля тут же отписала на внучку.

— Я помру, а у тебя чтобы свой угол был.

Люба стала замкнутой, серьезной девочкой, отец старался уделять ей как можно больше внимания, а мать... мать устраивала свою жизнь. Этот её дядя Толя не горел желанием дать ей свою фамилию, говоря, что он и так её безумно любит, что даст штамп в паспорте?

Люба не интересовалась, как и что у неё. Мать была довольна, что дочка ей не надоедает, особо не докучает, да и куда она её приведет? В пентхауз Толика? Толик давно четко сказал:

— Ты для меня много значишь, но никаких детей, родственников быть не должно!

Люба закончила школу, поступила на экономический факультет университета, но так и осталась необщительной, слишком сильно подкосило её в свое время предательство родителей. И если отец все так же помогал, интересовался, приезжал к дочке, то мать была вся в своих проблемах: косметические процедуры, спа-салоны, гимнастика — Толик как-то обмолвился, что у неё появился живот и свисают бока, хотя все подружки единодушно завидовали ей, её красоте и молодости. Она усиленно старалась быть по-прежнему нужной Толику, прощая ему мелкие 'шалости' типа поездки с друзьями на природу или в сауну, отлично зная, что там без девочек не обходится. Но делать было нечего — или делай вид, что тебя это не волнует, или... Ботокс, диета, тренажеры, а Толик в конце-концов нашел ей совсем молодую замену. Правда, она стрясла с него нехилую компенсацию — квартиру, машину и энное количество денег. Он неохотно, но пошел на это, слишком много она знала про него, молодого. И до дочки ли теперь уже светской львице, опять устраивающей свою жизнь?

Дочка давно не питала иллюзий, она твердо знала, что мать просто вычеркнула её из своей жизни. Отец стал прибаливать, и как-то так неожиданно для всех, на работе упал и все... в сорок шесть лет его не стало. Боевая и громогласная бабуля не намного пережила своего сына, и осталась Любаня одна, не считая сводного брата Родьки, который обожал свою сестрицу и частенько удирал к ней от начавшей злоупотреблять мамашки. Доучившись в школе, поступил в военное училище, здраво рассудив, что пока учится, будет и сыт, и одет. У Любы с мужчинами как-то не складывались отношения, может быть даже из-за матери, но вот сумел увлечь приезжавший в командировку Илья Бутов — внимательный, вежливый, обаятельный.

Люба и потянулась к такому мужчине, а оказалось — пшик, обиднее всего было, что только приехав к нему, узнала про женитьбу и все такое.

— Неужели нельзя было даже не словами, а смской написать? Ведь до последнего говорил: "Жду, милая, не дождусь", — расстроенно говорила Люба теть Марине и теть Томе, они как-то ловко сумели её разговорить.

— Ой, нашла о чем печалиться. Отвалилось дерьмо и ладно!

Устроили её работать к Шихареву в ресторацию, жить стала у Томы в квартире, оплачивая коммуналку. А Слава, Ванькин папка, ей понравился ещё с того момента, когда сынок вытащил её из под лестницы.

Но она и подумать не могла, что вот такой безбашенный пацан, очень напоминающий ей Родьку, почему-то захочет, чтобы она стала ему почти матерью а Славе — женой.

Все время, прошедшее с Нового года, она незаметно интересовалась этими так приглянувшимися ей, сыном и папой.

Больше всех про них рассказала теть Тома, которая была бывшей свекровью Люды. Люба изумлялась, как сразу её приняли друзья Люды и Вани, а Тома смеялась:

— Да Ванька у нас как барометр, если ему человек по душе — значит, стоит с ним дружить!

Так вот, постепенно, Люба много чего узнала про них. Когда Тома рассказывала про тетку — как звали с легкой Ванькиной руки Светку все, то у неё от жалости и обиды за такого пацана навернулись слезы.

— Ты, Люба, при нем не заплачь, он этого ужас как не любит, наши вон малявки и то это знают, при Ване плакать низя!

— Ваня ругается: — Чё ноешь, подумаешь, упал, вставай и вперед, ты, Егорка, мужик?

