Такие лжецы, как мы

В ту ночь между нами что-то изменилось.

В тот момент я этого не осознаю, но позже, оглядываясь назад, вспоминаю это чувство покорности. Мягкость, которая раньше зарождалась в моей груди, волнами расходится по всему телу, пока он трахает меня, обращается со мной самым восхитительным образом, превращая меня в податливую, как разогретый пластилин, массу в своих руках. Если мой разум все еще сомневается в мужчине, за которого я вышла замуж, то мое тело доверяет ему инстинктивно.

Каллум проталкивает свой твердый член мимо моих губ, как будто это его право по праву рождения. Захватывает мою голову с абсолютным господством, когда впивается в мой рот. Ворча от удовольствия, он прижимает меня к себе и вгоняет в мою киску, пока я выкрикиваю его имя. Он кусает, шлепает и оттягивает мою голову назад, захватывая в кулак мои волосы. Он кончает в меня, вылизывает, пока я всхлипываю, затем трахает мою задницу и снова кончает в меня, все это время называя женой, малышкой и своей идеальной, прекрасной любимицей.

Я никогда не знала, что секс может так преображать. Что что-то настолько грязное может быть настолько чистым. Мы словно изобрели собственную религию, новый способ поклонения, включающий в себя не только сердце и душу, но и кожу и дыхание, стоны и пот, неистовые тела и спутанные простыни, и полную отдачу чему-то большему, чем мы оба, что двигало нами с момента нашей встречи.

Это не любовь. Я знаю это.

Но она божественна.

Ни одна проповедь, произнесенная когда-либо, не могла так тронуть мой дух.

Утром я просыпаюсь в его объятиях, чувствуя, что нахожусь именно там, где должна быть. Улыбаясь и прижимаясь ближе к его теплу, шепчу: — Привет.

— И тебе привет.

— Как спал?

— Как мертвый. Ты выдоила из моего члена все до последней капли. Я полностью обезвожен.

Прижимаюсь лицом к его груди и смеюсь, невероятно довольная собой.

— Ты жалуешься?

— Нет, черт возьми. Ты можешь осушить меня в любое время, детка.

— Боже, как же мне не нравится, что я сочла это заявление романтичным. Как прошла твоя поездка?

В его паузе я чувствую волнение. Его голос звучит низко и натянуто.

— Отягчающее.

Я хочу выведать, ткнуть его в ребра и потребовать, чтобы он дал мне больше, чем это. Но я также понимаю, что Каллум сказал бы мне, если бы хотел, чтобы я знала, поэтому утешаю себя воспоминаниями о том, как он говорит, что скучает по мне, когда его нет, и оставляю все как есть.

— Ну, я все равно рада, что ты дома.

Он снова делает паузу, но уже по-другому. Его внимание обостряется, нацеливаясь на меня, как лазерный луч.

Нервничая, я вглядываюсь в его лицо.

— Что?

Каллум нежно гладит рукой мои волосы и шепчет: — Ты сказала «дома».

— И что?

— Ты могла бы сказать «ты вернулся». Или «ты здесь». Но вместо этого ты сказала, рада, что я дома.

Я понимаю, что он имел в виду, сделав акцент на слове «дом». Слегка взволнованная этим, я иду на попятную.

— Не надо так волноваться. Это был случайный выбор.

Он переворачивает меня на спину, устраивается сверху и пристально смотрит мне в лицо, его глаза пылают от эмоций.

— Нет, это не случайно. Ты чувствуешь, что это твой дом. Признай это.

Я уже знаю, что, когда Каллум начнет выдвигать свои требования, это будет лишь вопросом времени, когда я сломаюсь под давлением, поэтому не пытаюсь сопротивляться. Вздыхаю и киваю головой.

Он в восторге от признания. Я чувствую это в его поцелуе, грубом и страстном.

Когда мы отрываемся друг от друга, я смеюсь.

— Знаешь, для человека, который женился только для того, чтобы сохранить свои деньги, ты, кажется, странно заинтересован в том, что я думаю о нашей ситуации.

