В поисках любви

Глава 9

Из раструба граммофона доносился веселый чарльстон. В соседней комнате кружились несколько пар. Беатрис тоже любила чарльстон и с удовольствием потанцевала бы с Роном Хаггардом, лучшим танцором в их кружке, но сейчас надо было исполнять обязанности хозяйки. Она переходила от одной группы молодых людей к другой, следя за тем, чтобы никто из гостей не скучал.

В гостиной молодой Чарльз Робинсон, который мечтал сделать политическую карьеру, доказывал Френсису Хоупу, что положение дел в Ирландии достигло критической точки[2].

— Только смертная казнь! — сурово сказал он. — Это жестокая, но необходимая мера…

— Господа, вы опять говорите о политике? — весело спросила Беатрис, подходя к ним с бокалом коктейля в руке. — Пойдемте лучше к нам. Девушки хотят танцевать.

(«Господи, и что за манера — вести такие кошмарные разговоры на вечеринке!»)

Но в основном беседа не выходила за рамки обыденной светской болтовни.

— Мистер Гордон, собираетесь на следующей неделе в театр? — прощебетала Джин.

— Да, на «Пигмалиона».

— Очаровательная вещь… Мы хотели поставить ее — в своем кругу, конечно, по-дилетантски… Но знаете, в этих домашних постановках тоже есть своя прелесть. А роль Элизы прекрасно сыграла бы Беатрис. Она — настоящая актриса, мы все говорим, что ей место на сцене…

Алан проследил глазами за Беатрис, которая в этот момент присела на подоконник, раскуривая сигарету, и снова — уже в который раз — сравнил ее с остальными девушками. Она, бесспорно, была очень умна — гораздо умнее, чем большинство из них. В смелости и решительности она не уступила бы ни одной американке… Но при всем этом она оставалась англичанкой, девушкой из хорошей семьи и из высшего общества.

«В последнее время богатые американки все чаще выходят замуж за английских аристократов, — подумал Алан. — Все-таки происхождением им похвалиться трудно… А Беатрис…»

Именно в этот вечер он отчетливо понял, что любит эту красавицу и собирается сделать ей предложение…

В другом конце комнаты Генри Стерн беседовал с Фрэнком Кейси.

— Ты еще не собираешься переезжать за город? — поинтересовался художник у молодого человека.

— Пока нет. А в чем дело?

— Видишь ли, после поездки по Англии прошлой весной я убедился, что все живописные места совершенно недоступны — везде красуются таблички с надписью «Частные владения». Насколько я помню, в конце дубовой аллеи в твоем поместье находится великолепный холм. Это как раз то, что мне нужно для картины… Надеюсь, ты пустишь меня на свою заповедную территорию раз-другой, я хочу привезти девушек на этот холм и порисовать их там.

— Конечно. Я сегодня же позвоню дворецкому. Скажи, а это обязательно? Я имею в виду, привозить натурщиц на холм и рисовать их там. Ведь можно нарисовать сначала пейзаж, а потом персонажей? Или, предположим, наоборот?

— Фрэнк, не говори чепухи, — рассмеялся художник. — Хотя некоторые так действительно делают… Но мне надо посмотреть, как это все будет выглядеть в целом. Боюсь, иначе совсем ничего не выйдет.

Беатрис, которая услышала их разговор, ничем не выразила своего недовольства, но про себя подумала, что уж теперь-то Генри Стерн окончательно лишился возможности ее завоевать.

Накануне к ней снова пришла Джин. Девушки поболтали о нарядах и вечеринках и посплетничали обо всех знакомых.

«Ты очень красива, Би, — сказала Джин подруге. — И умна. Из всех наших девушек ни одна с тобой не сравнится, и все молодые люди восхищаются тобой. Но горе им, если они в твоем присутствии окажут предпочтение кому-то другому…»

Беатрис рассмеялась, но в глубине души не могла не признать, что Джин, глупышка Джин, в этом случае оказалась очень проницательной и все сказанное ею — правда. Ее действительно раздражало то, что Генри Стерн с таким восторгом говорил об этих девицах — каких-то ничтожных горничных, да еще и ирландках…

Она прекрасно владела собой, но сейчас ей захотелось подразнить художника.