— Зик!

— Ну и чего, мужики не плачут.

А на Тасеньку ворчит:

— Не женюсь, будешь плаксой, любить не стану!

— Ты не смотри, что он может беспардонно что-то сказать, мало он тепла видел, Слава, конечно, и его мать всю душу в него вкладывают, а как он к своей второй бабуле прилепился — в момент. Не было у него самого главного — мамкиной любви, мы его все любим, он такой, его невозможно не любить, вредничает вот, ехидничает. А знаешь, как любит внимание, расцветает весь.

— А Слава?

— Слава? Когда в училище-то учился, первый бабник был, а вот, как про Ванькину болезнь узнал, и эта их бросила — мужик полностью для сына стал жить, досталось ему тоже, ой-ё-ё, а вот видишь, не стал сыну мамок приводить, трясется над ним. Это сейчас Ванька выздоровел, там много чего было, он морщится и много не говорит — все прошло и точка.

А Ванька нам жаловался:

— Никак папке жену не подберу. Все какие-то не те, вон, теть Люду сватал. Она сказала, что меня любит, а папка ну вот только друг.

— Любаш, ты к ним присмотрись, они оба такие надежные.

— Да мне, теть Тома, они сразу понравились, да вот только что я... девица с периферии, кроме Родьки никого, да и...

— Ой, не скажи. Ванька ведь типа рентгена уже тебя просветил.

Вот и поставил Ванька её перед фактом, а Люба почему-то поверила, что вот эти два мужика станут для неё самой настоящей семьей.

Как Ванька не торопил, Люба твердо сказала, что дождется каникул братика.

— Вань, у меня кроме Родьки никого нету, и эту радость я просто обязана разделить с ним!

Ванька, поворчав, согласился.

— Папка, вы это, как поженитесь, съездите куда-нить в отпуск, вон, хоть в Турцию, а мы с баб Паней на хозяйстве останемся.

Раевская умудрилась простыть в начале июня, вроде все прошло быстро, но кашель не прекращался. Сама фармацевт, она замучилась пить всякие сиропы-таблетки, но улучшения все не было, она начала худеть, сначала обрадовалась, но потом забеспокоилась, да и стала какой-то вялой, все время тянуло прилечь, прошла полное обследование, и вот тут-то у неё случилась жуткая истерика. Она рыдала, истерила, не веря в диагноз: СПИД! Поехала в Москву, не доверяя местным коновалам, сдала дважды в разных местах, ответ был один и тот же, подтверждающий первый анализ. Как ей было плохо, не передать словами...

— Ну почему, почему мне такое?

Мотаясь по квартире, она лихорадочно вспоминала, кто же мог ей так подгадить, до конца не веря, что вот именно ей выпала такая участь. Тридцать пять лет всего, вся жизнь ещё впереди, столько планов, столько мечтаний и все. О том, что она уйдет в небытие — не хотелось даже думать, ведь есть лекарства, поддерживающие таких больных, кому как не ей не знать об этом? — Сейчас уже не шарахаются от таких больных, как в первые годы, так что ещё поживем! И все же, кто тот гад??

Она мысленно перебирала своих "партнеров", но гадать было бесполезно, вот если бы у неё как у бывшей заклятой подруги был один только Генка... -Генка? Генка?? Это мысль, пусть хоть немного ему прилетит в подарок! Точно, а там и подруженьку зацепит...

Светка потерла руки в предвкушении.

— Эх, жаль со Славкой контакта не было! Уж гадить — так всем!

Генка что-то сильно устал в этой поездке, скорее бы уже к своим девчонкам. А там отпуск — поездка к теще, там с недельку, а потом на Селигер. Наиля встретила как всегда — сытным обедом, нежными обнимашками, Генка цвел и сиял.

— Ой, Гена, забыла совсем, тебе из больницы открытка пришла. Вот.

Генка повертел в руках:

— Странно, почему в инфекционное, ладно, доеду.

А через день, ошарашенный Генка смотрел на врача, который выдал ему версию больной Раевской, что он может быть болен спидом, так как контактировал с больной в течение года.

— Но этого не может быть...

