Вишневая

Глава 20

— Ты же знаешь, где он живет? — заискивающе поинтересовалась Настя, заставляя Вишневецкую невольно дергаться от внезапности вопроса.

На предложение встретиться и на сей раз поговорить по-человечески, без эмоций, Даня ответил тем же, что наверняка говорил и Кире: невовремя навалившаяся простуда не располагает к беседам по душам. Может, в другой раз, если она не передумает…

— Да, знаю, — скорбно отозвалась Есеня, отрывая с обветренной губы кожицу.

А если все же передумает? Зудящее чувство неразрешенности елозило где-то в затылке и не позволяло спокойно усидеть на месте. В окна в это время скребся февраль. Сухая, скрюченная, как старческие пальцы, ветка тополя билась о гладкую поверхность стекла. Холодный ветер безжалостно мотал из стороны в сторону лохмотья снега и бросал колючие комья в глаза прохожих. Вот и закончились трагично короткие дни оттепели.

Наблюдать за непогодой было куда приятнее из квартиры, стоя рядом с батареей, когда не было нужды закрывать алую от мороза кожу шарфом и прятать околевшие руки по карманам. Почти такая же омерзительная погода была в тот день, когда на спортбазе зима и яростные нападки снега оборвали провода. Есеня невольно поежилась от воспоминаний, крепче укуталась в шерстяной кардиган и оглянулась на творящееся за окном безумие.

— С другой стороны, ты вовсе не обязана к нему идти, — вдруг бросила со своего места Настя, — просто, чтобы не выглядеть глупо.

— Да я же не переживаю, — пожала плечами Сеня, — просто интересно, насколько все плохо.

— Тогда тем более высовываться из дому в такую погоду ради интереса будет крайне глупо.

— Да, ты права.

Ничего другого, кроме как, сдавшись, согласиться ей не оставалось. Она и до Синицыной едва добралась сквозь сугробы и бесконечные нападки ветра. Всего-то хотела забрать домой вещи, чтобы не отягощать подругу своим навязчивым присутствием, но слово за слово и желание возвращаться в квартиру к родителям отпало как-то само собой. Предлогов остаться и заночевать здесь было куда больше, да и ее решению никто не собирался сопротивляться.

— К тому же, он сам тебе написал, что не готов сейчас общаться.

— Знаю.

Все эти беспочвенные накручивания по поводу и без, лишь сильнее нервировали. Пока одна ее часть остервенело пыталась уцепиться за остатки здравомыслия и убедить просто не лезть на рожон, оставив разрешение проблем до лучших времен, вторая так и подмывала сорваться с места и начать что-то делать. Что-то глупое и безрассудное. О чем ее никто не просил. После разговора с Кирой Вишневецкая растеряла остатки спокойствия.

На каждое неосторожное движение пол под ней тут же отзывался протестующим, старческим скрипом. Это до зубного скрежета бесило. Попытки отвлечься хоть на что-нибудь, на любую незначительную ерунду, закончились по итогу тем, что она принялась нервно мерить шагами комнату, чем изрядно развеселила Синицыну.

— Все равно ведь попрешься, да? — лукаво поинтересовалась Настя, откидываясь на спинку дивана.

— Не попрусь, не дождешься, — с упорством твердолобого барана ответила Сеня.

— Ну и на какой черт я поперлась? — сорвался с губ беспомощный стон.

Идея изначально была дурацкой и лишенной логики, а теперь она и вовсе казалась откровенно идиотской. Сомнения прогревали Есеню еще на пороге квартиры, когда Настя не без улыбки помогала туже затягивать удавку шарфа вокруг шеи.

Сработал тогда лишь один до абсурдности идиотский аргумент: если что, Сеня может в любой момент вернуться обратно, прижаться щекой к горячей батарее и послать на хер жажду к действиям. Сейчас же, стоя по щиколотку в снежном капкане сугроба, Есеня все чаще хваталась за мысль развернуться и войти в подъезд. И чем дольше вибрировала в подкорке эта мысль, тем отчетливее поднималось желание за нее ухватиться.

В лицо прилетела пригоршня колючего снега. Глаза от нее враз перестали различать детали. Разжижающая пространство пелена слез не позволяла сосредоточиться даже на собственных руках.

Двор кругом будто бы вымер — ни пения птиц, ни скрипа шагов прохожих, ни даже отголосков машин вдалеке. Уши заложил громкий, злобный стон ветра. Один порыв и тело Есени непроизвольно отклонилось в сторону, словно осинка в чистом поле. И черт бы с этим ветром, на посылай он с таким остервенением вихри снега прямиком в лицо.