На мгновение он задумчиво молчит.

— Может быть, ты мне нравишься.

— А. Как плесень.

Каллум корчит гримасу, сморщив нос и скривив верхнюю губу.

— Плесень?

— Да. Ну, знаешь. Мучнистая роса. Мокрая гниль листьев.

— Кто это сказал?

— Тот, кто зарабатывает на жизнь продажей книг. Только не говори, что никогда не слышал о плесени.

— Конечно, я слышал об этом. Просто никогда не слышал о тех, кто называет себя плесенью, когда лежит голый в постели со своим мужем.

Моя улыбка настолько широкая, что, наверное, ослепляет его.

— Ты пробуждаешь во мне лучшее, дорогой.

Каллум скатывается с меня, смеясь.

Арло входит без стука, толкая перед собой накрытую простынёй тележку.

— Доброе утро!

В ужасе я натягиваю одеяло на голову.

— Арло! Какого чёрта ты не объявляешь о своём присутствии, прежде чем врываться в комнату? — Я принес завтрак, — говорит он, как будто это разумное объяснение.

Видимо, Арло хорошо меня знает, потому что начинает перечислять список вкусностей, от которых мой гнев рассеивается, а рот наполняется слюной.

— У нас есть бекон, сосиски, яичница, шоколадные круассаны, свежие фрукты со сливками, йогуртовое парфе и кофе. Я все подготовлю для вас.

Каллум приподнимает простыню и с усмешкой смотрит на меня, прячущуюся под ней.

— Я сказал ему, что мы будем голодны.

Я бормочу: — Еще бы.

— Ты милая, когда смущена.

— А ты невыносим, когда самодоволен.

— Не похоже, чтобы он раньше не видел женскую грудь.

— Так ты хочешь, чтобы я начала расхаживать голой перед ним и шеф-поваром?

Его самодовольная улыбка исчезает, сменяясь хмурым выражением лица.

— Так я и думала. — Подтянув простыню до подбородка, я смотрю на Арло, который накрывает наш завтрак на журнальном столике в зоне отдыха напротив кровати. Он ловит мой взгляд и улыбается.

— Может, договоримся, что ты хотя бы попытаешься научиться стучать?

— Конечно. Прошу прощения.

По тому, как углубилась его улыбка, когда он отвел взгляд, я поняла, что он ничего подобного не сделает.

Когда Арло заканчивает накрывать на стол и выходит из комнаты, Каллум стягивает с нас обоих одеяла, встает и голышом подходит к столу.

И тут я замечаю его новую огромную татуировку.

Через всю его мускулистую спину от плеча до плеча проходит виноградная лоза, украшенная шипами, розами, змеями и черепами, а мое имя написано толстым черным шрифтом в готическом стиле высотой не менее пяти дюймов.

Я сижу и смотрю на него в шоке, мое сердце колотится.

Каллум берет клубнику с подноса на столе, затем поворачивается и смотрит на меня, улыбаясь.

— Не хочешь ли ты ягод, дорогая?

— Не говори со мной о ягодах. Поговори со мной о той штуке, что у тебя на спине.

Он кладет клубнику в рот, неторопливо жует ее и проглатывает.

— Эта штука — имя моей жены. Круассан?

— Подождите секунду, пожалуйста. Татуировка? Алло?

Он берет с подноса круассан и возвращается к кровати. Стоя надо мной, отрывает кусочек и протягивает его мне.

— Открой рот.

— Каллум, пожалуйста, скажи...

Он просовывает кусочек круассана между моих губ, прерывая меня.

Я подумываю выплюнуть ее обратно ему на руку, но вместо этого жую и глотаю.

Ни один спор не стоит того, чтобы тратить на него булочки.

Каллум отрывает еще один кусочек и подносит его к моим сомкнутым губам. Глядя на него, я качаю головой. Это заставляет его ухмыляться.

— Такая упрямая. Думаю, ты не хочешь слышать о моей татуировке.

Я закрываю глаза, считаю до десяти, затем открываю глаза и рот одновременно.