Врач вздохнула:

— Знаете, никто не верит по первости, а потом...

— Но, — Генка потряс головой, — нет, неправда. Я бы... А, вспомнил, я же пулю схлопотал год назад, а с Раевской я больше двух лет как не вижусь даже. Меня же на все проверяли, у меня выписка имеется...

— Геннадий Васильевич, давайте не будем тратить время, идите сдайте кровь, и через неделю мы точно будем знать, больны вы или нет.

— Да-да, конечно!

Генка сдал кровь, вышел в парк при больнице, сел и тяжело задумался. Он твердо был уверен, что нет у него ничего такого, ведь кровь у него брали на анализы несколько раз, а этой стервы уже и в помине у него не было.

— Плечевые? Но он всегда с резинкой справлял удовольствие. А вдруг? Наиля! Боже мой!! Ведь он враз потеряет все, чем так дорожит??

Что-то крутилось у него в подсознании, он никак не мог сосредоточиться... и как в таком настроении ехать домой, его чуткая татарочка враз просечет, что не все в порядке.

— Что делать??

Пошел расстроенный на остановку. Ехал, бездумно глядя в окно, и на светофоре равнодушно скользнул взглядом по рекламному щиту, автобус тронулся. А у Генки в голове щелкнуло.

— Блин, болван, мамка правильно говорит, — выскочил на остановке и рванул назад, к рекламе, прочитал про экспресс-анализ на вич и бегом понесся в медклинику. Как его трясло в ожидании ответа, он передумал все, и когда ему дали заключение о том, что результат отрицательный, он не сразу понял.

— Так есть у меня или нет эта гадость?

— Нет, Вы здоровы!

— Спасибо!!

— Берегите свое здоровье и будьте аккуратны в выборе партнерш. — Пожелали ему.

А у Генки пошел откат — так плохо ему, пожалуй, было только в Богучаре, когда его из реанимации перевели в палату. Он позвонил мамке:

— Мам, ты мне срочно нужна, давай, подходи к скверику вашему. Я минут через десять буду.

Тома удивленно сказала Марине:

— Что-то у сынка случилось, голос какой-то убитый, опять дубина чего напортачил, побегу я.

- Да, конечно, если что-то нужно...

Генка, весь какой-то сам не свой, появился через несколько минут, увидел мать, как-то облегченно вздохнул, тяжело опустился на лавочку рядом.

— Мам, я не то что болван. Я самый идиотистый идиот!

— Кто бы сомневался! Что натворил? С Наилей разругался или же опять на б...ей потянуло??

— Хуже, мам, хуже.

Генка рассказал сегодняшние события. Мать как-то с жалостью взглянула на него:

— Ну, хоть догадался этот быстрый анализ сделать, а то за неделю-то извел бы и себя, и девчонок своих. В кого ты у меня такой, а? Ген, ну ведь ты же сам все время Люду от неё старался отвадить, что ж ты на неё повелся, ведь стервее не бывает? Ладно, вроде как и жалко её — молодая же, а вот смотри, все равно старается укусить, даже не столько тебя, а чтобы Люду в своем дерьме замазать. Добилась своего, тебя — дурака подставила, и смотри, опять укусить пытается.

— Ох и змеища, я, если бы анализ подтвердился, и её, и себя бы прибил. Это ж, не приведи Бог, я бы и Стасовой и Наиле...

— А соображать надо, на кого лезешь! Ох, Генка!

— Мам, мне просто некому больше такое сказать, не жене же вываливать, вот я и позвал тебя, так погано. Надо как-то объяснить, зачем в больницу-то вызывали, открытку вон присылали, мам?

— А, блин, мамка понадобилась? Да ладно, это я по привычке. Скажи Наильке, что... что где ты был, там какая-то инфекция, вот вас и проверяют всех, во избежание.

— Мам, спасибо! Я... мам, я думал, чокнусь там.

— Иди, небось, Наилька тоже волнуется, а что вид бледный — скажешь, устал, рейс трудный. Ох заставляешь мамку привирать.

