Вишневая

Глава 18

Меланхолично медленно проползли выходные, а затем незаметно и половина недели. На подготовку к последнему экзамену в голове не оставалось свободного места. Все мысли беспорядочно метались от родителей, к спортбазе, от дома к квартире Синицыной, от необходимости учиться к беспокойному рассуждению о том, что с ней будет дальше. Концентрироваться на чем-то одном дольше пяти минут не получалось, и сколько бы ни пыталась Вишневецкая сосредоточиться на записях в тетрадке, картинка перед глазами то и дело теряла четкость и билась на пиксели. Чувство усталости сменялось раздражением, раздражение тянуло за собой тревогу, а тревога утомляла. Замкнутый круг без выхода. В конечном счете, все заканчивалось на диване с телефоном в руках. Бессмысленное пролистывание ленты в соцсетях пожирало время и ядовитые мысли. На короткий миг Есеня могла успокоиться.

Выровнять сон так и не удалось. И даже напротив, с вынужденным переездом в квартиру подруги, он начал старательно обходить ее стороной. Непривычно жесткий и неудобный матрас под спиной, слишком мягкая подушка, назойливое сопение Насти под ухом — все это вкупе с перманентным чувством напряжения позволяло лишь на пару часов смыкать глаза, прежде чем очередной неосторожный шорох самым наглым образом не выдергивал ее обратно в реальность. Глаза от такого режима довольно скоро превратились в два красным сигнальных фонаря, которые отбрасывали на лицо мрачные тени. Вместе со сбитым сном привычный распорядок дня превратился в бесконтрольных хаос. Учеба по ночам, безделье днем, еда где-то в редких перерывах между ними.

К последнему она и вовсе охладела, не в силах заставить себя есть порции больше, чем с ладошку. Какими бы кулинарными изысками ни пыталась прельстить ее Настя, Есеня съедала ровно половину, преодолевая невыносимое чувство тошноты. Два килограмма, слетевшие с нее меньше чем за неделю, она стала в шутку называть «нервными». Синицына, однако, ничего смешного в этом не находила и довольно быстро привыкла ворчать по поводу ее недоедания: «птицы и те бы больше склевали, чем ты».

Истощение Вишневецкой явно не грозило, но, казалось, уже начинало, заигрывая, махать из-за угла. Понять это она смогла на последнем экзамене, когда не без огромных усилий попыталась вытащить из памяти хоть что-то полезное для ответа на билет. Вязкая субстанция вместо мыслей плотно засасывала в свою трясину и не позволяла быстро сориентироваться. Невнятный и малосодержательный монолог на тему особенностей геополитической ситуации на Ближнем Востоке Есеня выдавала сквозь страшную боль в висках и так невовремя накатившее чувство голода. Лишь разрозненные клочки воспоминаний, оставшиеся с прошедших пар, позволили не скатиться в позорную тройку и выторговать у преподавателя натянутую и явно незаслуженную четверку.

Едва покинув злополучную аудиторию, Есеня устало навалилась на стену и прикрыла глаза. Кого она пыталась обмануть? Дело было вовсе не в усталости и не в пустом желудке. Просто сегодня, едва набравшись смелости и выгадав момент, Вишневецкая шла в университет в строгой уверенности перевестись на будущий семестр к другому преподавателю. Потому что так было бы правильнее. И плевать, что это довольно трусливый шаг с ее стороны.

— Ты уверена? — с сомнением переспросила Настя за завтраком. В третий по счету раз.

— Было бы странно продолжать заниматься с ним после случившегося, — меланхолично бросила Сеня, ковыряясь в уже остывшей овсянке.

— Ну, вдруг вы все-таки помиритесь.

Она, скривившись, покосилась на подругу:

— Тогда это будет еще страннее.

— А если Зубков откажется брать тебя в секцию?

— В нашем университете достаточно преподавателей. На нем свет клином не сошелся.

— И все-таки я бы на твоем месте подумала, — пожала плечами Настя, вцепившись пальцами в стакан с апельсиновым соком.

«Вот только ты не на моем месте», мрачно подумала Есеня, но вслух благоразумно решила это не озвучивать.