— Мистер Стерн? — окликнула она его. — Хотите коктейль? Как продвигается работа над вашей новой картиной?

Стерн, видно, почувствовал насмешку в ее голосе, во всяком случае, он не стал ничего рассказывать и только ответил с улыбкой.

— Увы, мисс Уэйн, едва ли можно назвать картиной несколько набросков. Настоящая работа начнется на следующей неделе.

Их разговор привлек внимание окружающих. Несколько девушек и молодых людей подошли поближе.

— Мистер Стерн, а почему вы решили, что эти две девушки подойдут вам? — спросила Агата Вилкинс. Художник мысленно поморщился, но не успел ничего ответить, потому что девушка продолжала: — Скажите, могла бы я стать натурщицей? Это так интересно! Вы бы нарисовали мой портрет? А сколько вы будете платить тем девушкам? Десять шиллингов? А мне вы бы тоже платили десять шиллингов?

Беатрис искренне огорчилась. Она тоже хотела задать художнику этот вопрос и с сожалением подумала, что Агата ее опередила.

Фрэнк Кейси, чувствовавший, что разговор не приятен его другу, решил вмешаться:

— Для тех бедных девушек эти шиллинги — целое состояние. Не лишайте их возможности заработать, мисс Вилкинс… О, кажется, поставили новую пластинку, это уже не чарльстон, а тустеп.

— Тустеп?!

Фрэнк правильно рассчитал: тустеп был новинкой, только что вошедшей в моду, танцевать его умели не все, и интерес к танцу оказался сильнее, чем интерес к Стерну.

Семейство Донахью не стало возражать против участия Морин в работе над картиной Стерна. Девушка, не вдаваясь в подробности, рассказала, что джентльмен хочет нарисовать картинку к ирландской сказке, и отец семейства Колум Донахью одобрительно кивнул.

— Хорошо, что ты будешь с Кэтлин, — сказала миссис Донахью. — Мы с ее бедной матерью были подругами… Девочка так же добра, как Грейс. Я рада, что вы с ней дружите.

Не последнюю роль в убеждении родных сыграли и десять шиллингов — сумма для Донахью действительно немалая.

В это время в семье Морин поселилась тревога. От второго сына, Дональда, после его переезда в Дублин не приходило никаких известий. Казалось, он просто исчез, и мать думала о нем с постоянно нарастающим беспокойством. Поэтому известие о том, что Морин будет позировать для картины, не так уж потрясло всех.

Шон, вопреки опасениям Морин, тоже принял известие довольно спокойно возможно, потому, что девушка сразу сказала, что позировать будет в одежде. Ему она рассказала о картине подробно, и парень удивился:

— А этот художник — англичанин?

— Да…

— Черта с два дадут ему эту картину вывесить. Знаешь ведь, как сейчас относятся к ирландцам…

Известие о странном исчезновении Дональда тревожило и его. Он не стал делиться с девушкой своими соображениями по этому поводу, боясь испугать ее, но про себя подумал, что брат Морин наверняка попал на какой-нибудь митинг и связался с политиканами или попросту угодил в тюрьму.

Сам Шон приехал в Лондон три года назад — не смог найти работу ни в Белфасте, ни в Дублине. Здесь же ему повезло — удалось устроиться в доках.

К попыткам ирландцев бороться против раздела страны Шон относился скептически. «Не могут они тягаться с Англией, не могут — те сильнее… Их просто всех перебьют», — часто думал он.

Впрочем, англичан он любил не больше, чем остальные ирландцы. В доках хватало и тех и других, рабочие не особо ладили — случались мелкие стычки, а порой и драки. Кроме того, Шона считали вожаком ирландцы Сохо, где хватало и английских хулиганов… Но и в Докленде, и в квартале парня уважали и побаивались — Шон никогда не лез за словом в карман, а кулаки у него были тяжелые.

— О чем задумался? — Морин толкнула его локтем. — Пора идти, а то мы опоздаем. — Они собирались сходить в кино.

Шон обнял ее, прижался щекой к рыжим завиткам:

— Прости. Тяжелый день сегодня был…

— Может, тогда лучше сходим в парк? Смотри, какой теплый вечер…

— Хорошо. Пойдем.