— Ну что, Геннадий Васильевич, рада Вам сообщить, что Вы здоровы! — такими самыми лучшими для Генки словами встретила его врач. Она представить не могла, какими словами крыл себя Генка всю эту неделю — все равно таилась в мыслях подленькое:

— А вдруг??

Он плохо спал, просыпался, что называется — в холодном поту...

Решил сейчас все-таки поехать в ту аптеку, где работала эта... надеясь застать. Как раз — она работала, увидел сильно похудевшую и подурневшую Светку, даже пожалел, попросил выйти на пять минут-ему просто не давал покоя вопрос — Почему??

И задав его, получил циничный ответ:

— А чтобы Стасовой и тебе жизнь медом не казалась.

— Ладно — я, но Люда-то причем? Ты ж в подругах числилась.

— А вот поэтому самому, я с первого класса пыталась быть лучше её — в учебе не получилось, так в мальчиках, очень хотела, чтобы она мне по-черному завидовала хоть в этом. Куда там, один Гена свет в окошке и был. Потом я вроде её перещеголяла — замуж за офицера, в ГДР, куда престижнее, чем обычный шоферюга. Потом не до неё было — свою жизнь устраивала, да как-то вот все выпадали дальние гарнизоны, неустроенность, приехала — она опять меня обошла — институт, работа хорошая, деньги, командировки в загранку. Приду, а эта, божий одуванчик хвалится: "Ах, Испания, ах, ещё куда в Европе", а у меня в глазах чернело от злости — ну почему ей с рождения все, а мне ничего?? Вот и тебя соблазнила от злости, ты ж в постели-то, так, ничего особенного, а мне приятно было, что ей от души досталось. Так опять непотопляемая, вон какого мужика себе отхватила...

Генка ошарашенно смотрел на неё:

— Это ж надо! У тебя, похоже, кроме зависти черной, ничего и нет в душе?? Жалко мне тебя!!

Он повернулся и пошел, не слушая, что говорила ему вдогонку эта, когда-то казавшаяся ему лучшей из женщин...

Генка позвонил матери, сказал, что все в порядке и, плюясь, добавил:

— Мам, я не удержался, зашел к этой, спросил одно: Почему? Знаешь, волосы дыбом. Столько лет, с первого класса завидовать и стараться как можно больше нагадить! И я понадобился только из-за этого. Противно так, как с разбегу в канализацию влетел!!

Мамка только вздохнула:

— Сходи в церковь, свечку поставь за то, что тебя, дурака, Господь вовремя отвел!

— Кому?

— Да хоть кому, кто первый тебе на душу глянется, туда и подойди.

Генка так и сделал — зашел в небольшую, недавно открытую церковь, постоял, купил свечек и пошел по пустынному в обеденное время храму.

Долго стоял возле какой-то Богородицы, потом у Николая Угодника, потом ещё кому-то ставил и вышел оттуда какой-то успокоенный, а про себя твердо решил, что не станет тянуть с ребенком. Чем быстрее родят, тем лучше для всех, особенно для него. Нет, он не собирался куда-то на сторону от своей Наили, а все равно, если сына родят, ему совсем станет здорово, и никакие Светки уже не смогут даже его взгляд привлечь.

— Надо бы как-то со Стасовой пересечься, поговорить, понимаю, простить такое не сможет, но хоть сказать, что я искренне сожалею! Я, дубина, ещё и беременную её обидел, поди, и видеть меня не захочет? А ведь грызет меня всё это, особенно сейчас... ладно, у мамки спрошу, как лучше сделать, чтобы ещё не добавить дерьма.

Светка, перебесившись, позвонила матери, просила приехать-поговорить.

— Баб Пань, ты там поаккуратнее! — наставлял внук. — Она те чё-нить втирать станет, точно — не ведись!

И втерла Светка баб Пане — про свою болезнь.

— Я написала заявление на увольнение, не дожидаясь медосмотра, не хочу, чтобы злорадствовали некоторые, пока буду дома, может, куда съезжу. Кто знает, сколько мне осталось, ты, мать, если что, будет совсем хреново мне когда — приезжай, одной-то страшновато, скорее всего, в больнице буду, но хоть приходить будешь, на немного.

