Твоя навеки

Глава 21

Женева, 1974 год

София сидела на скамейке лицом к голубому озеру. Ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, где виднелись горы. Глаза Софии покраснели от слез. Было довольно холодно, хотя небо поражало волшебной синевой. Она сидела, закутавшись в замшевое пальто своей кузины. На ней была шерстяная шапочка, но она все равно дрожала от холода. Доминик не уставала напоминать, что София должна есть. Что скажет Санти, если она вернется в Аргентину увядшей и исхудавшей? Но Софии не хотелось есть. Она поест, как только получит письмо, говорила она.

София прибыла в Женеву в начале марта. До этого она никогда не выезжала в Европу. Ее поразила разница между Аргентиной и Швейцарией. Женева была похожа на опрятную девушку. Ухоженные улицы сияли чистотой, витрины маняще поблескивали, а внутри магазины были роскошно обставлены и приятно пахли. Машины на дорогах были все красивые и современные, дома не хранили следов прошлого, как будто умытые свежей краской, в отличие от зданий в Буэнос- Айресе, свидетелей волнений и перестроек. Однако, несмотря на то, что Женева была начищена до блеска и поражала порядком, Софии не хватало сумасшедшей энергии ее родного города. В Женеве рестораны закрывались в одиннадцать, а в Буэнос-Айресе в это время они только начинали заполняться. Люди веселились до самого утра. Ей недоставало шумных кафе, вечеринок, которые устраивались прямо на улице, запаха бензина и жженой карамели, лая собак и крика детей. Она нашла Женеву скучной. Вежливой, культурной мировой столицей, но скучной.

София до этого ни разу не виделась с Антони и его женой Доминик, хотя она слышала, как родители говорили о них. Антони был кузеном по отцовской линии. Она знала это, потому что папа вспоминал «лондонские дни». Они осваивали столицу вместе, а Анна, оказывается, останавливалась у них в Кенсингтоне во время их помолвки. София догадалась, что Анна питает не очень теплые чувства к Доминик, находя ее «слишком рафинированной», хотя София и не ручается, что до конца понимает, о чем идет речь. Доминик тоже не испытывала к Анне симпатии, распознав в ней амбициозную простушку, которая решила проложить себе дорогу в общество с помощью удачного замужества, однако когда Доминик встретилась с Софией, то сразу прониклась к ней теплыми чувствами. Она решила, что София пошла в Пако.

К удовольствию Софии, Антони и Доминик оказались самой замечательной парой, которую ей только доводилось встречать. Антони был высоким и смешливым. Он говорил по-английски с заметным французским акцентом. Вначале София думала, что он делает это специально, чтобы рассмешить собеседников. Сейчас, когда она покинула родину, София особенно нуждалась в положительных эмоциях. Однако потом она поняла, что акцент Антони не наигранный, его же позабавило ее удивление.

Доминик было немного за сорок. У нее было доброе лицо, женственная фигура и открытый взгляд. Когда она хотела продемонстрировать интерес к теме разговора, то по обыкновению широко раскрывала свои большие голубые глаза. Она перевязывала свои светлые волосы (которые, по ее же признанию, стали светлыми после посещения парикмахерской) носовым платком в горошек. Всегда носовым платком в горошек. Доминик сказала Софии, что она познакомилась со своим будущим мужем благодаря такому платочку. Заметив во время одного представления в парижской Опере, как Доминик льет слезы, утирая их рукавом шелкового платья, он передал ей платочек. С тех пор она носит их как напоминание о том счастливом событии.

Доминик громко говорила, была весела и отзывчива. Она напоминала большую экзотическую птицу. Ее эксцентричность проявлялась даже в манере одеваться. Она любила яркие широкие брюки и туники, которые покупала в лондонских магазинах на Мотком-стрит. Пальцы Доминик были унизаны перстнями. Она сказала, что они служат ей средством самозащиты. «Лондон такое странное место. Единственное, где на меня пытались напасть. Это всегда происходило в метро, — сообщила она Софии, а потом жестко добавила: — Помню, как один мужчина, который едва достигал мне до пояса, подошел ко мне и сказал: «Я сейчас тебя отымею». Я взглянула на него сверху вниз и ответила, что если он только попытается, то я очень и очень сильно рассержусь. Он настолько опешил, что вылетел на следующей станции, как ошпаренный кот». Доминик гордилась собственной смелостью.

