Вишневая

Глава 9

На город опускались сумерки, облака цепляли крыши пятиэтажек, рвались об острые пики антенн и сквозь дырки роняли холодную крошку мороси. По пути до квартиры Синицыной макияж благополучно сполз с замерзшего и обветренного лица Есени. Ресницы слиплись от лишней влаги, щеки обкусал холод, на губах образовалась шершавая корочка. Поганый вид и вместе с тем поганое настроение спасти могла разве что бутылка вина, припасенная в рюкзаке вместе с формой и кроссовками.

Вот уже две недели Есеня бессовестно продолжала врать семье и убеждать тех, что исправно ходит на занятия по легкой атлетике. Сама же, высидев в библиотеке до окончания тренировки Насти, подбирала ту на выходе из манежа и шла в ее квартиру, чтобы обсудить очередную ерунду. Сегодня вприкуску к вину в ближайшей пекарне они взяли парочку свежеиспеченных синнабонов. Волнующий запах корицы так и подгонял быстрее влетать в подъезд и перескакивать через ступеньку.

Телефон в кармане безмолвствовал. Пока мать пребывала в уверенности, что дочь надрывается в зале, ее руки не порывались отпечатывать одно сообщение за другим с навязчивыми вопросами «где ты?» и «когда вернешься домой?», словно Есене лет восемь и без строгого попечительства та непременно сгинет в надвигающейся темноте вечера.

Сегодня в череде разговоров ни о чем Настя с заискивающим интересом спросила:

— Слушай, а что между вами происходит? Между тобой и Мироновым?

— А что между нами происходит? — Есеня задумчиво постучала ногтем по тонкому стеклу бокала, надувая щеки.

В красноречивом взгляде карих глаз Насти так и читалось: «не строй из меня дуру». Подруга настойчиво пыталась выдавить из нее какую-то правду, о которой Есеня и сама не знала.

— Ты так смотришь, будто я должна посвятить тебя в подробности того, чего на деле не было.

— Ну, конечно, — скептически хмыкнула Синицына.

— Он просто меня тренирует, вот и все.

— Слышала я, как вы «тренируетесь», — изобразив пальцами кавычки, Настя начала передразнивать тон Миронова, — «глубже, глубже, расставь ноги пошире, ты же можешь».

И правда, о чем еще можно подумать, когда слова выдают в такой интерпретации, томно выдыхая гласные и едва не постанывая от удовольствия. Вот только Синицына была далека от правды и едва ли понимала, о чем вообще шла тогда речь.

— Боже, да я просто пыталась заново сесть на шпагат, — громко рассмеялась Сеня, прикрывая залитые стыдливым румянцем щеки, — что ты себе надумала?

Настины брови изогнулись изящной дугой. Конечно, она не поверила. Ей было невдомек, сколько пота и слез пришлось пролить, прежде чем одеревеневшие мышцы начали послушно прогибаться под весом тела и позволять ногам расходиться в поперечном шпагате, не доставляя при этом нестерпимую боль. Свои советы Миронов раздавал с расстояния вытянутой руки и к самой Есене едва ли притрагивался, в конце концов, в зале они никогда не оставались один на один.

— Честно. Мне скрывать нечего.

— Ну нечего так нечего, — пожала плечами Настя. Ее лукавая улыбка отдавалась многоточием и говорила куда громче слов.

— Ой, да иди ты.

— С нами он шпагаты на тренировках не отрабатывает, — как-то слишком сухо заметила она, отправляя в рот кусок синнабона.

В часы секции по легкой атлетике в зал Есеня старалась не заглядывать, хоть порой интерес обгладывал каждую косточку в теле и сводил судорогой мышцы. Нехотя она сознавала, что паскудная ревность и отголоски зависти отравляли душу и спутывали мысли в голове. Порой доходило до того, что перед глазами начинали растекаться буквы, и как бы старательно она ни пыталась отвлечься на текст, сознание спешно протаптывало давно знакомую дорожку к университетскому манежу и с любопытством просовывало нос в дверь.

— А ты хотела бы, чтобы между вами что-то было?

— Чего ты прицепилась? — взъелась Сеня, чувствуя, как по коже лица расползаются красные пятна, начисто изобличая ее перед подругой. — Хотела бы… Наверное… Я не знаю.

Откуда появилось это отвратительное чувство собственничества она не знала, но точно не хотела бы испытывать его и дальше. В конце концов, они друг другу ничем не обязаны, да и в том, что между ними происходит Есеня давно уже запуталась. То ли дружба, то ли простое общение на грани любезности. Точного определения этому не было, и это раздражало. Виделись они теперь разве что на пробежках утром и на парах два раза в неделю, для остальных встреч не было повода и искать их отчего-то оба не спешили. Признаться в том, что она отчаянно хотела большего, Вишневецкая до сих пор не решалась.