Мать беззвучно плакала.

— Мам, ничего не изменишь уже, поздно. Я пересмотрела свои запасы. Золото, всякие безделушки, кой чего продам, немного денег есть на книжке. Пока проживу. На еду мне совсем мало надо, да и твоих заготовок полподвала, прошлогодних, ты это туда возьми, там мужики, они аппетитом не страдают.

И с чего-то, она сама от себя не ожидала, вырвалось у неё:

— А правда, он на меня похож сильно?

Мать печально улыбнулась:

— Ванечка говорит, что похож на баб Паню, а характер деда Дериземли, противный.

— Понятно, тебя не обижают?

— Честно? Они оба замечательные!!

Светка скривилась, хотела что-то сказануть, но проглотила. А когда мать собралась уезжать, как-то с трудом, но выговорила:

— Я сама удивляюсь, но рада, что он не в меня! Все, мам. Я позвоню тогда.

Сергеевна сказала про Светку только Славе, зачем ребенку такое знать. Слава долго молчал, пошел покурить, потом присел рядом с ней, приобнял её за плечи:

— Трудно ребенка терять, жалко, самое противное — помочь тут мало чем можно, ты как-то крепись. У тебя мы есть, а Ваньке ты жизненно необходима, он же без ваших ежедневных посиделок, трепотни его, не сможет. Нам с тобой его ещё женить надо и внуков-правнуков дождаться. А Светка? Ну, по человечески — жалко, молодая совсем. Но с другой стороны...

— Слав, я все понимаю, но ведь...

В кухню вломился внук.

— Вы чё тут уселись? Какие могут быть секреты от Ивана Вячеславовича? Пап, ты че баб Паню расстроил??

— Да нет, Ванечка. Это я папку немного озадачила.

— И чем же?

— Да вот как станем жить дальше?

— Ой, — скривился Ванька, — ты же уже видела мам Любу, она такая же как ты, пугачая, всего боится, я же тебе сто раз сказал — все будет как надо! И брат у неё пацан нормальный. Вон как мы с ним уже заочно подружились. Не хнычь, иди лучше внука поцелуй — разрешаю, внеочередной раз, и чет я проголодался.

Бабуля, конечно же, засияла, чмокнула своего длиннючего внука и загремела кастрюлями.

— Сейчас, Ванечка, все готово.

— Во! Я раньше всегда говорил — жениться не буду, ну их на фиг. А ща передумал — путь к моему сердцу, точно, лежит через желудок. Может, даже и на баб Галиной какой кандидатуре женюсь, они там все поголовно борщи умеют варить и всякие вареники. — Потом поморщился. — Не, там кум з кумою, усякие родственники, горилка, ну их на фиг, здесь пошуршим, ба, у тебя там на примете нет кого похозяйственнее?? Не, ты не боись, пока ты у меня есть, я жениться не буду, но присмотреться заранее надо.

— Вырасти сначала, жених, а то вон два трояка за четверть заимел.

— Да фигня это, я немного расслабился, исправил же в четвертой четверти, а ты все меня грызешь, сказал же, что будет только четыре и пять. А ты лучше сыну и теще скажи, чего выбрали?

— От, Дериземля, как мать говорит...

— Знаю, знаю, не увиливайте, Вячеслав!

— Любе вроде больше всего Кушадасы понравились, там городок небольшой, уютненько. Приедет через два дня — сам с ней, как ты скажешь, перетрешь.

— Ладно, посмотрю, чего это за Кушадасы!

Вот так за заботами о внуке и зяте Сергеевна отвлекалась, дочке звонила постоянно, та говорила, что пока все нормально, поехала на две недельки отдохнуть в подмосковный пансионат, где-то под Озерами, побыть в тишине, как она выразилась.

Наконец-то дождались Родьку, который сразу же, не заезжая домой, приехал к Дериземлям. Люба вот уже вторую неделю как переехала к ним, к радости и папки, и Ваньки.

— Баб Пань, — делился с ней вечером Ванька — молодые где-то гуляли, — папка, смотри, какой ща стал, лыбится все время, сияет, и я доволен!