День так и располагал к тому, чтобы разбить в пыль все свои смелые ожидания: с бесцветного неба мелкой, острой крошкой падал снег, толстая корка льда под ногами так и норовила опрокинуть тело. Перед глазами в черно-белых декорациях города сновали черно-белые люди, ледяные порывы ветра болтали провода и ветки. Вид хоть удавись. Одна лишь мысль грела Есеню — сегодня спортзал должен был быть почти пуст.

В период сессии занятий там по понятным причинам не бывает, только секции. Исходя из планов Насти навестить сегодня семью, тренировка не предвиделась, а, стало быть, и шанс наткнуться на Миронова стремился к абсолютному нулю. Более благоприятного времени для смены преподавателя и придумать нельзя. Страшил лишь возможный отказ со стороны Владимира Семеновича. В памяти еще остались воспоминания о том, с каким недовольством он то и дело кидал на нее случайные взгляды во время отработок. Раздражала ли она его сама по себе или тем, кто ее тренирует, Есеня не знала, но несмело надеялась на то, что дело было исключительно в Дане.

Манеж привычно гудел от разговоров и суетливо снующих всюду людей. Даже в отсутствие обязательных пар народу сегодня было предостаточно, благо путь от входа до тренерской лежал через широкий коридор и нужды пересекать весь зал, прорезая путь сквозь спертый воздух и кучу потных тел, не было. Зубкова Есеня застала за заполнением каких-то отчетов, веером пожелтевшей бумаги рассыпанных по столу.

Вопреки ожиданиям проходить через унизительную необходимость упрашивать и слезно молить его взять над ней шефство, Владимир Семенович только согласно кивнул без лишних слов и привычного недовольства. Кажется, он успел серьезно пересмотреть свои взгляды после тех стартов, когда к удручающим результатам сборной прибавился и тот неудобный факт, что Синицына с рыжей Алисой решили вдруг сменить тренера.

Подписание бумаги о переводе заняло чуть меньше минуты, половину от того времени, которое Зубков потратил на обдумывание ее предложения. Лишь после этого, кажется, он решил оценить Вишневецкую долгим, тяжелым взглядом, прикидывая, сколько времени уйдет на то, чтобы подготовить ее к весенним забегам.

— Не видел тебя на тренировках с ноября, — заметил Владимир Семенович, задумчиво почесывая покрытый белой щетиной подбородок, — как обстоят дела с твоей подготовкой?

— Я бегаю по утрам, — полуправдой убежденно выпалила Есеня, — по пять километров.

И плевать, что последняя пробежка была в декабре, да и тело тогда пребывало в куда лучшей форме, чем сейчас. Эти бреши можно заполнить, стоит только приложить каплю усилий. А уж это она умеет хорошо.

— Мало, — покачал головой Зубков, — нужно по десять.

— Значит, буду по десять.

Он в ответ наградил ее кривой ухмылкой, из которой так и сочилось неприкрытое сомнение. Впрочем, это было не так и важно, ведь свое согласие он уже дал. Вишневецкая и без того планировала вернуться к пробежкам в лесу, едва вокруг утихнут страсти. Когда-то они неплохо прочищали мозг, а именно этого ей как раз и не хватало в последнее время. Совмещать приятное с полезным вполне разумно.

— Жду тебя на тренировках в будущем семестре.

Пока он не успел одуматься, Есеня понимающе кивнула и поспешила удалиться. Заветная бумажка в руках упрямо отказывалась влезать в подготовленный файл. Чертыхаясь, она принялась складывать листок, совершенно упуская из виду какое-то движение рядом. Прикосновение к плечу заставило инстинктивно дернуться и ошарашенно уставиться на того, кого она меньше всего ожидала сегодня здесь увидеть.

— Ты что тут делаешь?

Настя с растерянной улыбкой стерла пот со лба и спокойно ответила:

— Как что? Сегодня тренировка, ты забыла?

— Ты же сказала, что поедешь навестить семью.

По горлу пробиралось подкатывающее чувство паники. Если Синицына здесь, значит и он здесь… А если он здесь…

— Ну да, — кивнула Настя, — после тренировки. Я же говорила об этом за завтраком.

…То Вишневецкой следует скорейшим образом отсюда смыться, пока она не попалась ему на глаза.