Идти куда-то сквозь это погодное буйство было чистой воды безумием, и не будь Сеня от природы настолько до идиотизма упертой, давно отбросила бы эту идею. Ну, не отменять же планы из-за какого-то ветра? Да и возвращаться теперь назад глупо — Настя поймет, а вот Есеня себе такой слабости простить не сможет. И потому, следуя на поводу воспаленного чувства гордости, она только выше натянула на нос шарф и сделала первый героический шаг сквозь снежную бурю.

Безобидной погода казалась лишь со стороны теплой квартиры, пускай даже иллюзию эту и разрушало очевидное отсутствие людей и любой другой живности снаружи. Градусник и тот обманчиво убеждал, что в минус двенадцать замерзнуть насмерть Есене явно не грозит, но кто бы знал, что минус двенадцать можно смело помножать на полтора, если добавить к ним бесноватые порывы ветра.

Хватило десяти минут ходьбы по топким сугробам, чтобы на себе убедиться в абсолютной лживости термометров и миловидного пейзажа за окном. Пальцы на ногах даже ныть перестали от холода — теперь они вообще не ощущались в кроссовках, и шерстяной носок дело совсем не спасал. Про лицо и говорить не стоило: единственная часть тела, полностью обнаженная перед хлесткими ударами острых льдинок снега, болела сильнее, чем после солнечных ожогов.

Но то, что сдаваться теперь уже абсолютно точно поздно, Есеня окончательно поняла лишь перед заветной дверью в подъезд, когда едва подчиняющиеся телу пальцы тыкнули на знакомый номер квартиры. За продолжительными гудками домофона потянулись оборванные глухие удары сердца, и когда началось казаться, что Дани попросту нет дома, с другого конца сняли трубку:

— Кто? — послышался гундосый вопрос.

— Ты не поверишь, Миронов, — срывая голос на вымученную усмешку, отозвалась Есеня.

Каким бы богатым ни было ее воображение, представить Даню в болезни не получалось. Она отчего-то наивно ожидала увидеть привычно самоуверенное, пышущее здоровьем лицо с легким румянцем на щеках. Но вопреки всему, перед глазами предстала какая-то бледная, осунувшаяся тень с отчетливыми приступами страшной ангины.

— Какими судьбами, Вишневая? — почти выхаркал он из простуженного горла, вымученно оттягивая губы в подобии улыбки.

Таким замученным она, кажется, видела его впервые. Тот похмельный Даня на базе ни в какое сравнение с этой версией Миронова не шел. Тот хотя бы подавал признаки жизни, а не напоминал живое подобие фараона, иссохшего пару тысяч лет назад. Тело его держалось в вертикальном положении только за счет дверного косяка, на который Даня тяжело наваливался в ожидании, пока Вишневецкая устало дошоркает до него через лестничный пролет.

— Я просто подумала, может быть что-то серьезное, — зачем-то принялась оправдываться она, стягивая с головы шапку. — Выглядишь, кстати, дерьмово.

Ей даже врать не пришлось, чтобы его задеть. С такой бледностью кожа на лице могла смело посоревноваться со снегом на подошве ее ботинок, а глубокими тенями синяков под ошалевшими глазами в пору было хоть от солнца закрываться.

— И чувствую себя примерно так же, — натянуто отозвался Даня, салютуя ей кружкой с чем-то нестерпимо вонючим.

Спертый воздух квартиры хоть ножом режь, но Миронову, кажется, на сей факт было с прикладом положить. В его положении удивительным казалось, как он вообще смог добраться до домофона и опознать ее голос в трубке.

— Ангину тебе явно кто-то сверху в наказание послал, — задумчиво бросила она с порога, сминая шапку в задубевших до красноты руках.

— Давай, наваливай, — усмехнулся он, шмыгая носом, — я заслужил.

Есеня поймала свое отражение в широкоформатном развороте зеркала, и обреченно сникла. Она и сама выглядела не лучшим образом: погода хорошенько постаралась, чтобы тушь сползла с ресниц под глаза, а кожа на щеках и кончике носа запылала аварийно-красным и это в довесок к изможденности, которая так до конца и не прошла после случая в коридоре родителей. Про всклоченные под шерстяной шапкой волосы и говорить не стоило.

В любом случае, как бы плохо ни выглядела она, Даня на ее фоне смотрелся в десять раз хуже.

— Кира обо мне рассказала, да?

— Зачем спрашивать, если и так знаешь ответ?

Миронов кивнул в подтверждение собственных мыслей.

— Чай будешь? — буднично предложил он голосом, похожим на шорох старого, повидавшего виды, радио.