Софию потрясло и то, как был оформлен интерьер дома. Доминик закрывала окна шторами фиалкового цвета, чтобы они оттеняли цвет ее глаз. «Какой смысл в скучных тонах? Природа наделила нас фантазией», — пошутила она в ответ на вопрос Софии, почему в доме преобладают такие яркие тона. Доминик курила, как принцесса Маргарет, вставив сигарету в мундштук, а ногти красила в кроваво-красный цвет. Она была очень уверенной в себе, обо всем имела собственное мнение. София теперь отлично видела, почему Анна не испытывала к Доминик ни малейшей симпатии. Именно те качества, которые вызывали у Анны неприятие, были для Софии особенно привлекательны. София и Анна во мнениях редко приходили к согласию.

Антони и Доминик жили в роскошном доме, выходящем окнами на озеро. Антони работал в финансовой области, а его жена писала книги. Когда София спросила Доминик, о чем ее романы, та ответила с широкой улыбкой: «В них много секса и убийств». Она дала Софии одну из своих книг, чтобы немного развлечь ее. Книга называлась «Обнаженный подозреваемый». Даже София, с ее небольшим читательским опытом, поняла, что книга не имеет никакой художественной ценности. Однако ее романы хорошо продавались, и Доминик всегда готовилась к интервью и встречам, и романы всегда переиздавались. У пары росли двое детей-подростков, Делфин и Луи.

София доверилась Доминик, рассказав ей все без утайки.

— Ты знаешь, дорогуша, много лет назад у меня был потрясающий роман с итальянцем. Я любила его всем сердцем, но мои родители сказали, что он недостаточно хорош для меня. У него был магазин кожаных изделий во Флоренции. В те далекие дни я жила в Париже.

Мои родители отослали меня во Флоренцию изучать искусство, а не мужчин, но я хочу тебе сказать, дорогуша, что с Джованни я изучила Италию гораздо лучше, чем если бы просидела все это время в классе.

Она рассмеялась гортанным смехом.

— Я не могу вспомнить даже его фамилии, но рассказываю все это, милая моя, чтобы ты знала: я прекрасно понимаю, как ты себя чувствуешь. Я рыдала целый месяц.

София плакала больше, чем месяц. Однажды дождливым днем, лежа на белом покрывале, она рассказала Доминик всю свою историю, начиная с того момента, когда Санти вернулся домой и заканчивая той ночью, когда они слились в страстном поцелуе под деревом омбу, пообещав друг другу быть верными. Она погрузилась в воспоминания, как в реку, а Доминик, опершись о подушки, курила одну сигарету за другой и внимала каждому ее слову. Она не упустила ни одной детали, рассказав даже о том, как они любили друг друга. Она не смущалась этим ничуть, так как прочла некоторые романы Доминик и поняла, что ее трудно чем-то шокировать.

Доминик поддержала Софию, она не могла понять, как Анна и Пако могли занять такую позицию. Почему они не позволили Софии выйти замуж за Санти, при том, что София беременна? Будь она на месте матери Софии, неужели она встала бы на пути своей дочери? Доминик во всем винила Анну. Когда Антони услышал эту историю, он покачал головой и сказал: «Это так не похоже на Пако».

Они обсудили ситуацию с беременностью. София твердо настаивала на том, чтобы сохранить ребенка любой ценой.

— Я написала Санти о том, что жду ребенка. Я знаю, что он хотел бы его, из Санти получится великолепный отец. Я привезу малыша в Аргентину. К этому времени все успокоится, и никто не сможет помешать нам. Мы станем семьей.

Доминик поощряла Софию. Конечно, она не должна делать аборт. Какое варварство! Она должна сохранить младенца, чтобы ей было кем гордиться. Пусть это останется секретом, пока София не решит, что пришло время сообщить всем о рождении ребенка.

— Ты можешь оставаться здесь, сколько посчитаешь нужным, — сказала она. — Я буду любить тебя, как родную дочь.

