Вишневая

Глава 15

Впервые за долгое время Есеня вообще не видела снов, только бесконечное, черное полотно. Лишь иногда редкие разноцветные всполохи пятнами растекались под веками, чтобы в конце концов померкнуть и раствориться без следа. Впервые за долгое время она не распахивала в беспокойстве глаза, выдергивая себя из объятий Морфея каждый чертов час, чтобы убедиться, что все в порядке. Впервые за долгое время она спала спокойно.

Она и в самых отчаянных мыслях не могла допустить, что в конечном счете все закончится вот так — в одной постели с Мироновым, до того ее фантазия боялась соваться так глубоко. Хотя, возможно, стоило бы. Тогда непременно в мозгу зародился бы вполне логичный вопрос: «что будет дальше?». А дальше сплошная неизвестность и много переменных, которые могли изрядно все усложнить.

В момент, когда Кира неведомым самой Есене образом уговорила ее отправиться с ними на танцпол, единственное, что действительно не давало покоя — невыносимое чувство усталости, грузно свесившее ножки с ее шеи. Желание послать все к черту и забыться, как оказалось, успешно перебарывало голос разума, требующий отвязаться от компании новых знакомых и послушно вернуться домой, как бы того хотели ее родители. Боязнь подвести их ожидания и попасть в очередной переплет до тошноты раздражала. Да и что они могли бы ей сделать, оторванные обстоятельствами и снежной бурей? Да и что могло бы пойти не так?

Миронов. Вот что.

В том разговоре с Настей на вопрос «а ты хотела бы…» с губ предательски слетело «хотела», вот только, чего конкретно, Есеня и сама до конца не понимала. Одно дело, ее нелепые желания и совсем другое — суровая действительность. Действительность, в которой она, едва ухватившись за эту отчаянную идею, одергивала себя и суетливо отгонять мысли о Дане прочь. Наверное, потому что и сама не была уверена, что из этого и правда могло что-то выйти. Ведь это же Миронов — неоспоримый лидер списка самых неприятных людей мира. А это она — невзрачная и не больно-то в чем-то преуспевшая Вишневецкая.

Что руководило ей, когда она позвала его на танец? Чем она думала, когда с готовностью отвечала на поцелуй?

Кажется, в тот момент на проводах в мозгу тоже налипло достаточно снега, чтобы вся система закоротила и перестала нормально функционировать. Все, что она помнила — дурацкое, необъяснимое чувство счастья, заполняющее тело, словно гелий воздушный шарик. От него хотелось взлететь и устремиться куда-то под купол снежных облаков, забывая обо всем остальном. Уши забились сахарной ватой, а сердце, будто йо-йо в руках ребенка, подпрыгивало от пяток к горлу, не в силах успокоиться.

В ее первый раз все было иначе.

Тогда в полумраке детского лагеря, куда привезли еще зеленых первокурсников на традиционное «посвящение», она в порыве откровенности поделилась с малознакомым парнем о том, что быть девственницей не так уж и весело. Он поделился теми же мыслями в ответ. Слово за слово, дружеское одолжение и клятвенное обещание никому о случившемся не рассказывать. Односпальная скрипучая кровать, три неудачных попытки надеть презерватив, раздражающее пыхтение в ухо и тяжелое тело, навалившееся сверху. Боли почти не было, но и удовольствия тоже. На утро обо всем хотелось забыть, а с тем парнем они больше не общались.

С Даней было не так. Короткий миг стеснения, глубокий вдох и рывок в бездну с закрытыми глазами. Теплые, почти болезненные волны наслаждения, прорезающие путь от низа живота к груди. Безоговорочное доверие на грани инстинктов. А затем умиротворение и тишина.

Проснулась Есеня лишь когда по окнам настойчиво заскребся фиолетовый вечер, а подножье гор нарядилось в яркие софиты внешнего освещения. Снежный плен все же отступил под натиском снегоуборочной техники и позволил электрикам залатать дыры в системе питания. Последствий внезапно нахлынувшего армагеддона почти не ощущалось. Но разбудил Есеню отнюдь не вспыхнувший до больной рези свет за окном, просочившийся в комнату бледно-апельсиновыми пятнами, а настойчивый стук в дверь, за которым потянулся нервный сопрано кого-то отдаленно ей знакомого.

— Даниил Александрович, это Елена Владимировна, мама Есени. Вы ее не видели случайно?

Рука Миронова крепко и весьма своевременно передавила ей рот, поймав ладонью громкий вздох, едва не слетевший с губ от неожиданности.

— В ванную, — коротко скомандовал он немыми губами.

Определенно точно Даня не называл матери номер своей комнаты. Так каким магическим образом она сумела их отыскать?