— Хорошая девочка, — бормочет он, сверкая глазами. — Чёрт, как же мне нравится, когда ты послушная.

Он протягивает мне еще один кусок, проводя большим пальцем по моим губам, пока я жую.

— У тебя такой великолепный рот, жена.

Я не могу быть уверена, но думаю, что он испытывает мое терпение. Ждет, что я сделаю умное замечание, чтобы переключиться на другую тему, но он прав, говоря, что я упряма. Я хочу услышать, о чем, черт возьми, он думал, нанося эти чернила на свою спину, и если мне придется сидеть здесь и позволять ему кормить меня с рук целым пакетом круассанов, то так тому и быть.

Кроме того, это беспроигрышный вариант.

— Ты похожа на кошку, которая никак не может решить, мурлыкать ей или вцепиться в меня когтями.

Я принимаю еще один кусочек из его пальцев, жеманно хлопая ресницами. Пока я жую, он тянется вниз и ласкает мою обнаженную грудь, перебирая сосок, пока тот не начинает твердеть.

— Такой отзывчивый маленький котенок, — шепчет он.

Длинный и толстый член, прижатый к бедру, напрягается.

Положив круассан на тумбочку, он поднимает меня на ноги, ведет к дивану и усаживает на него, отодвигая назад, так что я откидываюсь на руку, вытянув ноги. Опустившись на колени на пол между диваном и журнальным столиком, он возвращается к подносу с едой. Поджав губы, он оглядывает ассортимент и улыбается, когда его взгляд останавливается на блюде со свежими ягодами.

— Ягоды и сливки, — бормочет он, бросив на меня горячий взгляд. — Звучит аппетитно.

Его взгляд медленно скользит по моему телу. Когда он останавливается между моими бедрами, он облизывает губы и берет с блюда пухлую клубничку.

— Раздвинь ноги.

— Что бы ты ни думал сделать с этой ягодой, можешь забыть об этом.

Не отрывая от меня взгляда, он намеренно кладет клубнику в ложбинку между моих сомкнутых бедер.

— Каллум. Я серьезно. Я не хочу, чтобы фрукты хранились в моей вазе. Это не пластиковая посуда.

Не обращая на меня никакого внимания, он возвращается к блюду с ягодами и выбирает несколько ягод черники, ежевики и малины, затем раскладывает их вокруг клубники между моими ногами, тщательно расставляя их, словно рисуя натюрморт, пока не образуется чудесный маленький бугор из голубых и красных ягод, покрывающий мой лобок.

Отстранившись, чтобы полюбоваться своей работой, он тихо говорит: — Эта татуировка — первая из многих, которые я сделаю с твоим именем по всему телу.

У меня перехватывает дыхание. Я изучаю его профиль, а мой пульс начинает учащаться.

— Но... почему?

Теперь его лицо задумчиво, он тянется к маленькой серебряной креманке на подносе.

— Потому что я твой. Ты вытатуировала свое имя на всем, что у меня внутри. По крайней мере, я могу сделать так, чтобы внешнее это соответствовало.

Его слова проносятся сквозь меня, как ураган, сбивая дыхание и лишая чувств.

Каллум опрокидывает серебряную креманку, выливая тонкую струйку крема на ягоды между моими ногами. Затем он проводит рукой вверх по моему телу, лаская мой живот, рёбра и грудь. Его взгляд голоден, а концентрация обострена.

Ощущение прохладного крема, скользящего по моей обнаженной коже, заставляет меня дрожать. От обожания в его взгляде у меня щемит сердце.

Я шепчу: — Я не понимаю. Мы едва знаем друг друга. Как ты можешь так говорить?

Отложив в сторону креманку, Каллум поворачивается и пристально смотрит мне в глаза.

— Ты носишь мое кольцо. Ты спишь в моей постели. Ты дала обещание при свидетелях, что будешь со мной до конца своих дней. Ты выбрала меня, Эмери. И поскольку ты выбрала меня, я принадлежу тебе отныне и навсегда, несмотря ни на что.