Родька оказался невысоким, крепеньким таким парнишкой, Ваньке до плеча. Поскольку они заочно уже подружились, проблем с общением у пацанов совсем не возникло. Они наоборот, чем-то дополняли друг-друга — Ванькина неуёмная энергия сдерживалась серьезностью Родьки.

Люба настояла категорически на скромной регистрации:

— Слава, нет и нет, я не жадная, но нечего зря транжирить деньги, у нас вон сколько расходов впереди, давай не будем показухой заниматься.

— Любаш, мне все равно, как будет, главное — ты у нас есть теперь!

— Вот, здесь распишемся, посидим в ресторане, а на выходных у Стасовых все ждут нас. Слава, я тут подумала... а давай ты Георгия в свидетели возьмешь? Видишь ли, Лариска, что приедет свидетельницей, она у меня такая славная девчонка, а вот с мужчинами не везет. Все какие-то недалекие попадаются, может у них с Гошей симпатия случится?

— Не проблема!

Приехавшая подружка Лариса понравилась всем: хохотушка, такая вся сбитая, крепенькая, темно-рыжая,("Не рыжая, а цвет волос, как у Тициановских женщин!" Ванька почесал лоб:-Не знаю такого, посмотрю!) с милыми конопушками на лице, она сразу стала своей, даже Рэя приняла её.

Девушки с утра пошли наводить марафет, мужики наглаживались, намывались, Ванька налачил свои вихры, чтобы не топорщились и сиял больше жениха. Девушки пришли красивые, папка засветился весь при виде Любаши, а Ванька тихонько шепнул принаряженной баб Пане:

— Давно бы так!!

Приехал Георгий с шикарным букетом, и на двух машинах поехали в ЗАГС. Все было торжественно, красиво, даже Ванька проникся — стоял невозможно серьезный. Потом поехали по Москве, покатались и в ресторан, где замечательно посидели, Ванька и баб Паня любовались своими молодыми, а Гоша очаровывал так понравившуюся ему Ларису.

— Вань, — шепотом спросил он у него, когда девчонки ушли 'попудрить носик', - Вань, как?

— А, понял наконец-то, что Иван немножко видит? Дядь Гия, — Ванька почему-то всегда звал его на грузинский манер, — самое то, что надо! Я и сам бы на такой женился, потом, кароч — таможня дает добро!!

Ванька с Родиком и баба Паня запросились домой

— Там же Рэйка ждет, и ваще — гуляйте, а у нас с Родькой столько дел!!

Ребятишки уехали, а две пары ещё долго сидели, разговаривали, танцевали, смеялись.

После ресторана поехали на Поклонную гору, долго бродили там, дождались рассвета и уставшие поехали спать.

Гоша добился-таки согласия Ларисы — задержаться здесь на недельку. И с нетерпением ждал пятницы — два дня оставалось, чтобы поехать к Стасовым и отцу. Похоже, не отпустит он эту рыжую конопушку от себя, Ванька же одобрил.

Светка приятно удивилась — в санатории было не очень много людей, все больше в возрасте матери, и никто не лез с разговорами, после того, как в первый же день она осадила не в меру любопытную соседку за столом.

Впервые за всю жизнь она наслаждалась малолюдьем, хотя до страшного приговора терпеть не могла быть одна. Она бродила по тропинкам, протоптанным отдыхающими через сосновый бор с корабельными, стройными соснами, дышала смолистым воздухом, подолгу сидела у небольшой речушки, о чем-то негромко говорящей окружающим её соснам.

Мыслей в голове было мало, она старалась не копаться в своей душе, понимая, что начни, там поднимется столько...

Одно только никак не укладывалось в голове — как это её и не будет? Ну ладно, после пятидесяти или позже, но в тридцать пять, когда ещё столько впереди???

Пару дней назад в корпусе было какое-то шевеление, приезжали какие-то шумные, громкоголосые люди, привезли старичка, смешного такого, в старомодном беретике, сморщенного, но бодренького и улыбчивого. Соседка по столу сказала, что это старший брат их главврача, Федора Федоровича, приехавший из Израиля

— Они как нашлись, старший вот и приезжает каждый год к братику. Хотя у них там одно Мертвое море чего стоит, но старшенький уперто приезжает сюда.