Сначала Софии все было в диковинку. Она написала Санти письмо, а Доминик подписала конверт, желая быть полезной. Потом они отправились за покупками на главную улицу, чтобы отпраздновать их встречу, и Доминик купила Софии все модные новинки.

— Носи эти наряды, пока можешь. Скоро они будут тебе малы, — смеялась она.

В выходные они отправились кататься на лыжах. У них было великолепное шале с видом на долину. Луи и Делфин привезли своих друзей, и дом наполнился смехом. Они играли перед камином и хохотали. Письмо на имя Санти было отправлено с большими предосторожностями. Доминик с Софией остались очень довольны тем, что перехитрили всех. София представляла себе, как Санти получит ее письмо, удивившись тому, что оно пришло из Франции, и тут же сядет писать ответ. Они с Доминик вычислили, сколько дней придется ждать ответа. Когда прошли намеченные две недели, которые сменились затем двумя месяцами, настроение Софии заметно ухудшилось. Она не могла ни есть, ни спать, заметно побледнела и осунулась.

София заполняла дни тем, что посещала разные курсы, на которые ее записала Доминик. Она ходила на занятия по французскому, по музыке, рисованию и искусству.

— Мы должны максимально занять тебя, чтобы у тебя не оставалось времени скучать по дому и Санти, — пояснила она.

София с головой погрузилась в учебу, так как эти занятия давали прибежище ее угнетенному духу. Она выбирала самые грустные произведения, исполняя их на фортепиано Доминик, а картины, которые она рисовала, отличались мрачными мотивами. Рассматривая картины итальянского Ренессанса, София проливала слезы. Но каждую минуту она ждала, что получит от Санти ответ. Иногда она верила в то, что Санти вдруг появится на ее пороге. Ее настроение менялось беспрестанно. В искусстве она находила способ выражения своего чувства безнадежности и тоски. Она снова писала ему, боясь, что он не получил ее первого письма, но от него не приходило даже короткой весточки.

Она смотрела на озеро и думала: могло ли Санти настолько поразить известие о ее беременности, что его чувства к ней изменились? Может быть, ему не хотелось вникать в ее проблемы? Возможно, он решил, что им лучше попробовать начать с чистого листа? А как же Мария? Неужели она тоже забыла свою подругу? Софии хотелось написать ей, она даже начинала пару раз послание, однако уже через минуту комкала бумагу и отправляла ее в огонь. Ей было слишком стыдно. Она не знала, как объяснить все Марии. Она оглянулась вокруг, вдыхая запахи весны — тающего снега и пробивающихся сквозь него цветов. Весна обещала наступить совсем скоро, и ребенок Софии рос и креп. Она должна была ощущать счастье. Но ей не хватало родных мест. Ей хотелось в Санта-Каталину, чтобы вернуться в те жаркие дни, когда все удалялись на сиесту, а их с Санти уединение сулило радость.

Вернувшись домой, она заметила, как Доминик стоит на балконе и отчаянно машет ей тонким голубым конвертом. София тут же пустилась бежать. Ее настроение изменилось, она была в эйфории. Воздух вдруг стал казаться чистым и свежим, а природа прекрасной в ожидании пробуждения. Доминик широко улыбалась, и ее зубы поблескивали на фоне накрашенных алой помадой губ.

— О, я так хотела открыть его. Поторопись! Что в нем? — Она не скрывала своего нетерпения.

Наконец-то этот молодой человек ответил. Теперь София снова будет улыбаться.

София схватила письмо, взглянула на почерк и разочарованно протянула:

— О! Оно от Марии. Но, может, она написала от его имени, если родители запретили ему писать.

Она надорвала конверт. Ее глаза пробежали ровные строчки, написанные цветистым почерком.

— О нет! — вскрикнула она и разразилась слезами.

— Что там, дорогая моя? — встревожилась Доминик.

София обессиленно упала на софу и протянула Доминик письмо.

— Кто такая Максима Маргулис? — сердито спросила она, пробежав послание.

— Я ее даже не знаю, — с несчастным видом призналась София. — Мария говорит, что они встречаются. Так скоро!

— Ты веришь своей кузине?

— Конечно, верю. Она была моей лучшей подругой после Санти.

— Может, он встречается с этой девушкой, чтобы показать своей семье, что уже не думает о тебе? Может, это игра?