Чувствую себя так, словно кто-то вытолкнул меня из самолета, и я кручусь в пространстве, кувыркаясь и не понимая направления, мой пульс бьется в жилах, а вся моя жизнь проносится перед глазами, пока я мчусь к земле со скоростью тысячи миль в час без шансов на спасение или выживание.

Я не знаю, как мы оказались здесь так неожиданно. Не понимаю, что все это значит. Все, что я знаю, — это то, что он бьет меня как током своими словами. Моя кровь — это молния и дикий огонь. Мое сердце качает по венам ядерную энергию.

Каллум опускает голову и слизывает крем с одного соска, поглаживая его нежными движениями языка, пока узелок не становится упругим и покрасневшим.

С трудом контролируя дыхание, обуреваемая эмоциями, наблюдаю за ним и стараюсь не заплакать.

Он переходит к другой груди, облизывает ее, затем спускается вниз по животу, нежно целуя мою плоть, очищая ее от крема, проводя языком по всем холмикам и долинам, пока не достигает ложбинки между ног.

Взявшись за мои бедра, он закрывает глаза, утыкается лицом в кучу ягод и начинает пировать, пробираясь сквозь плоды к моей коже, а я лежу в ошеломленном блаженстве, потеряв дар речи и задыхаясь.

Когда его язык лениво гладит мой клитор, я беспомощно стону.

Каллум сжимает мои бедра и продолжает есть.

Звуки, которые он издает. Хриплое ворчание в глубине груди. То, как он меня держит. Его язык, горячий и влажный, его руки, грубые и сильные, его борода, царапающая мою чувствительную кожу, шелковистые диванные подушки под моей спиной и жар, разливающийся по всему телу. Я переполнена ощущениями, охвачена нарастающим потоком эмоций, который начинает накатывать, как гребень волны.

Возбуждение борется с паникой за доминирование. Охваченная множеством ощущений одновременно, я закрываю глаза и позволяю всему этому захлестнуть меня. Я отпускаю все и позволяю себе унестись прочь.

Глубокий вздох освобождения вырывается из моих губ.

Каллум раздвигает мои бедра и просовывает в меня свой язык.

Мой тихий крик затерялся в звуках его тяжелого дыхания. Он так сильно сжимает мои бедра, что я уверена, у меня останутся синяки. Я погружаю руки в густую путаницу его волос, выгибаюсь, сильнее прижимаясь к его рту, нетерпеливо покачивая бедрами, пока он мной лакомится.

Он просовывает в меня палец и сильно сосет мой пульсирующий клитор, проводя по нему языком туда-сюда, пока я не испытываю оргазм.

Когда я это делаю, то выкрикиваю его имя. Оно вырывается из моего горла в тишину комнаты и эхом отдается в ушах, как гимн, который снова и снова распевают в церкви.

Каллум.

Каллум.

Каллум.

Да святится имя Твое.

Он садится на диван и затаскивает меня на себя, раздвигая мои ноги на его бедрах и направляя в меня свой налившийся член, а я хватаюсь за его плечи, чтобы сохранить равновесие. Он проникает в мою киску с собственническим рыком.

— Оседлай меня, жена. Мне нужно услышать, как ты снова выкрикиваешь мое имя.

Сходя с ума от удовольствия, я подпрыгиваю на его эрекции, пока он посасывает мои соски, грубо сжимая грудь, его щеки впалые, а глаза закрыты.

Откидываю голову назад и отдаюсь новому оргазму, более сильному, чем первый.

Каллум шлепает меня по заднице, когда я всхлипываю, и одобрительно рычит, касаясь моей кожи.

Затем он прижимается ртом к моему уху и крепко обхватывает меня руками.

Придавливая меня к своей груди, он хрипло говорит: — Я знаю, ты считаешь, что мы должны были двигаться медленно. Но я ничего не знаю о медлительности. Я нырнул в тебя, как в океан, с головой, не заботясь о том, утону ли я.

Он дергается, стонет. Затем страстно целует меня, изливаясь в меня, захватывая мое тело и душу.