— Блин, вот блин, — на выдохе пролепетала она. — Мне надо бежать.

Но тут рука Насти требовательно впилась в ее предплечье, заставляя против воли тормозиться. Есеня беззвучно выругалась, оборачиваясь.

— Стой. Зубков согласился?

— Поговорим дома, ладно? — выпалила она и широкими шагами понеслась к выходу.

Как она могла упустить ее реплику о тренировке? Ведь это было так важно! Чертов мозг отказывался работать как положено и фильтровал информацию настолько лениво и непредсказуемо, что умудрился засунуть все слова Насти в папку с названием «спам». Ей определенно необходим здоровый сон, и еда, и долбанные тренировки, и целый вагон успокоительного. А еще нужны силы на то, чтобы идти быстрее, еще быстрее, пока на расстоянии протянутой руки не окажется дверь, ведущая в холл манежа.

— Ты собралась перевестись?

Знакомый голос заставил замереть на месте. Резко, неосторожно и довольно болезненно. Есеня оцепенела, словно лань, застигнутая охотниками врасплох. Нужно было бежать, чтобы спастись, но что-то внутри упорно не позволяло. Все, на что она была способна, это тяжело дышать и беспомощно тонуть в ледяном океане мироновских глаз.

— Выходит, что так, — нарочито спокойно ответила она, пока внутри поднимался настоящий торнадо из чувств.

— И рассказывать не планировала…

А он и правда злился на нее. Неприкрыто, раздувая мышцы на руках, будто собирался вот-вот броситься вперед, чтобы свернуть ей шею. До абсурдного неподходящая эмоция для человека, который очевидно не собирался перед ней объясняться и делал вид, что ничего не произошло.

— А ты? Ты рассказать планировал? — выпалила вдруг Есеня, сжимая пальцы в кулаки.

На лице Миронова отобразилось недоумение.

— О чем? Есеня, что происходит?

Мимо прошмыгнула группка студентов. Не время и не место выяснять отношения посреди манежа. Да и о чем они могли бы поговорить, если Даня очевидно до последнего намеревался ломать эту комедию? Ни капли раскаяния, ни капли страха во взгляде, только полное, невинно-чистое непонимание.

Как глупо было думать, что со времен спортшколы что-то изменилось. Сколько таких же игр в наивную простоту она видела своими глазами, пока Миронов отваживал очередную надоевшую девицу, мастерски обставляя ситуацию в свою пользу. Тогда она молча обещала себе никогда не оказываться в том же положении. И вот Есеня пять лет спустя… Очарованная мироновским обаянием, глупо влюбленная и безнадежно застрявшая в этом капкане, стоит и терпит то, что вызывало столько отвращения когда-то.

Даню окликнули со спины. Кажется, Настя, так вовремя поспешившая на выручку.

С губ сорвался невеселый смешок:

— Надо же, а ты и правда мудак.

Бросив это, Есеня выскочила навстречу морозному воздуху. Такое поведение становилось какой-то дурацкой привычкой.

Вынужденная смена преподавателя тянула за собой потребность восстановить прежние ресурсы тела и вернуться в форму. Зубков наверняка не стал бы с ней церемониться, обнаружив, что Вишневецкая разучилась бегать на дальние дистанции, да и в принципе шевелиться без раздражающей, тяжелой отдышки. Впереди брезжил сладким миражом целый месяц каникул, за который Есеня планировала привести себя в порядок.

С ранними подъемами она смирилась довольно быстро, потому как просыпалась обычно часа за два до будильника и бестолково пялилась в потолок без надежды снова уснуть. С приемами пищи по расписанию справляться было куда сложнее: аппетит в процессе упрямо не приходил, у еды не было вкуса, да и организм на любую попытку впихнуть ее в себя насильно реагировал неоднозначно, посылая в мозг сигнал остановиться. Настя предположила, что все дело в стрессе и сбитом графике. Есеня предпочитала думать, что тело попросту задолбалось работать по чьим-то правилам.

В отсутствие занятий не было нужды чахнуть над конспектами и учебниками. Курсовая работа, которую иные студенты обычно старательно растягивали на целый год вплоть до дня защиты, Вишневецкая в бесконечные часы бодрствования закончила за неделю. Разверзшаяся пропасть свободного времени довольно скоро начала сводить ее с ума. И ничего лучше, чем забить эти бреши спортом, она так и не придумала.