София покачала головой:

— Неужели такое возможно?

— Он ведь очень умен, не так ли?

— Да, к тому же я встречалась с Роберто Лобито по той же самой причине, — сказала София, и лицо ее прояснилось.

— С Роберто Лобито?

— Это еще одна история, но о ней позже, — махнула рукой София, не желая отвлекаться.

— Ты рассказывала Марии о романе с Санти?

София почувствовала свою вину. Ей надо было довериться Марии.

— Нет, это был наш с Санти секрет. Я никому ничего не говорила. Я всегда все доверяла Марии, но не в этот раз. Я просто не смогла...

— Итак, ты полагаешь, что Мария ничего не знает, — медленно вымолвила Доминик.

— Не знаю, — ответила София, волнуясь. — Нет, она наверняка не знает. Мария ни за что не стала бы обижать меня такими новостями о Максиме. И она бы обязательно сказала что-нибудь по поводу нашего романа. Мы ведь были лучшими подругами! Очевидно, ей ничего не известно.

— Ты думаешь, что Санти не стал бы ей доверяться?

— Ты права.

— Будь я на твоем месте, то дождалась бы новостей от самого Санти.

И София ждала. Дни тянулись бесконечно медленно. Наступало лето. Солнце затопило долины, и фермеры выгнали своих коров пастись в высокой траве. К маю София была на четвертом месяце беременности. Ее животик округлился, но она оставалась худой и выглядела изможденной. Доктор сказал, что, если она не станет лучше питаться, это может сказаться на здоровье младенца. Она заставляла себя есть, пить хорошую воду и фруктовые соки. Доминик очень беспокоилась о ней, молясь, чтобы Санти — черт побери! — написал ей. Но письма не было. София продолжала надеяться, даже когда Доминик уже поставила на этом деле крест. Она часами сидела на скамейке и смотрела на озеро, наблюдая, как зима сменяется весной, а весна окрашивается летними красками, которые к осени приобретали совершенно волшебные оттенки. Лето прощалось с природой, а София прощалась со своей любовью. Со своей надеждой.

Только позже, когда эмоции уже не так будоражили ее душу, она подумала о том, что если Марии был известен ее адрес, то наверняка его знал и Санти. Она поняла, что он мог бы написать ей в любую минуту, но не стал этого делать. Он предал ее, и в причинах она не желала разбираться. Он сознательно принял решение не писать ей. София пыталась найти оправдание своему возлюбленному, желая понять, как мог вчера еще охваченный страстью Санти, сегодня с такой легкостью отпустить ее.

Второго октября 1974 года София родила здорового мальчика. Приложив малыша к груди, она разрыдалась. У него были темные волосы, как у нее, и голубые глаза. Доминик сказала, что все малыши рождаются с голубыми глазами.

— Потом они изменят цвет и станут зелеными, как у его отца, — решила София.

Доминик подумала и добавила:

— А может, карими, как у матери.

Роды были очень тяжелыми. София кричала от боли, которая разрывала ее внутренности. Схватив Доминик за руку так, что, казалось, она выкрутит ее, София звала Санти. В те мгновения в ней боролись обида и радость. Когда ребенок, наконец, родился, она ощутила лишь пустоту и в теле, и в душе. Санти не любил ее больше, и пережитая драма окрашивала в мрачные тона восприятие окружающего мира. Ей казалось, что груз утраты тем более непосилен, что, лишившись Санти, София потеряла и возлюбленного, и друга. Ее захлестнуло отчаяние.

Однако когда она прижала к груди своего малыша, то ощутила, как пустота, образовавшаяся с уходом Санти, заполняется. Она провела рукой по пухлой щечке сына, тронула пушок его ангельских волос и вложила палец в его ладошку, который он тут же узурпировал и не хотел отпускать, даже когда спал. Он так нуждался в ней! С огромным удовольствием она наблюдала, как малыш наполняет свой маленький животик молоком — молоком, которое поддержит в нем жизнь, которое поможет ему вырасти большим и сильным. Когда он сосал грудь, все тело Софии откликалось восторгом. Еще до того, как он собирался заплакать, у нее возникало странное ощущение в области солнечного сплетения. Она звала малыша Сантьягито, потому что, если бы Санти был с ней, он настоял бы, чтобы малыша называли именно так — маленьким Сантьяго.