Сегодня небо нахмурилось, дождь все не начинался, в корпусе сидеть, смотреть очередную муру или про несчастную любовь, или про ментов — себе дороже.

Светка накинула ветровку, взяла зонт и пошла бродить по привычному уже маршруту. Ходила до изнеможения, устала, пошла на ближайшую лавочку, отдышаться — там сидел, опираясь сложенными руками на палочку, этот дедок из Израиля.

— Садитесь, милая девушка, посидите возле старика. Знаете, когда рядом молодость — сам невольно взбодряешься и хочется выглядеть ого-го каким. — Он хитренько улыбнулся. — Как зовут Вас, милая девушка??

— Света!

— Красивое имя, а Вы знаете, что по святцам Вы — Фотинья? Жуковский придумал это имя в своей балладе.

— Да что-то слышала.

— А я вот — Аарон Моисеевич! К брату приехал, Якову.

— Но народ говорит, что вы брат Федора Федоровича?

— Правильно, только при рождении он был Яков Моисеевич!

— Как это? — заинтересовалась Светка.

— Да жизнь, милая Светлана, иногда такой фортель закручивает... да... Если вы не спешите, и пожелаете выслушать старика, а мы к старости любим поговорить о былом, то...

— Не спешу, наоборот.

— Я из семьи, так называемых — местечковых евреев, белорусского Полесья, самый старший, а Яков — Феденька, он самый последний — последыш-поскребыш, всего нас было семеро, пять девочек и мы с братом. Меня призвали в сороковом на действительную, в восемнадцать лет, родители изо всех сил старались дать нам образование — я и старшие девочки учились в Мозыре, есть такой город в Гомельской области. Меня после окончания десятилетки — призвали, а братику тогда только два и исполнилось, да... — Он замолчал, посидели так, потом Аарон встрепенулся.

— Простите, далеко ушел мыслями... Как вы знаете, через год — война, и все такое прочее, что связано с евреями. Конечно, мои родители не успели никуда уйти, понадеялись, что как-то да обойдется, жили-то в селе, не в городе. Не обошлось. Сгоняли их в гетто, шли по жаре, Яков-малец простудился, родители несли его на руках... он, скажем, почти умер. Вот и оставили его в деревушке, через которую они брели. Мать видела женщину, которая с жалостью смотрела на всех измученных людей, потом увидела больного малыша, как-то дернулась, пошла рядом по обочине и негромко, как бы себе сказала:

— Оставляй сыночка, я в травах разбираюсь — постараюсь вылечить и спасти его, знаете ведь, куда вас гонят, а он светленький, сыном будет, дочку вот у меня шальной пулею убило.

Родители переглянулись, мама заплакала, а отец сказал:

— Согласны, хоть сыновья, может, останутся живы! Кто ты, добрая женщина??

— Анна я, Сокович.

Анна шустро заговорила с краснорожим полицаем, он поколебался, пристально посмотрел на ребенка, поговорил с другим, неспешно подошедшим к нему, второй, сплюнув, сказал.

— Все одно — сдохнет, видишь же, доходит, хай!

Анна бегом потрусила в какой-то дом, выскочила, опять бегом догнала их, всунула какой-то сверток в руки, они ей что-то буркнули, потом, выхватив у матери братика, небрежно швырнули его на траву.

Мать забилась, закричала, рванулась к Якову, отец же едва удержал её.

Вот так и оставили братика, не зная, что и как.

Одна сестричка, Мириам, Миричка — девяти лет, чудом уцелела при расстреле, она это все и рассказала. Они, сволочи, едва присыпали их землей, её придавила какая-то женщина, ребенок был без сознания, вот и посчитали за мертвую. Миричку подобрали добрые люди, она, как и братик, уродилась в отца — светленькой.