Где-то в промежутках ленивых будней приехал отец, привез недостающие теплые вещи и спортивную форму. В бесплотной надежде он аккуратно поинтересовался, не хочет ли она вернуться домой, на что Вишневецкая только отрицательно помотала головой. Хрупкая пленка спокойствия, которую она с таким трудом смогла нарастить за прошедшее время, грозилась легко порваться о возможный диалог с матерью. Моральных сил едва доставало, чтобы просто жить, не говоря уже о восстановлении отношений с семьей.

Отец, как и в первый раз, не настаивал, за что Есеня, как и в первый раз, была безмерно благодарна.

Первые попытки пробежать хотя бы круг у дома заканчивались все той же ожидаемой отдышкой и черными пятнами перед глазами. Мышцы в ногах довольно быстро забивались, сердце начинало ошалело пытаться пробить себе путь наружу. Бег трусцой сменялся на быструю ходьбу и скоро превращался в дежурную, неторопливую прогулку по знакомым улочкам. От собственной беспомощности в венах пузырился гнев. Сдавать позиции так просто Есеня, разумеется, не собиралась. И потому продолжала бегать…

На знакомую дорожку в лесу она рискнула вернуться через пару дней ранним утром. Неровные, покрытые наледью, узкие тротуары едва ли могли превзойти хорошо утрамбованную лыжную трассу, утопленную в зеленом море елей и сосен. Тренироваться там было куда проще: умиротворяющая тишина и одиночество, лишь изредка прерываемое случайными лыжниками или такими же бегунами, вселяли чувство спокойствия.

Хвататься взгляду было, по большому счету, не за что, отвлекающих факторов здесь не так уж и много. В наушниках негромко мурлыкала музыка. Мысли концентрировались на сбившемся дыхании и жаре, что пробирался от уставших икроножных мышц к коленям и бедрам. Пятикилометровый круг после длительного перерыва показался бесконечным. Как бы отчаянно она ни пыталась осилить его в одном темпе, на резких подъемах приходилось переходить на шаг и жадно ловить ртом воздух. Умный браслет на руке истерично вибрировал, предупреждая через каждые двадцать метров, что пульс опасно повышен. Игнорировать его не получалось, но и восстановить сердечный ритм до безопасного Есеня не могла. Казалось, еще немного и часы начнут предупреждать ее о подступающем инфаркте, если она не успокоится.

Последние пятьсот метров она проскочила на зашкаливающих значениях, когда браслет начал безостановочно слать сигналы, чтобы она немедленно спешилась. Сердце гулко басило в ушах с такой частотой, что короткий пунктир начинал походить на длинную прямую. Свежий воздух в легкие пролезал жадными порциями, царапая связки и гортань. Тело предательски взмокло от таких нагрузок, казалось, даже волосам на голове жарко. Недолго думая, Есеня стянула с себя шапку в надежде охладиться.

Приятное чувство истомы разлилось по конечностям. Даже черные пятна перед глазами сегодня досаждали куда меньше. Она почти могла бы собой гордиться, если бы не чертовы подъемы в гору. Сложив наушники в карман, Вишневецкая побрела на заминочный круг, пытаясь выровнять дыхание.

Его она заметила далеко не сразу, только когда почти подошла вплотную. В сумерках на фоне густого леса широкая фигура Миронова почти целиком утопала в черноте. Подозрения о том, что свои тренировки даже в ее отсутствие он так и не прекратил, не оставляли ни на секунду. Но каков был шанс столкнуться с ним именно здесь, именно сейчас, когда трасса с кучей развилок казалась такой необъятной?

Гадское проведение или пожизненная неудача. Не иначе. Делать вид, что она не заметила его в темноте было уже поздно: еще пара шагов и она с размаху воткнулась бы носом в его грудь.

В такой ситуации лучшей защитой всегда было нападение, поэтому, не дожидаясь реплики с его стороны, Есеня бросилась в атаку первой:

— Ты преследуешь меня?