После того как София немного оправилась после родов, она снова начала думать о будущем, и ее эйфория сменилась новым приступом меланхолии. Софии казалось, что ей суждено страдать до конца жизни. Она пережила страшный кризис, разуверившись в себе. Ее охватывала паника, которая мешала дышать. Она не могла представить себе, что останется с малышом совсем одна. София не знала, как ухаживать за малюткой, она не знала, как справится с этой непосильной задачей без Санти и Соледад. Но когда ей хотелось кричать от ужаса, горло сковывало болью, и она беззвучно рыдала. Она осталась одна-одинешенька в этом мире и не знала, как принять этот факт со смирением.

София часто вспомнила о Марии. Ей так хотелось поделиться с подругой своим несчастьем, но она боялась обратиться к ней за помощью теперь, когда ни в ком не была уверена. Она чувствовала свою вину: сейчас Мария уже наверняка все знает о романе с Санти и считает, что ее предали. София уверилась в этом, когда новых писем в почтовом ящике не оказалось. Ее словно отрезали от всего, что было ей дорого и знакомо. Она пыталась полюбить Женеву, но этот город ассоциировался только с болью. Глядя из больничного окна на горы, едва различимые вдали, София размышляла о том, что ее мир утрачен для нее навсегда. Она потеряла двух самых дорогих ей людей, Санти и Марию. Она потеряла свой любимый дом и все, что давало ей уверенность в завтрашнем дне. Она ощущала себя несчастной и всеми покинутой. Откуда ей было знать, что завтрашний день все же наступит? Она не могла бы убежать от себя самой. Ощущение утраты продолжало преследовать ее, напоминая о пережитом несчастье день и ночь.

Спустя неделю София привезла ребенка из больницы домой. Пока она находилась в родильном доме, у нее было время обдумать свое положение, и она приняла решение. Ей пришлось смириться с тем, что Санти не желает иметь с ними ничего общего. Она не могла вернуться в Аргентину, но она не собиралась ехать и в Лозанну, как планировали ее родители. Еще в марте они каждый в отдельности присылали ей письма, пытаясь объясниться и найти общий язык. Но София не стала отвечать им, и поток их писем иссяк, как пересохший ручей. Родители полагали, что все придет в норму, как только она вернется домой. Однако они не знали главного — София не намерена была возвращаться.

Она сказала Доминик, что не представляет своей встречи с Санти, поэтому и смысла в поездке в Аргентину не видит. Женева постоянно напоминала ей о том, что ей довелось пережить, поэтому она отправляется в Лондон, где попробует начать все сначала.

— Но почему Лондон? — Доминик не скрывала того, как опечалена предстоящей разлукой с Софией и Сантьягито. — Ты же знаешь, что можешь остаться у нас. Тебе вовсе не обязательно уезжать.

— Я знаю, но мне надо побыстрее забыть Санти, а здесь мне все будет напоминать о моих надеждах. Вы с Антони моя семья. Но вы должны меня понять: я хочу начать с чистого листа.

Она вздохнула и опустила глаза. Доминик увидела, что от былой девочки не осталось и следа. Материнство очень изменило Софию, однако она не светилась счастьем, как все молодые мамы. Напротив, она была подавлена и замкнулась в себе.

— Мама и папа встретились в Лондоне, — сказала она. — Я говорю по-английски и благодаря дедушке, который жил на севере Ирландии, у меня есть британский паспорт. Они не станут искать меня в Лондоне. Скорее, они будут искать в Женеве, Париже или в Испании. Нет, я приняла твердое решение отправиться в Лондон.

Софию всегда волновала сама мысль о том, что можно жить в Лондоне. Она посещала английскую школу в Буэнос-Айресе, где им рассказывали о королях и королевах, о казнях и коронациях, на церемонию, которой папа пообещал ее однажды отвезти. Теперь она знала, что отправится туда сама.

— Но, дорогая моя, на что можно рассчитывать одной в незнакомом городе, с маленьким ребенком на руках? Ты не сможешь воспитать его в одиночку.

