В поисках любви

Глава 10

Комната гравера Арчибальда Ричардса походила на жилище средневекового алхимика: странные предметы, старинные книги, реторты на полках… Хозяин комнаты, похожий на маленького седого чародея, склонился над столом, обтянутым зеленым сукном. Точнее, сукно когда-то было зеленым — сейчас ткань выцвела, местами была в пятнах от реактивов, а в нескольких местах разрезана.

Лист бумаги — одна из копий завещания Джеймса Гордона — лежал на столе перед гравером. Ричардс сосредоточенно всматривался в четкие строчки, написанные твердым аккуратным почерком адвоката:

«…Моей жене Оливии Гордон завещаю триста тысяч долларов наличными деньгами и двести семьдесят тысяч долларов годового дохода, а также половину всех принадлежащих мне акций концерна „Гордон, Гордон и Адамс“.

Моему сыну Алану Гордону завещаю триста тысяч долларов наличными деньгами и двести семьдесят тысяч долларов годового дохода и другую половину принадлежащих мне акций вышеупомянутого концерна.

Миссис Эдне Фрост полагается ежегодная пенсия в сто пятнадцать фунтов стерлингов английскими деньгами.

Моему сыну Ноэлю Гордону полагается ежегодная рента в двести фунтов стерлингов и сверх того сумма в двести фунтов стерлингов английскими деньгами…»

Первое завещание было датировано двадцать шестым августа 1921 года. После первого сердечного приступа Гордон уступил просьбам адвоката сделать еще одну копию на всякий случай. Уставший, больной человек не обратил внимания на то, что Эдвардс составил и принес ему на подпись две копии, а не одну, и что на второй не было даты. Эти две копии не отличались от первого варианта, поэтому Джеймс ничего не заподозрил. В качестве свидетелей адвокат предложил двух молодых клерков из офиса Гордона, которые относились и к Джеймсу, и к Эдвардсу с почтительным трепетом и так гордились оказанной им честью, что на количество копий тоже не обратили внимания. Через несколько месяцев оба получили повышения и были командированы в другие штаты.

После смерти Джеймса Гордона вскрыли именно второй вариант завещания. Оно датировалось восемнадцатым ноября 1921 года. Копия с подписью, но без даты хранилась у Эдвардса, и о ней никто не вспомнил, так что от поверенного требовалось только вписать на нужном месте новую дату — шестое декабря.

Адвокат старался предусмотреть все мыслимые трудности. Он даже взял со стола Джеймса ручку, которой тот обычно писал, а перед поездкой в Англию купил в Нью-Йорке пузырек чернил. (Увидев их, гравер кивнул: «Это было очень предусмотрительно с вашей стороны, сэр».)

О существовании Арчибальда Ричардса адвокат узнал все от того же карикатуриста Пензера, который, будучи в Англии, заказывал ему копию с какой-то средневековой рукописи — его интересовали миниатюры. Эдвардс видел эти копии — они были сделаны искусно и точно. «Старику бы пойти в фальшивомонетчики», — пошутил тогда Пензер.

Ричардс действительно сначала предложил адвокату переписать завещание целиком во избежание неожиданностей. Но заказчик считал, что достаточно будет только сменить имена.

Гравер взял с полки пузырек с хлористой жидкостью для вытравливания чернил. Начиналась поистине ювелирная работа, хотя в завещании требовалось изменить только два слова — имена сыновей Гордона.

Ричардс окунул в жидкость тонкое птичье перо и осторожно, почти не дыша, очень легко провел ни точно по написанным буквам. Потом, глядя на старые часы, он выждал ровно полминуты, промокнул это место тонкой тканью, быстро схватил беличью кисточку и аккуратно провел ею по листу.

Состав был слабым, чтобы не повредить бумагу, но старый гравер не без тревоги подумал, что в случае неудачи придется применить его еще раз и тогда лист может пострадать.

Но его опасения были напрасны: пропорции оказались верными, и когда он снова провел кистью, удаляя остатки состава, на бумаге ничего не осталось, кроме пары еле заметных желтоватых пятнышек, которые должны были скрыться под новыми записями.

Несколько предыдущих дней он, всматриваясь в каждый штрих и изгиб, тренировался, стараясь как можно более точно скопировать почерк, которым был написан текст. Мало было сделать почерк похожим — требовалось, чтобы он был естественным.