Ее компании он, судя по виду, был удивлен ничуть не меньше. Даже остановился на мгновение, прищуриваясь. Но требовательный тон, с каким она сделала предупредительный выпад, в ответ вызвал закономерное раздражение.

— Много чести, — отозвался Даня, неторопливо шагая ей навстречу. — Я сюда на пробежку каждое утро хожу в отличие от тебя.

Под таким углом преследователем выступала уже сама Вишневецкая. О ролях, конечно, можно было бы на славу поспорить, но начинать с ним очередной изнурительный диалог Есеня не имела ни малейшего желания.

Стоило просто развернуться и уйти. Опять. Закончить очередное незапланированное столкновение на многоточии, осточертевшем до последнего нерва. Но на сей раз Даня перегородил собой путь к тропинке на выход из леса и иных вариантов, кроме как послушно стоять на месте, не оставил. И сделал он это вполне преднамеренно.

— Может, поговорим, наконец, как взрослые люди?

Во рту до болезненной рези першило, перед глазами растекался жидкой акварелью лес. Может другого шанса остаться вот так, один на один, им вскоре не представится. Есеня тяжело вздохнула. Как же ее все это достало.

— Хочешь поговорить? Давай поговорим.

— Долго ты еще собираешься от меня бегать, как от прокаженного?

От правды он далеко не ушел. Вся эта сраная ситуация как одна большая проказа, но куда ты от нее ни беги, везде настигнет. Вот как сейчас.

— Только не надо, ладно? — устало протянула Есеня, чувствуя, как под кожей несмело шевелится подступающая злость. — Не делай вид, что не было повода.

— А он был?

Он ведь это не серьезно? Ведь правда?

— Издеваешься!? — вспыхнула она. — Ты до последнего будешь притворяться, что после моего ухода в твой номер не вламывалась какая-то девица с расспросами о том, кто я такая и какого хрена ты позволяешь себе трахаться с «кем попало»?

Слова обезоружили Миронова. Взгляд его мигом потух и провалился куда-то под ноги. Сколько раз она представляла, с каким наслаждением будет смотреть на то, как его настигает осознание. Вот только отчего-то раскаявшимся он не выглядел, скорее озадаченным, и это лишь сильнее подстегивало Вишневецкую.

— Слушай, я не знал, что она приедет. Тем более, что попрется на спортбазу.

— А если бы знал, что изменилось бы?

Стоило полагать, ровным счетом ничего. И это было понятно обоим.

— Есеня, мы давно уже не вместе, — примирительно выдохнул Миронов.

— Очевидно для нее это не так.

— Ее ожидания — это ее проблемы.

Его лицо, как и лес за спиной до сих пор предательски растекались перед глазами. Будь тому виной этот проклятый разговор или насильно вымученные пять километров. В тонкой спортивной форме тело довольно быстро начало остывать, и вот уже целая россыпь мурашек прокатывалась от позвоночника к рукам.

— Почему просто не рассказать обо всем мне?

— Зачем вмешивать тебя в то, что тебя не касается?

Есеня несдержанной фыркнула:

— Знаешь, вообще-то касается.

Злость, полыхающая внутри ярче костров на масленицу, больше не грела, скорее наоборот заставляла все острее чувствовать холод.

— Ладно, — выдохнула она, устало прикрывая глаза, — даже если допустить возможность, что я просто забуду об этой ситуации, где гарантии, что это не повторится? Что она не вернется и не превратит меня снова в «кого попало», а сама на правах твоей девушки будет в истерике требовать объяснений?

Она и сама плохо понимала, какой ответ хотела бы услышать. Верного варианта не было, не существовало в природе, только ее глупые надежды на волшебное разрешение проблемы.

— Я не могу отвечать за ее поступки.

— Проблема в том, что ты не можешь отвечать даже за свои, — неосторожно вырвалось в ответ.

Брови Дани съехали к переносице, на лице заиграли желваки. Яркий сигнал о том, что она начинает ходить по краю. Если бы только ее это сейчас вообще волновало.

— Поосторожнее на поворотах, Вишневая.

Сеня скептически сложила руки в замок, прожевывая подступающую мысль как следует, прежде чем выстрелить контрольным:

— Так ты с ней расстался? Все? Она приняла это и больше не заявится?

А в ответ донеслась тишина. Тишина, которая ударила больнее, чем пощечина.