— Я не возьму его с собой, — ответила она, и ее глаза были устремлены на персидский ковер под ногами.

Доминик испытала настоящий шок. Ее глаза стали большими, как блюдца. Она смотрела на бледное лицо Софии в ужасе.

— Что ты собираешься сделать? Оставишь его с нами? — воскликнула она. Сначала она рассердилась, но потом решила, что у Софии, должно быть, послеродовая депрессия.

— Нет, Доминик, — устало произнесла София. — Я хочу отдать его какой-нибудь хорошей семье, где за ним будут присматривать, как за родным ребенком. Может, отдать его семье, где давно мечтали о сыне? О, прошу тебя, найди такую семью. Доминик, найди семью, где к моему ребенку относились бы, как к своему собственному, — умоляюще проговорила София.

Ее лицо выражало решительность.

Она выплакала все свои слезы. Ей больше ничего не хотелось. Боль выела ее изнутри. Антони и Доминик пытались убедить ее не делать этого, но она была непреклонна. За окном не переставая шел дождь, словно отражение внутренней душевной непогоды. Маленький Санти мирно спал в своей кроватке, завернутый в старую шаль Луи. София сказала, что не может быть с ребенком, глядя на которого все время будет вспоминать о Санти и его предательстве. Она была слишком молода и не знала, как ей справиться с таким множеством трудностей. Будущее представлялось ей большой черной дырой, которая втягивала ее в себя, лишая воли к жизни. Она не хотела этого ребенка.

Антони строго заметил Софии, что речь идет о человеке, за жизнь которого она ответственна. Это не игрушка, которую можно кому-то отдать. Доминик мягко добавила, что со временем София забудет о Санти, так как ребенок — не его продолжение, а маленькая личность со своими достоинствами и недостатками. Но София ничего не хотела слышать. Если она решится оставить его сейчас, то ей будет не так больно, говорила она, потому что он еще совсем крошка. Если же она будет тянуть, то потом у нее не хватит сил отпустить его, а она обязана это сделать и ради себя, и ради него самого. Она еще очень молода и неопытна, чтобы ухаживать за младенцем. Она намерена начать новую жизнь, и в ней не было места новорожденному Сантьяго. София приняла решение.

Доминик и Антони провели долгие часы, обсуждая выход из этой ситуации, пока София гуляла с коляской вдоль озера. Они не хотели, чтобы она отдавала ребенка на усыновление. Они знали, что она будет жалеть об этом всю жизнь. София была неопытна, и еще не понимала, что девять месяцев беременности и несколько недель любви и заботы связали ее с сыном неразрывной нитью.

Супруги надеялись, что разговор с врачом может помочь Софии выйти из кризиса, поэтому упросили ее встретиться с психиатром, однако накануне встречи она предупредила их, что ни при каких обстоятельствах не изменит своего решения. Доктор Бадро, маленький старичок, так выпячивавший грудь, что напоминал Софии толстого и довольного жизнью голубя, потратил на беседу с ней несколько часов. Он помог ей проанализировать все важные события последнего года. Она рассказывала обо всем с абсолютным равнодушием, как будто за нее говорил кто-то другой, смутно напоминающий Софию, а сама она наблюдала за происходящим откуда-то со стороны. После бесконечной и бесполезной беседы доктор Бадро сообщил ей, что либо она получила серьезную психологическую травму, либо от природы обладает недюжинной способностью контролировать себя.

Ему требовалось для окончательного вывода еще несколько сеансов, но София наотрез отказалась от дальнейших встреч. Она уже определила курс для корабля своей жизни — он должен двигаться в сторону Лондона, и на нем не было места ни одному пассажиру.

Как только Софии удалось убедить своих кузенов, что она не изменит решения, они перешли от слов к делу. Она должна была подписать документы на усыновление и встретиться с потенциальными приемными родителями мальчика. Доминик была в отчаянии. Она твердила Софии, что та пожалеет о своем поступке, однако София не желала ее слушать. Никогда еще Доминик не доводилось встречать более упрямого человека. Она даже прониклась сочувствием к Анне. Как оказалось, София была весьма строптива, если что-то выходило не по ее желанию. С ней случались приступы ярости, она хмурилась часами, и никакие посулы не могли изменить ее настроения. София была не только упрямой, но и очень гордой. Доминик желала, чтобы София вместе с первенцем отправилась в Аргентину, где их приняла бы семья. Она не сомневалась, что после первого шока скандал постепенно утих бы. Но София не собиралась возвращаться. Никогда.