— Может, у него вообще девушка есть, — тихо предположила она, отрывая от синнабона кусочек за кусочком, чтобы хоть чем-то занять руки.

— Ты не узнавала?

— Знаешь, как-то не до того было.

— Я слышала, что девушка была.

Есеня против воли встрепенулась и пристально уставилась на Настю.

— Была?

— Ага, — кивнула та, — только они расстались накануне соревнований. Думаешь, почему он с телефоном по всей базе носился и постоянно кому-то перезванивал.

Внезапно все стало чуточку понятнее: его попойка, вечное отсутствие, потерянность. В тот день мыслями Миронов был где угодно, но не на спортбазе, все они были посвящены телефону в руках и тому, кто был на другом конце провода. Страшно подумать, что в чувства его привела только малохольность Вишневецкой и травма ноги. Прояви она чуточку больше внимания, догадалась бы и сама. Есеня хмыкнула:

— Ясно тогда, почему он напился вдрызг, а потом целоваться полез перед стартами.

— Чего!?

Она и правда сказала это вслух. Черт возьми! Никто ведь за язык не тянул. Есеня со страхом покосилась на Настю и спешно залепетала:

— Во мне слишком много вина, не слушай меня. Я ерунду сморозила, забудь.

Но таким дешевым ходом Синицыну было не пронять. Та, стиснув пальцами запястье Вишневецкой, с горящими от азарта глазами выпалила:

— Какой забудь?! Ну-ка рассказывай.

Выбора не было, на стол пришлось вывалить все, как есть. Пока это оставалось только отрывками воспоминаний, казалось, что это пустяки, довольно странное стечение обстоятельств. В какой-то момент Есеня начала даже верить в то, что это лишь плод ее воспаленного воображения и она слишком остро отреагировала. Но, выдавая Насте историю целиком, не приукрашивая, Вишневецкая ощутила вдруг, как из глубин поднимается настоящий пожар. Волей случая и длинного языка ее словно бросило обратно в тот день, заставляя снова и снова переживать случившееся.

— Если ты об этом кому-то расскажешь, я тебя убью, ясно? — в окончании разговора твердо заявила Есеня.

— Я — могила.

Настя с немым восторгом, застывшим янтарем в ее глазах, активно закивала головой. Казалось, в нее засунули бенгальские огни, которые разрывались и вспыхивали внутри, заставляя беспрестанно ерзать на месте.

— Серьезно. За такое его и уволить могут.

— Клянусь тебе всем, что имею, ни одной живой душе не расскажу.

Она торжественно осушила бокал и громко звякнула им о столешницу. С губ Синицыной едва не слетел предательский писк, настолько сильный экстаз она словила от новостей о поцелуе с Мироновым. Есеня радости подруги отнюдь не разделяла и тщетно пыталась придушить внутри себя червячка, который прогрызал ее внутренности чувством, что она совершила большую ошибку.

На пороге дома встречала мать. Сложив руки на груди, с самым надменным выражением лица Елена Владимировна нетерпеливо притоптывала ногой и тщательно готовилась к тому, чтобы вывалить перед блудной дочерью все претензии, которые успели скопиться за время ее отсутствия.

— Ты где была?

— На тренировке.

Есеня, хорошо знакомая с таким настроением матери, осторожно прикрыла за собой входную дверь и принялась расшнуровывать кроссовки. Делала она это намеренно медленно, чтобы как можно дольше не встречаться с ней глазами. Знала ведь, что стоит только наладить зрительный контакт, как дамбу скопившихся чувств прорвет и беспощадно затопит ее праведным гневом.

— Ты что, пьяная?

— Нет.

— Я же чую запах, чего ты мне голову морочишь?

С плеча слетел рюкзак и с глухим стуком шлепнулся на обувницу. Есеня тяжело вздохнула и принялась стягивать с себя куртку, еще сохранившую прохладу улицы. Она делала все возможное, чтобы своей медлительностью раздраконить мать еще больше. А что толку пытаться избежать неизбежного? Любое ее действие, с какой бы скоростью не было бы исполнено, щедро подливало в огонь бензин. Последние крупицы радости, что удалось сберечь после общения с Синицыной, рассыпались под ногами вместе с мелкими каплями дождя, соскользнувшими с рукавов куртки.

— Выпили с Настей по бокалу у нее дома, ну и что?

— Есеня, ты совсем совесть потеряла?