— Она сбежала раньше, чем мы успели поговорить, — только и проронил он в свое оправдание.

Есеня поджала губы, тихо хмыкнула себе под нос и сухо бросила:

— Уму непостижимо.

— Есеня…

— Я наговорилась, — с ядом выплюнула она из-за плеча.

Выйти из леса Вишневецкая могла и по другой тропинке, даже если до нее пришлось бы топать с добрый километр. Все лучше, чем продолжать этот бессмысленный диалог. Но Миронов так просто вырваться не позволил: обогнул ее тело по дуге и вырос перед ней высокой, непробиваемой стеной.

— Нет уж, постой, — тоном, не терпящим возражений, процедил он, — давай выясним все до конца, раз ты снизошла до диалога со мной.

Хотелось, что есть силы, толкнуть его в грудь, заставить отойти хоть на шаг, чтобы не занимал личного пространства и не воровал так нагло ее кислород. Но без толку, ей не хватило бы сил даже на то, чтобы он как следует прочувствовал удар.

— Что еще тут выяснять? Ты наигрался, хватит, — бросила в ответ сквозь зубы Есеня. — Достаточно.

— По-твоему, я играл?

— По-моему, ты развлекался и делал это не от больших потаенных чувств.

Не хватало только сорваться, дать перед ним предательскую слабину и позволить разглядеть за всей этой яростью, какой на самом деле уязвимой и беспомощной она себя ощущала. Есеня старалась сосредоточиться на нервной дрожи, то и дело волнами прокатывающей по телу.

— А может ты хоть на мгновение допустишь мысль, что я не такой козел, каким ты всю жизнь меня считала?

Ведь ей это точно не послышалось: в его голосе сквозила неприкрытая обида — такая редкая эмоция, что в нее едва верилось. По правде говоря, козлом она его и не считала. Самоуверенным, надменным, эгоистичным придурком — да, но точно не козлом.

— Зачем ты поцеловал меня в подсобке, а? Дай угадаю — чтобы отвлечь от стартов, потому что ничего умнее в голову не пришло, — слова срывались с языка горкой желчью, от которой и самой было тошно, — зачем переспал со мной потом на спортбазе? А вот это действительно интересный вопрос.

— Не делай вид, будто ты этого не хотела.

— Я хотела! В этом, блин, и проблема! — голос едва не сорвался на крик.

Мир перед глазами совершил кульбит, отчего ее едва не подвело равновесие. Лишь чудом удержавшись на ногах, Есеня принялась растирать виски. Впрочем, Миронов перемен в ее состоянии будто бы и не заметил, упрямо выдалбливая бреши в броне:

— В чем конкретно?

— В том, что для тебя это шутка, неожиданное стечение обстоятельств, — сквозь полуприкрытые глаза ответила она. — Ты делаешь что-то только в угоду себе и не насрать тебе при этом только на себя самого.

Она не собиралась так близко принимать это к сердцу. В тот проклятый вечер, еще не выйдя из его номера, Есеня наивно полагала, что произошедшее ровным счетом ничего не изменит. Они просто переспали. Конец истории. Не стоило рассчитывать на что-то большее, мечтательно загадывать, разжевывать и смаковать. Она запретила себе надеяться. Но кто бы знал в тот момент, что появление третьей переменной в этом уравнении заставит вдруг ощутить, что у нее насильно отбирают то, что ей по сути и не принадлежало, и это вдруг ранит так глубоко?

В воздух выстрелил раздраженный вздох:

— Браво, ты даже здесь умудрилась выставить меня виноватым.

И чего все так вцепились в эту проклятую вину, будто бы дело было исключительно в ней? Совесть что у матери, что у Дани не прогибалась под весом упреков, ведь оба предпочли сделать ход конем и первыми встать в глухую оборону. Пожалуй, Есеню такое поведение уже переставало хоть как-то удивлять.

— Виноват не ты, виновата я, — по привычке в полголоса обронила она, — что так серьезно отнеслась ко всему этому.