Задаваться подобными вопросами приходилось на ходу, подхватывая с пола одежду и мигом скрываясь за дверью. Тонкая полоса света, сочащаяся сквозь узкую щель, больно обожгла роговицу глаза, едва Есеня попыталась хоть что-то разглядеть. Выпила она не так уж и много, чтобы похмелье навострило все самые гадки чувства от тошноты до светочувствительности, но вертикальное положение и резкий подъем едва ли хорошо сказывались на ее состоянии.

Страх банально громко вдохнуть, чтобы не выдать себя перед нагрянувшей матерью, стреножил Есеню посреди комнаты, не позволяя ни сдвинуться, ни успокоиться. Пульс похоронным маршем громыхал в ушах.

Надежда была лишь на Миронова и его потрясающую способность заплетать любой бред в убедительную историю.

— Не знаю, где она. В последний раз мы виделись вчера.

Голос спокойнее моря в абсолютный штиль, будто в его ванной в самом компрометирующем виде не пряталась виновница всего этого бедлама. Неведомым образом он успел нацепить на себя свежую одежду и наскоро забросать кровать, чтобы та и намека не оставляла, что ночь Даня провел не в одиночестве. Сквозь щель между наличником и дверью неаккуратно наброшенный поверх подушки уголок одеяла был единственным, что Есеня могла разглядеть.

— Мы вот недавно приехали, а в домике пусто. Подумали, вдруг вы знаете…

Если бы только Даня умел держать язык за зубами, всего этого разговора вполне возможно и не случилось бы. Мать в блаженном неведении слонялась бы по закоулкам злополучной базы в поисках непутевой дочери, а Вишневецкая не рисковала бы разжиться внезапным инфарктом в свои совсем юные девятнадцать. Будь проклята долбанная мироновская услужливость.

Заплутав в собственных мыслях, она почти забыла про одежду, которую с таким отчаянием и страхом прижимала сейчас к груди, словно пытаясь найти хоть какой-то якорь, чтобы не грохнуться от переизбытка чувств на пол. И лучше бы эта одежда была на ней, если вдруг чутье Елены Владимировны, принюхавшись, не поселит в ее голове идею сунуться в номер и лично все осмотреть.

Попытки издавать как можно меньше шума щедро отваливали массу сопутствующих проблем. Стоять в темноте на одной ноге, деревянными пальцами бесшумно натягивая шерстяной чулок на вторую, казалось не самой легкой задачей. Еще тяжелее было заставить молнию на юбке не издавать предательского хруста на попытки ее застегнуть. Кто бы знал, что тренировки в зале до изнеможения свою пользу проявят в столь постыдном положении. Невесть откуда взявшееся чувство баланса и сила в икроножных мышцах держали тело вертикально, не позволяя заваливаться и терять над телом контроль. Вот только когда дело дошло до ботинок, Есеня с ужасом обнаружила вдруг, что под рукой их нет. А если их нет…

— Твою мать, — вырвалось на выдохе.

Колени настойчиво начал подгибать страх.

А ведь они были так близко, почти у матери под носом. Одного торопливого взгляда оказалось бы достаточно, чтобы выявить подлог.

Если бы она оказалась чуть внимательнее необходимого, одним напряженным разговоров в дверях дело наверняка не ограничилось бы. Это тебе не перед Синицыной оправдываться за то, чего не было, это мама, перед которой все аргументы заведомо были обречены на провал.

— Может она пошла на гору, чтобы вам позвонить? Время позднее.

— Да, наверное, — растеряно согласилась мама, судя по звукам, переминаясь с ноги на ногу, — поищу ее там. Спасибо, что присмотрели за ней!

Спасибо, что трахнули мою дочь, Даниил Александрович. Дважды.

От собственных мыслей лицо заполыхало. Не к месту пробудившийся сарказм лишь сильнее отравлял и без того обезвоженное тело.

— Без проблем.

Когда за спиной Елены Владимировны хлопнула входная дверь, лавина облегчения сошла от макушки к пяткам покалывающей прохладой. Сердце, до того рвавшееся из грудины прочь, мелкий пунктир затянула в длинные прямые. Так и подмывало осесть в бессилии на пол и помолиться проведению за собственную потрясающую удачливость и врожденную близорукость матери.

Вишневецкая выждала стратегически еще секунд десять, прежде чем рискнула воровато высунуться из ванной.

— Сама бы я без присмотра не справилась, разумеется, — с неодобрением вырвалось у Есени, — низкий тебе поклон, Миронов.

Удушающая опека матери ее ничуть не грела, скорее раздражала своей навязчивостью. Липкое чувство паники начисто смыло негодованием, стоило только убедиться, что в комнате безопасно. Всклоченная и раздосадованная Вишневецкая напоминала скорее суетливую мышь-полевку, которая никак не могла отыскать заветное место для схрона. Даня в противовес ей был до завидного спокоен, ни одной задумчивой морщинки на лбу не выдавало тревоги.

— Она о тебе беспокоится.

— Или пытается придушить своим контролем, — возразила она, выхватывая из-под куртки Миронова свою собственную, — вещи довольно похожие, можно легко спутать.