Ни малейшего шанса оправдаться мать не оставляла. Упертость, с которой она отстаивала свою правоту, перебороть не мог никто из домочадцев, легче было просто уйти. Что Есеня и сделала, упрямо обходя ее по дуге, и игнорируя закипающий внутри Елены Владимировны чайник.

— Не смей от меня уходить! — она требовательно дернула за руку и велела остановиться.

Есеня, скрипнув зубами, покорно замерла. Подкатывающая волна раздражения и страха пустила под кожей волну холода. Ей будто бы снова восемь и мать до красных глаз и пены у рта орет на нее за разбитую вазу, хотя ценности в ней не было ровным счетом никакой.

— Мне девятнадцать лет, — с напускным, неестественным спокойствием выдохнула Есеня, — я не обязана оправдываться за то, что пила алкоголь, ясно?

— Зубоскалить еще вздумала? — пораженно выкрикнула Елена Владимировна, крепче стискивая пальцы на ее предплечье. — Больно взрослой ты себя почувствовала вдруг. Ты пока еще в моем доме живешь, барышня, изволь себя вести прилично!

— Что случилось?

Из комнаты показался отец. Андрей Аркадьевич до печеночных колик ненавидел вмешиваться в скандалы и всегда старался соблюдать нейтралитет. Возможно, поэтому Есеня с раннего детства научилась не рассчитывать на его поддержку. Вот и сейчас, едва его массивная фигура возникла в коридоре, где-то внутри нее умерла последняя кроха надежды замять этот абсолютно дурацкий конфликт, родившийся на пустом месте.

— Полюбуйся, твоя дочь с гулянки пришла.

Мать с такой силой дернула руку, что Есеня невольно оступилась и едва на грохнулась в ноги к отцу. Хотелось немедленно вырваться из крепкого хвата и сбежать прочь, закрыться в комнате и не выходить до рассвета. Обычно от такого глаза начинали жечь подступающие слезы обиды, но сегодня они оставались сухими и злобно сощуренными. Виноватой себя она не чувствовала.

— Ну ведь не маленькая уже, может и погулять немного. Чего ты завелась?

От услышанного Есеня едва не поперхнулась в удивлении. Отец правда защищает ее?

— Да ничего! Она пары прогуливает, потом бегает их закрывает с горящей задницей, теперь вон вообще осмелела, не стесняется бухать среди недели. Ты в универ-то вообще ходишь?

Ответить она не успела, Андрей Аркадьевич перехватил инициативу и оттащил ее себе за спину, силой разжимая материнские пальцы. Затаившись, Есеня даже вздохнуть не решалась, наблюдая, как волна гнева плавно отходит от ее берегов, чтобы обрушиться с новой силой уже на отца.

— Лена, отстань от нее. Выпила и выпила, не пьяная же сюда заявилась. Да даже если и пьяная, что с того? Не ребенок уже давно, может за себя отвечать.

— Ну как обычно, мать — мегера, а отец — молодец. Только умеете, что изводить меня. Ни грамма благодарности.

На последних словах с губ Елены Владимировны сорвался всхлип. По такому сценарию, кажется, проходили все их ссоры — внезапная атака, изнуряющий бой и слезы. Всегда слезы. Дешевая манипуляция, к которой прибегала мать всякий раз, как ей не удавалось отстоять свою точку зрения. Еще и громкие слова о том, как ее все кругом изводят. Сегодня впервые за год они выбили бинго. Мать стойко продержалась одиннадцать месяцев, прежде чем вновь решилась явить семье свое истинное лицо.

Дверь в ванну с грохотом захлопнулась за ее спиной, послышался звук льющейся воды. Утешать и извиняться ни Сеня, ни отец не торопились — занятие это было бесполезное и унизительное, и проходить все это еще раз желанием они не горели. По традиции разрешиться ссора могла лишь двумя способами: в первом мать, не удостоившись зрителей, будет играть в молчанку где-то с неделю, во втором еще несколько часов в истерическом припадке будет проклинать всех жителей этой квартиры и обвинять в самых страшных грехах. Кажется, вариант с молчанием для всех был более предпочтительным. Кормить змея внутри матери не стоило.

Она снова заставила всех это пережить. Снова макнула в дерьмо, от которого вся семья так старательно отмывалась. Скандалы давно уже перестали вызывать в Есене хоть какие-то чувства, кроме раздражения. Ни грамма жалости к матери она не испытывала, да и в целом мысль, что без нее было бы лучше, давно уже плотно пустила корни где-то в подсознании.

— Зря вы не развелись в прошлом году, — зло выпалила Есеня, не стыдясь этих слов, — сберег бы всей семье нервы.