— Ты всегда и ко всему относишься так, будто любая ошибка может стоит тебе жизни, — почуяв слабость, Миронов с готовностью вогнал в открывшийся просвет острую шпильку. — Представь себе, в отношениях этот принцип не работает, потому что ошибаться приходится часто, — и будто в довесок щедро отсыпал, — и, знаешь, в этой ситуации как ребенок ведешь себя только ты.

— Я?

Ее черед обороняться, а сил на это словно бы уже и не осталось. Глаза жгли подступающие слезы, на сдерживание которых она так старательно тратила последнюю энергию.

— Вместо того чтобы просто спросить, ты увиливаешь, игнорируешь, сбегаешь, и ждешь, что проблема решится сама. Скажи мне, что с гимнастикой было не так же.

Все это так глупо и бессмысленно. Так бесполезно. И так обидно — обидно от факта, что он, черт возьми, прав. Она и правда трусливо спасовала, рассчитывая на какое-то неведомое чудо, которого так и не случилось. И весь тот ворох последствий, что успел накопиться из-за ее безрассудного поведения, стал внезапно настолько неподъемным, что она потеряла всякую надежду однажды его разгрести.

— Что мы вообще делаем, а? — спросила она внезапно, поднимая на него увлажнившиеся глаза, — мы ведь всю жизнь друг друга терпеть не могли. Что изменилось за полгода?

— Я не знаю, — честно ответил Даня, нервно выдыхая, — ты ждешь от меня ответов? У меня их нет.

По крайней мере, на сей раз он не увиливал, и ответить на это ей было нечем.

— Славно поговорили, — поджав губы, только и бросила она.

От холода неприятно ломило руки, сдерживать крупную дрожь уже не получалось. Сейчас ей совсем не повредила бы чашка горячего чая и ванна с пышной пеной. Мысли о том, как далеко она сейчас от дома и в какой бедлам превратилась в одно мгновение ее жизнь, осели тяжелым, удушающим комом в горле.

Внезапно она почувствовала чужие горячие руки, обхватившие ее лицо. Ни увернуться, ни сбежать. Миронов оказался вдруг так опасно близко, что она могла ощутить его дыхание на своих замерзших щеках.

— Ты дура, если считаешь, что я сделал это только, чтобы развлечься, — тихо проронил он, склоняясь еще ближе.

И стало вдруг так нестерпимо больно и до рези в глазах обидно, что с трудом удавалось вздохнуть. Ее холодные пальцы накрыли теплые запястья. Есеня зажмурилась, замирая на бесконечно долгий миг.

— Расскажи об этом Наташе при следующей встрече.

Она сбросила его руки и резко развернулась на пятках, чтобы уйти. Знакомые черные пятна перед глазами неаккуратными штрихами начали расползаться от периферии к центру, заполняя собой все. Остро захотелось пить.

Миронов остался где-то позади и довольно скоро затерялся среди пышных еловых веток, щедро присыпанных снегом. Мир как-то слишком неожиданно начал вращаться подобно игрушечному калейдоскопу и с каждым новым оборотом добавлял все больше и больше мелких деталей. Голова закружилась с удвоенной силой, а до дома Насти было так невыносимо далеко.

Ноги сами по старой памяти потащили ее к квартире родителей. До нее, в отличие от квартиры Синицыной, было рукой подать. И плевать на ссору с матерью, плевать на все, только бы дойти, доплестись на морально-волевых. Карусель беспощадно раскручивалась внутри черепной коробки, быстрее и быстрее, к пересохшему горлу подступила уже знакомая тошнота.

Вишневецкая почти не запомнила, как умудрилась преодолеть расстояние от лесной тропинки до дома, как набрала по памяти код на домофоне и как заставила себя подняться по лестнице, тяжело наваливаясь на перила, словно тело кто-то до верху набил тяжелыми булыжниками. Не запомнила перепуганного лица матери, когда та открывала дверь и пропускала ее на порог.

— Есеня, ты чего? — кажется, единственное, о чем она успела спросить.

— Можно воды?

Мать без лишних слов поспешно скрылась на кухне. Калейдоскоп перед глазами только наращивал обороты. Вроде бы она предприняла довольно бесполезную попытку дойти самостоятельно, не позаботившись о том, чтобы снять обувь, споткнулась где-то на середине, попробовала схватиться за стену и грузно осела на пол.

И вдруг мир накрыла тьма.