Сейчас на клочке бумаги он несколько раз написал имена молодых людей, критически осмотрел то, что получилось, довольно ухмыльнулся и открыл пузырек чернил из Нью-Йорка — обычных чернил, которыми пользуются во всех конторах…

Сейчас он невероятно походил на вдохновенного волшебника. То, что он делал, действительно было волшебством — и, как настоящее волшебство, несло одному человеку счастье и богатство, а другому — позор и горе.

Генри Стерн был молод. Очень молод. Он еще не успел стать «модным» художником, который рисует портреты дам из общества, получает за это немалые деньги и с пренебрежением относится ко всему, включая собственное занятие. Работа над картиной наполняла его душу трепетом, и ему хотелось сделать ее как можно лучше.

Он понимал, что за первый сеанс не создаст практически ничего — девушки наверняка будут чувствовать себя скованно, смущаться и робеть, — поэтому заранее настроился на то, что первый раз будет посвящен знакомству. Кэти и Морин все в студии художника удивляло и интересовало: рисунки и холсты на стенах, мольберт, кресла у стены, наброски иллюстраций для журналов на рабочем столе…

В комнате рядом были приготовлены костюмы для них. Морин надела полотняную рубашку, яркую нижнюю юбку и темно-синюю верхнюю и набросила на плечи толстую вязаную шаль.

— У бабушки был похожий наряд! — восторженно сказала она.

Кэти погладила рукой прохладный зеленовато-серый шелк своего платья. Покрой его был странным, оно походило на средневековые костюмы — облегающее, но с широкими рукавами и длинным шлейфом.

— Очень хорошо, мисс О’Тул! — Генри Стерн любовался ею. — А вот волосы надо будет распустить.

Кэти вынула шпильки, и ее плечи окутал живой рыжевато-золотистый плащ.

— Да, это именно то, что надо. Может быть, попробовать еще обруч на голову? — вслух раздумывал художник. — Хотя нет, будет чересчур определенно, ведь нам нужна не принцесса, а фея…

В тот день Генри в основном делал наброски, улавливая и пытаясь запечатлеть их позы и выражения лиц. Вот Морин, опустившись на колени, что-то ищет в траве, вот Кэти делает шаг вперед и медленно поворачивает голову, вот Морин замечает ее…

Сложности начались сразу. Особенно много хлопот доставляло выражение лица крестьянки: Морин изо всех сил пыталась изобразить благоговейное изумление и восторг, но вызвать их по заказу не могла, несмотря на все усилия.

С Кэти было проще: хотя она улыбалась его шуткам или в ответ на какие-нибудь реплики Морин, в ее лице была та затаенная грусть, которая ему требовалась.

Время пролетело незаметно. Нельзя сказать, что Генри успел сделать очень многое, но девушки привыкли к мысли, что с них пишут картину, и поняли, что в профессии натурщиц нет ничего страшного, — что, по мнению художника, уже было достижением.

Кроме того, вдвоем они смущались гораздо меньше. «А с выражением лица крестьянки придется что-нибудь придумать…» — размышлял Генри, закрывая дверь за своими натурщицами.

— Ну как картина? Много уже нарисовали? А то последнее время ты нас своим присутствием не балуешь. — Питер стоял, прислонившись к косяку кухонной двери, наблюдая за тем, как Морин протирает столовое серебро перед уходом. — Дома бываешь редко…

Морин презрительно фыркнула:

— Я свою работу выполняю.

— Если бы не мисс Марианна, ничего бы старая хозяйка тебе не позволила, — хмыкнув, отпарировал лакей. — Так что не задавайся.

Он был прав. Генри Стерну повезло, что миссис Харди в тот день не оказалось дома, — она сначала была решительно против того, чтобы горничная уходила из дома в иные дни, кроме выходных. Но Марианна, которой очень хотелось помочь Стерну, настойчиво упрашивала мать, и наконец та нехотя позволила Морин ходить позировать в среду днем.

Впрочем, лакея Алана злило не то, что Морин уходит по средам, — свою работу она все равно выполняла быстро и хорошо. Но эта рыжая гордячка не обращала на него ни малейшего внимания!

Видя, что его подколки не достигают цели, Питер сменил тон.

— Послушай, — обратился он к Морин значительно ласковее, — что ты делаешь сегодня вечером? Мистер Гордон уехал в театр, я свободен, у тебя тоже выходной, — может быть, сходим в кино? Тебе нравятся фильмы с Чарли Чаплином?

— Спасибо, но меня на сегодня уже пригласили.

— И с кем же ты пойдешь? С каким-нибудь фабричным? — Питер не знал о существовании Шона. — Брось… — Он подошел поближе к девушке.