— Я сама налью, — ответила Сеня, стягивая с шеи удушающий жгут шарфа.

Похоже, он не имел ни сил, ни желания ей возражать, и это легко читалось по его откровенно безразличному пожиманию плечами и красноречивому кашлю вместо слов. За окном сочувственно подвывал ледяной ветер.

Вишневецкая и сама не до конца понимала, зачем пришла сюда. В голове неясно складывались наметки плана, отрепетированные реплики для диалога, но плачевное состояние Миронова и нелегкий путь до его квартиры, начисто отбили любое желание говорить о чем-то серьезнее прогноза погоды или любой другой будничной ерунды.

— Врача вызывал? — как бы невзначай спросила она, заливая воду в призывно разинутый рот чайника.

— Ага, и ничего нового я от него не услышал, — меланхолично отозвался Даня.

Шарниры на его шее износились, позвоночник выгнулся уродливой дугой, а плечи съежились в немощной сутулости. Голова под тяжестью температуры неумолимо легла на согнутые руки, на что каждая последующая реплика Миронова превратилась для Есени в увлекательный квест «пойди пойми, что он сказал». Да, в таком херовом состоянии она и правда еще ни разу его не заставала. И это против воли вызывало навязчивое чувство жалости.

— Бери ручку, пиши завещание, — кажется, единственное, что громко и отчетливо донеслось до ее ушей.

Есеня в ответ отплатила коротким, но весьма лаконичным «дурак».

— Ты не при смерти, — с улыбкой парировала она, щелкая кнопкой на чайнике. — Это простуда, а не чума.

Со стороны Миронова последовал только вяло поднятый большой палец, который тут же устало шлепнулся обратно на шершавую столешницу. Груз температурной головы он так и не поднял. В единственном окне за его спиной поднималась обезумевшая снежная буря. Соседний дом за белой стеной снега и вовсе исчез.

Судя по всему, домой ей предстояло добираться на такси, ведь в противном случае перспектива повторить историю Элли из Канзаса перед Есеней рисовалась крайне четкая. На то, чтобы совершить еще один героический марш-бросок сквозь пургу, у нее не хватит храбрости… или глупости.

Пока под рукой задорно булькал подступающим кипятком чайник, Сеня позволила себе устало осесть напротив едва подающего признаки жизни тела и сочувственно втянуть носом воздух.

— Вишневая, ты совсем не обязана… — долетело усталое со стороны Дани.

— Не обязана, — задумчиво согласилась она, — но хочу.

Пальцы будто сами просились зарыться в темную копну его волос, едва сдавливая пряди между пальцами. За невольным жестом заботы она ощутила осторожное прикосновение ладоней к ледяному запястью.

— Что с рукой? — гундосо поинтересовался он, разглядывая тугую повязку.

— Растянула, когда падала в обморок после той пробежки в лесу.

— Что?

В его глазах, пускай и покрасневших от прогревающей изнутри болезни, заискрилось холодными всполохами нечто похожее на жалость или, скорее, вину.

— Давай не будем об этом.

— Есеня, прости я…

Прежде чем он сорвался на извинения, которые по большому счету ей были уже абсолютно не нужны, Вишневецкая успела крепче сжать его руку и настойчиво повторить:

— Не сейчас, ладно? У нас еще будет время поговорить.

Так и сидели отчасти нелепо в мягкой тишине, прерываемой лишь раздосадованным гулом ветра за окном, пока не прервал короткий щелчок чайника. Есеня почти возненавидела его за такую поспешность, нехотя выскальзывая из теплой ладони Миронова прочь.

— Бабушка всегда говорила, что лучшее средство от больного горла — это молоко с вареным луком. Оно тебя мигом поставит на ноги.

— Да лучше б я сдох, — почти умоляюще отозвался Даня.

В прошлый вечер после разговора с Кирой, Есеня провела полночи без сна. Обдумывала случившееся. Впервые за долгое время почти без эмоций. Картина, как и сказала сестра Миронова, складывалась поганая, да и то, что последовало за приездом чьих-то несостоявшихся бывших было не лучше. Но, в конечном счете, долю пользы (не важно, что она почти не окупала затраченных сил и здоровья) она смогла вынести: помирилась с матерью, ощутила на собственной шкуре все прелести самостоятельной жизни и попыталась пересмотреть взгляды на некоторые вещи. Не так уж и плохо, если подумать.

Погрузившись в размышления, Есеня и не заметила, как разлила по кружкам кипяток и вернулась на место, протягивая Миронову чай.

— Как ты вообще умудрился заболеть?

Он хрипло вздохнул, подпер голову рукой и принялся меланхолично мусолить между пальцами этикетку от заварки.