Нашел я её после демобилизации, аж в пятидесятом году, уже взрослой девушкой. Как мы искали эту Анну Сокович... вся беда в том, что сестричка не запомнила название деревни, я объехал весь Мозырьский район, искали по всей Беларуси... нет нигде Якова Моисеевича Соковича, да... Так вот и жили, ездили на место... где родители с сетричками...

Потом вот в Израиль перебрались, наши родственники, уцелевшие в той бойне, нас перетащили. У меня уже дети-внуки повыросли, а душа все плакала по братику. А младший из внуков, тоже Яков, зная эту мою неисполнимую боль-мечту, долго и кропотливо искал, сейчас это легче сделать, в век интернета. Куда-то писал, кого-то подключал — он мне не говорил, не расстраивать чтобы. Я же у них живая легенда — всю войну прошел и жив остался. У родственников, Цвибелей нашлась старая фотография отца-совсем молодого, вот по этому фото и нашли... — Аарон Моисеевич полез в карман, достал большой платок и трубно высморкался.

— Простите, милая Света, не сдержался, стар стал, слаб на слезы. Они же, хитрецы, боялись за меня, за мое сердце, под восемьдесят уже было... да. Ну и схитрили — привезли меня в Россию, поездка на родину, Москву обновленную посмотреть и сюда на недельку:

— Дед, места сказочные, давай сосновым воздухом подышим.

— Братика уже предупредили, он ждал... А я-то и не сном не духом... Приехали, меня к главврачу, я ещё удивлся, вроде дежурный врач принимает, а когда увидел его... он же чистый папа, как говорится — один в один. Это же не просто счастье — это мечта всей жизни моей исполнилась, вот уже пять лет никак поверить не могу что мой — елед, ах, братик младший, простите, вот он, живой!

— Выходила его та женщина, выправила документы на имя Федора Федоровича, переехала после войны с ним к родственникам в Подмосковье. Муж погиб, а она всю душу в сына вложила, вырос, выучился на врача. Знал, что спасенный, тоже пытался искать, но фамилию нашу не запомнила мама его. Вот и через шестьдесят лет только и увиделись. Миричка наша один раз только и была здесь, плачет постоянно, глядя на него — а я вот, как видите — бодрячком, каждый год к братику приезжаю, он к нам зимой — тоже. Вот что я Вам скажу, Светлана... простите старика, но вижу я, плохо у Вас на душе! А Вы все равно верьте — улыбнется ещё вам судьба во все тридцать два зуба.

А Светка, стервоза по жизни, неожиданно для себя, всхлипывая и утирая нос, как в детстве рукавом, рассказала этому дедуле всё. Как-то так вышло, что ничего не приукрашивая, она вываливала абсолютно незнакомому старичку про себя.

Он не перебивал, слушал молча, а когда Светка, выдохшись, замолчала, с откровенной жалостью в глазах протянув руку, погладил её по плечу:

— Ох, сколько ты накрутила, девочка, но рано или поздно к нам приходит осознание своей неправоты! Не ко всем, правда, а у тебя вот так случилось. Ты — девочка сильная, не раскисай, не будешь ныть и уделять большого внимания своей болячке — поживешь столько, сколько тебе отпущено, а зациклишься на ней — будет худо. Я не в праве тебя осуждать, но позволь один совет... один только дать — с сыном сумей встретиться, не сразу, как сможешь, хоть перед уходом, я откуда-то знаю, что его прощение тебе очень нужно!

Светка нашла в себе мужество наконец-то признать:

— Аарон Моисеевич, а ведь не случись этой вот заразы, я бы так никогда и не задумалась об этом. А простить? Ох, не думаю, что он сможет... да и как меня прощать? Матерью-то я и не была, вашего братика чужая женщина спасла. Читала же я раньше, что было за укрывательство евреев. Та Анна знала, что будет, и все равно ребенка спасала и жила для него, а я... Нет, видела я Ваню один раз, как он на меня смотрел... - она передернулась, — да и честно, боюсь я его. И сказать мне нечего. Доведись такое до меня, даже слушать бы не стала свою вот такую, как бы мать... Аарон Моисеевич, можно я с Вами буду гулять, сколько Вы ещё здесь будете?

— Дней десять, конечно, Светочка, буду рад!!