Она ждала начала процесса усыновления, и осознание того, что ей предстоит разлука с сыном, погружало Софию в отчаяние. Теперь, когда она знала, что скоро навсегда расстанется со своим малышом, она проводила с ним каждую минуту. София не могла смотреть на него без слез: ей никогда не узнать, каким он вырастет, она не сыграет в его судьбе никакой роли. Она прижимала к себе крошечное тельце и говорила с мальчиком часами, как будто каким-то чудом он мог запомнить звук ее голоса или запах ее кожи. Несмотря на захлестнувшую ее боль, София была уверена, что поступает правильно.

С большой неохотой Доминик и Антони дали Софии немного денег, чтобы она могла устроиться в незнакомом городе. Доминик посоветовала Софии остановиться в отеле, прежде чем она подыщет себе какое-нибудь жилье. Супруги вызвались проводить ее до аэропорта.

— Но что же мне сказать Пако? — мрачно спросил Антони, пытаясь скрыть обуревавшие его эмоции.

Он привязался к Софии душой и не мог понять, как можно было оставаться такой холодной к своему ребенку — собственной плоти и крови. Делфин и Луи были самым большим сокровищем в его жизни.

— Я не знаю. Можете сказать им, что я решила начать новую жизнь, но не сообщайте им, куда я отправилась.

— Но со временем ты поедешь домой, София? — грустно глядя на нее, спросила Доминик.

София наблюдала, как мерно раскачиваются в ушах ее кузины большие сережки в стиле фолк, и понимала, что ей будет очень не хватать и Доминик, и Антони. Она с трудом сохраняла самообладание.

— В Аргентине у меня ничего не осталось. Мама и папа выбросили меня из дома, как будто я для них ничего не значила.

Ее голос дрожал.

— София, мы обсуждали это бесчисленное количество раз. Ты должна простить их, иначе никогда не избавишься от горечи и разочарования, а это принесет тебе одни несчастья.

— Мне плевать, — бросила она.

Доминик глубоко вздохнула и обняла девушку. Она относилась к ней как к дочери, хотя и не могла примириться с тем, что человек может быть настолько упрямым.

— Если тебе что-то понадобится, София, сразу же обращайся к нам. Возвращайся. Мы всегда будем готовы принять тебя. Нам будет недоставать тебя, милая, — сказала она и крепко обняла ее, не заботясь о том, что слезы могут испортить макияж.

— Спасибо вам за все, — не выдержала София и разрыдалась. — О, я так не хотела плакать. Я стала такой плаксой. Что со мной случилось? Я никогда такой не была.

Она шмыгнула носом, вытерла глаза и пообещала писать или позвонить, если ей что-нибудь понадобится.

Взяв на руки малыша в последний раз, она прижалась к его маленькой головке губами и вдохнула его сладко-молочный запах. София уже готова была отказаться от безумной затеи и остаться. Но нет, она не в силах была видеть Женеву, не могла погружаться все глубже в тоску. София взглянула на родное лицо сына, стараясь запечатлеть его черты навсегда. Он тоже глядел на нее, и его большие голубые глаза светились любопытством. Она знала, что он и не вспомнит ее, потому что в этом возрасте ребенок даже не различает отчетливо все вокруг. Она исчезнет из его жизни, и он останется в счастливом неведении относительно того, как драматично сложилась его судьба. София заставила себя уйти. Проведя по лицу малыша пальцем, она отвернулась, взяла свою дорожную сумку и направилась к стойке паспортного контроля, не позволив себе оглянуться.

Оказавшись по другую сторону, она вздохнула, подняла голову и перестала плакать. Она начинала новую жизнь. Как любил повторять дедушка О'Двайер: «Жизнь слишком коротка, чтобы наполнять ее сожалениями, София Мелоди. Жизнь — это то, что ты с ней делаешь. Тебе решать, бокал наполовину пустой или наполовину полный. Все дело в отношении к жизни. В оптимистичном отношении».