— Ну, когда вылетаешь на мороз в одной футболке, результат закономерный.

Брови невольно съехали к переносице.

— Зачем?

— Расставался с Наташей, — хмыкнул он, — опять.

Пульс на мгновение сорвался. Вишневецкая даже вдохнуть забыла, так и замерев над кружкой с чуть распахнутым в удивлении ртом. А Даня тем временем продолжал:

— Она пыталась провернуть тот же трюк, что и на базе, и сбежать. Опять. Так что пришлось расставлять все точки над ё на свежем воздухе.

Тон его голоса — хриплый и едва слышный — пронзала насквозь невыносимая усталость. Та история, что по словам Киры тянулась с августа, тяжелым грузом висела на нем чертовых полгода. От таких новостей, с учетом непростой подноготной, Есеня толком не понимала — радоваться или сочувствовать. Всего понемногу, кажется.

— Я бы сказала, что это глупо, но не буду, — дипломатично отозвалась она, прихлебывая из кружки.

Миронов бесцветно процедил:

— Ты ведь сама хотела, чтобы Наташа больше не появлялась на горизонте. Я решил проблему.

— И какой ценой?

— Да ладно, — на его губах заиграла натянутая улыбка, — будто мои страдания не доставляют тебе морального удовлетворения.

Даня очевидно лукавил. Ведь делалось это не столько ради нее, сколько ради самого себя и собственного спокойствия. Впрочем, эти мысли ее уже не задевали и зла она не держала, лишком надело ощущение этого бремени на плечах. В сухом остатке важен был факт, и факт в том, что возможность появления на горизонте Наташи сводилась почти к нулю.

— Не в этот раз, — с беззлобной усмешкой ответила Есеня. — Вот только все никак понять не могу, почему не решить все это по телефону?

Тяжелый взгляд Миронова предупредительно царапнул по лицу. Еще одного раунда в словесную перепалку они оба рисковали не выдержать.

— Я не собираюсь с тобой ссориться, — поспешила заверить она, — правда. Мне просто интересно.

Скольких проблем удалось бы разом избежать, если бы еще в пасмурном октябре на чертовых стартах, суетливо слоняясь по всему стадиону с телефоном в руках, Даня расставил все по своим местам. История, как известно, не знала сослагательного наклонения, но хотя бы узнать о причинах Есеня имела право.

— Мы пытались, — прокашлявшись, бросил он, — и вышло паршиво. Ну, ты и сама видела. Такое решается не по телефону и не в переписках.

Ответ до абсурдного очевиден. И все же додуматься до него самостоятельно Вишневецкая не смогла: для таких простых решений в голове не оставалось места. Она в тот момент была слишком зациклена на себе, и осознание этого вдруг больно ударило по чувству вины.

— Прости меня, — выдавила она, утопив взор в кружке с чаем.

— Да тебе-то за что извиняться… — отмахнулся Даня, наваливаясь на спинку стула. На нее он тоже не смотрел.

— Ты сначала дослушай, — настойчиво надавила Есеня. — Я могу остро реагировать на некоторые вещи, и иногда вообще не отдаю себе отчет в действиях. Это не оправдание, разумеется, просто факт. И… — она замялась, принимаясь барабанить по кружке в попытках найти правильные слова, — кажется, я просто поторопилась с выводами. Все, что случилось после той ночи… Это полное дерьмо, но дерьмо случается. Мы наворотили достаточно за этот месяц, особенно я. Так что… предлагаю сделать дубль три и начать заново. И пошла в жопу эта Наташа.

В воцарившейся за этими словами тишине их взгляды, наконец, пересеклись. Быстрое, неосторожное столкновение заставило невольно вздрогнуть. Не так она планировала поставить точку в затянувшейся ссоре. Все вырвалось как-то само, в едином порыве, и вряд ли она смогла бы лучше описать то, что творилось сейчас на душе. Даня беззвучно размышлял о чем-то: поджимал губы, почесывал наметившуюся щетину на подбородке, но глаз от нее не отводил.

Сколько раз за последние шесть месяцев они уже договаривались о том, чтобы оставить прошлое в прошлом? Не иссяк ли их лимит на вторые шансы? Есения понятия не имела, но отчаянно хотела верить в то, что надежда еще есть. В конце концов и сам Миронов тихо хмыкнул и согласно кивнул, бросив с улыбкой примирительное:

— По рукам.

Волнение, густой субстанцией обволакивающее тело, вымылось прочь свежим потоком ни с чем несравнимого облегчения. Есеня прикрыла глаза, бесшумно выдыхая. Как легко оказывается избавляться от обид, не погибая морально над каждой из них, не в силах отпустить.