— С кем я иду, неважно, — невозмутимо ответила Морин, — но с ним будет повеселее, чем с тобой.

— В Нью-Йорке я видел фильм, — начал Питер, придвигаясь к ней еще ближе, — про красавицу, попавшую в логово бандитов… — Он попытался обнять Морин, которая в этот момент снимала с волос кружевную наколку горничной.

— Так. Одно из двух, — голос ирландки по-прежнему звучал спокойно:

— или ты убираешь лапы и выметаешься из кухни сию же секунду, или получаешь оплеуху. Что предпочитаете, мистер американец! Лакей, уже успевший пару дней назад в темном коридоре убедиться, что слова у Морин не расходятся с делом, предпочел первый вариант и, выругавшись вполголоса, отправился в холл.

Вечером того же дня он увидел из окна, как Морин, выйдя с черного хода, направляется к парню, ожидающему ее на тротуаре. Одного взгляда на его внушительную фигуру хватило Питеру, чтобы понять: дальнейшие попытки добиться благосклонности голубоглазой горничной грозят не оплеухой, а встречей с этим молодцом где-нибудь в тесном переулке.

«К черту, — мрачно думал он, надевая куртку. — Пойду в какой-нибудь паб. Может, отыщу девчонку посговорчивее».

В пивной было сильно накурено. Посетители сидели в облаках табачного дыма. Народ приходил сюда не только, чтобы пропустить кружечку-другую пива, но и поболтать: отцы семейств степенно рассуждали о последних новостях и политике, молодые парни обсуждали предстоящий уик-энд.

На Питера не обратили особенного внимания. Лакей заказал себе пива и уселся за столик в углу, потягивая янтарную жидкость и с досадой думая о Морин.

— Вы позволите? — Какой-то вертлявый парень устроился напротив него. Лакей сумрачно кивнул, одним глотком прикончил свою кружку и взял еще одну.

— Невесело вам, а? — Вертлявый парень явно хотел завязать разговор.

— Нормально. — Этот тип был почему-то неприятен Питеру, и лакей демонстративно уткнулся в кружку, но вертлявый не уходил.

— Где-нибудь служите? — поинтересовался он.

— Послушайте, что вам надо? — спросил Питер уже с откровенной злостью.

Тип перегнулся к нему через стол. — Есть возможность заработать, — таинственно сказал он.

«Может, это шпик? — думал лакей. — Я слышал, полиция иногда так вербует себе агентов… Вот мерзкая физиономия…»

— Нас (это «нас» прозвучало еще более таинственно) интересует информация о вашем хозяине мистере Гордоне.

— Вот как? — Лакей саркастически поднял брови. («Ну точно — осведомитель…» — решил он.) Теперь он знал, что ему делать.

— Где бывает мистер Гордон, когда возвращается. Возможно ли, допустим, встретиться с ним в то или иное время там-то или там-то… За деньгами мы не постоим, поверьте.

— Уберите от меня этого типа! — взревел Питер так, что сидящие поблизости подскочили от неожиданности. — Я гражданин Соединенных Штатов, и я не желаю служить осведомителем в лондонской полиции!

Кое-кто из молодежи придвинулся поближе, и выражения их лиц нельзя было назвать дружелюбными. Бармен вышел из-за стойки.

— Мистер, — вежливо обратился он к вертлявому, — мы не хотим ссориться с полицией, но настойчиво просим вас удалиться. Вы беспокоите клиентов.

Вертлявый уже понял, что потерпел неудачу, поспешно выскользнул из зала и растворился в сумерках.

— Извините за беспокойство, — обернулся бармен к Питеру. — Это парень нездешний, может, он и из полиции, а может, просто жулик, но таким типам здесь не место.

— Не место! — подтвердил Питер.

Настроение у него поднялось. Молодые парни, которые первыми подошли на его крик, поставили ему за свой счет кружку пива — как видно, полицейских осведомителей здесь не жаловали. Они познакомились, разговорились, и Питер совсем повеселел.

На прощание новые знакомые посоветовали Питеру все-таки рассказать хозяину о том, что им кто-то интересовался.

— Вдруг это все-таки бандиты? — предположил один из парней. — Да и хозяин будет благодарен…

Ни Питер, ни Морин не могли знать, что его неудачное ухаживание и плохое настроение спасли жизнь Алану Гордону. Ноэль пошел на попытку связаться с лакеем очень неохотно и, когда она провалилась, вздохнул с облегчением. «Можно попробовать еще разок», — предложила мать, но он решительно отказался.