Проклятые ботинки мать так и не заметила. Отчего-то сегодня удача с несвойственным великодушием щедро осыпала Вишневецкую своей благодатью.

— Могло быть и хуже.

— Куда уж хуже?

— Твоя мать хотя бы жива.

Есеня мигом прикусила язык. Наверное, с ее стороны это прозвучало слишком жестоко, и в громких выражениях не было никакой нужды. Порой обида на навязчивость и маниакальную потребность мамы в опеке затмевала маревой пленкой все прочее, начисто отсекая мысли о том, что некоторые лишены и малой доли материнской любви даже в самом неприятном ее проявлении. Вот только быть за это благодарной у Вишневецкой отчего-то до сих пор не получалось.

Наскоро обувшись, она сбила с плеч наваждение. Все это — бесполезная патетика, и времени на нее не было. Нужно было как можно скорее слететь с лестницы и броситься прочь, подальше отсюда, чтобы у семьи и мыслей не закралось, что Есеня имела достаточно смелости, чтобы не ночевать дома.

— Мне пора.

Голос Дани неожиданно настиг ее у порога.

— Не жалеешь о том, что случилось?

Она замерла, крепче сжимая в пальцах куртку. Вопрос, лишенный смысла. Оба они знали, на что шли и чем все это может кончиться. Так был ли толк сожалеть, когда это произошло?

— Ни капли, — без раздумий ответила Есеня, оборачиваясь, — а ты?

Он пожал плечами:

— Нет.

Вселенная удивительным образом жонглировала атомами, сталкивая и разводя те в вечном вальсе. Миллионы предлогов должны были сложиться в правильном порядке, чтобы они оказались здесь и сейчас, глядя друг другу в глаза с обнажающей откровенностью. И пусть Вишневецкая никогда не считала себя фаталистом, она смиренно положилась на волю обстоятельств. Вышло так как вышло.

Миронов никогда не был тем человеком, с которым она когда-либо планировала сближаться. Напротив, все ее существо каких-то полгода назад активно сопротивлялось его компании, самозабвенно ныряя во все самые болезненные и раздражающие моменты прошлого. Но вот она здесь, в его номере, растрепанная, едва ли выспавшаяся и до непривычного спокойная. Стыдно не было. Было как-то абсолютно все равно.

— Что ж… — протянула Вишневецкая с неловкой улыбкой, сминая куртку в руках, — до следующего отключения электричества, я так полагаю.

— Надеюсь, все же поводов будет больше, — в тон ей усмехнулся Миронов.

Тихой поступью она просочилась за дверь. Встряхнувшись, Есеня набросила на плечи курточку, но не успела сделать и пяти шагов, как обнаружила, что в холле находится не одна. Из-за поворота показался водопад идеально прямых золотых волос. Большие серые глаза в обрамлении длинных ресниц ошарашенно уставились на Вишневецкую, простреливая ту непонимающим взглядом, будто застали ее на месте преступления. Безупречная, с иголочки одетая незнакомка, еще сохранившая остатки мороза с улицы, неспешно проплыла мимо, нервно сжимая тонкими, музыкальными пальцами лямку крохотной и явно дорогой сумочки.

В мозжечок больно впилась невидимая игла. И хоть ноги отчаянно несли Есеню к лестничному пролету, голова упрямо стремилась обернуться, чтобы поймать незнакомку в поле зрения. Навязчивое, болезненное чувство, что ситуация отчего-то вдруг стремительно начала вырываться из-под контроля, замедляло шаг.

Неподалеку раздался торопливый и нарочито громкий стук в дверь. Есеня затаилась за поворотом, прислушиваясь.

— Наташа?

— Миронов, ты охренел? Это кто был? Что за девка?

Тот газ, что наполнял тело чувством легкости и невесомости, мигом куда-то испарился, а Есеня вдруг ощутила, как беспомощно летит навстречу пропасти и больно ударяется о самое дно. Мысли роем жужжащих ос начали безжалостно впиваться в мозг.

Нужно было всего-то сложить один плюс один и получить неутешительные три в итоге. Кто-то был тут явно лишним, и этот кто-то очевидно не ошарашенный и онемевший от неожиданности Миронов и уж точно не названная им Наташа с фарфоровым личиком и огромными, кукольными глазами.

— Давно ты трахаешься с кем попало? — донесся истеричный, срывающийся визг из-за закрывающейся двери.

В грудь словно закачали азот, остужая внутренности до критических температур. Ни вздохнуть, ни выдохнуть. Только бежать, уноситься прочь по раздражающе длинным коридорам, пока самообладание окончательно не оставило, лететь сквозь лестничные пролеты на первый этаж в двери, навстречу свежему воздуху.

По лицу полоснул холодный ветер. Мороз, мигом пролезший под тонкую ткань майки и чулок, привел в чувства. Нужно было вернуться домой. Как можно скорее. А остальное потом… как-нибудь потом…