За окном стремительно вечерело. Наступающие сумерки окрасили снег в темно-синий. Сквозь кружево непрекращающейся пурги начали вспыхивать огоньки чужих квартир. Фонарные столбы яркими маяками прокладывали путь в бесконечном белом океане для случайных прохожих. Перспектива сунуться на улицу нагоняла чувство безнадеги. Будто читая ее мысли, Миронов вдруг спросил:

— Ты останешься?

С ответом Есеня медлила. А нужно ли это?

— Не уходи, хорошо? — сжав ее ладонь, с несвойственной мольбой попросил он, — мне кажется, нам есть, что еще обсудить.

— Ты едва на ногах держишься, — с сомнением покачала она головой.

— Значит, обсудим утром.

От внезапности предложения она едва не поперхнулась:

— Хочешь, чтобы я осталась до утра?

— Ну, погодка за окном паршивая, а ты что-то говорила про следующую снежную бурю…

Он до сих пор хранил эту нелепость в памяти, а ведь Есеня брякнула ее совсем невпопад, чтобы разрядить обстановку. Да и не про бурю тогда шла речь… Мелочь, конечно, но ее даже позабавила. Наружу вырвался смех:

— Я говорила про отключение электричества.

Сдавать позиции Миронов так просто не планировал, и с ощутимым нажимом подкрепил свои слова еще парочкой аргументов.

— Такси ты вряд ли дождешься, а идти ночью по таким сугробам — самоубийство.

Когда в последний раз он вообще уговаривал ее что-то сделать? Не требовал, не ставил перед фактом, а просил. Чертовски приятное чувство, когда есть выбор. Только вряд ли подобное вскоре еще раз повторится, учитывая невозможную принципиальность Миронова. Есеня поспешно отступилась, даже не начав торговаться.

— Ладно, — кивнула она, — уговорил. Но молоко с луком я в тебя все равно залью.

— Если такова цена… — обреченно проронил Даня, разводя руками.

И вот оно. Дурацкое, глупое чувство счастья, вновь наполняющее легкие. Невесомое и бодрящее, от которого хочется взлететь воздушным шариком под потолок. Наивное и очень хрупкое, как показало время, от того и такое ценное.

Есеня поднялась со стула в намерении убрать опустевшие кружки в раковину, почувствовала, как Даня инстинктивно поднимается вслед за ней. Два осторожных шага и вот она уперлась в его грудь, потянулась неосознанно к шее, запустила пальцы в темные волосы, подтянулась на цыпочках и замерла на миг. Пускай быстро, глупо и поспешно, но будто иначе у них не получается.

— Заразишься ведь, — улыбнулся Миронов, но так и не отстранился.

— Я готова рискнуть.

Его губы сухие и горячие и на вкус как ромашковый чай. От Дани волнами исходил болезненный жар. И все же так чертовски приятно просто быть рядом с ним, ощущать его кожей, рецепторами языка, всем своим крошечным существом. Разряды тока пробили позвоночник и устремились вниз, к животу и ногам. Мимолетное ощущение эйфории запылало ярким румянцем на щеках.

И все же момент не самый подходящий. Есеня опустилась на пятки и шумно вздохнула. Раскрытой ладонью она в шутку уперлась ему в живот, отталкивая.

— А теперь ляг уже в кровать, на тебя без слез не взглянешь.

— Только если с тобой.

Спальня утопала в мягком полумраке. Свет от торшера бросал на стену у изголовья кровати длинные, геометрически правильные тени. Ее настолько увлекло рисование, что теперь она подмечала даже это.

Лежать вот так рядом с Даней в полной тишине теперь не казалось чем-то неправильным. Легкое стеснение, быть может, и осталось мелким сором где-то на дне души, но сейчас она ощущала лишь тихое, усыпляющее умиротворение.

Его футболка на ее худых плечах казалась несуразно огромной, только длины упрямо не хватало, чтобы прикрыть обнаженные колени. Есеня лежала поверх одеяла, то и дело порываясь чуть подернуть края своей новой пижамы, чтобы прикрыть хоть половину бедра. Невидимые рисунки, что она хаотично выводила пальцем на предплечье Дани, почти смогли его убаюкать.

— Мне кажется, я начинаю влюбляться в тебя, — сквозь навалившуюся дрему проронил он внезапно.

Есеня весело хмыкнула:

— Это температура, Миронов, расслабься. К утру пройдет.

— Я серьезно.

Она переплела их пальцы и навалилась головой на плечо. Сон вот-вот грозился сморить и ее.

— Тогда повторишь это, когда проснешься.

За окном продолжала стонать вьюга.