Вишневая

Глава 8

В Есеню матушка-природа вложила генами полную невосприимчивость к чужим людям. Доверие было для нее не пустым звуком и просто так жить с душой нараспашку она не умела. Наверное, потому с людьми она всегда сходилась натужно и медленно, насилу вытаскивая из себя слова для диалога.

Большим количеством друзей она похвастать никогда не могла, а тех немногих, что у нее имелись, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Удручающе, куда ни глянь. С другой стороны, был смысл в том, чтобы не величать каждого своего знакомого таким громким понятием как лучший друг. Сеня вообще была свято убеждена, что их за всю жизнь у человека бывает от силы трое, а те, кто считает иначе, либо идиоты, либо плохо разбираются в людях. Не с каждым можно было поделиться тем, что жрет изнутри в трудные времена. Не все бросились бы на выручку в тяжелые минуты; не каждому она и сама готова была помогать в ответ.

Рыжая Алиса, активно жестикулируя, что-то объясняла в ответ на вопрос Дани. Рядом с ней сидела не менее обреченная Настасья, которой хватило ума присосаться к главной кобре сборной. Как оказалось, та умудрилась проспать отъезд тренера и команды, застав на базе только Даниила Александровича и эту красноголовую дрянь. Но вопреки всему, Сене ее было ничуть не жаль — жаль было себя и Миронова, которому приходилось вслушиваться в пространственные размышления ни о чем и делать вид, что ему до безумия интересно.

За монотонным гудением дворников скорбно тянулась серая лента дороги, неторопливо катились в никуда серые машины и одиноко плелись по тротуарам серые люди. Октябрь высасывал все краски лета, будто затягивая их в черно-белый фильм начала двадцатого века.

Есеня даже голосов толком не различала и вообще не слышала ничего кроме собственного дыхания. В глотке расползалась затевающаяся инфекция, давила на голосовые связки и трубку гортани, глотать уже было больно. Прав был Миронов про пневмонию, только ее теперь не хватало.

От пустого и бездумного созерцания трассы отвлек настойчивый тычок в предплечье вместе с просьбой вытянуть из-за сиденья протянутый телефон. Это Настя не давала себя забыть.

«Тоже задолбалась в компании Алисы?» — высветилось в заметках на экране.

Есеня без всякого воодушевления согласно хмыкнула, возвращая телефон. Спасти ситуацию могла только музыка, и ее Вишневецкая скрутила почти на максимум. Высокий сопрано Алисы утонул в нарастающих басах колонок. Второй час неустанного доказывания того, что она достойна нового тренера вроде Дани за все свои заслуги и качества, прервался тяжелым, надсадным голосом исполнителя. Атмосфера в салоне с потрескивающего напряжения смягчилась до легкой меланхолии под недовольные реплики рыжей сзади. Миронов едва заметно улыбнулся в немой благодарности, расслабленно развалившись на водительском месте.

— Спасибо, — тихо шепнула Настя под ухо.

Путь предстоял долгий и утомительный, лишняя болтовня лишь растягивала муку бесконечной дороги. В молчании голова, наконец, прояснилась и стало как-то спокойнее. И двадцати минут не прошло, как веки Есени начали слипаться, а голова, налитая свинцовой тяжестью, завалилась на плечо.

Дорога заняла почти полдня из-за дождя и вереницы машин, плетущихся с выходных в сторону дома. Чем не повод для дорожных рабочих пуститься чинить широкие участки трассы именно сейчас? Ведь это же нормально — укладывать асфальт в лужу. Об этом и ряде других особенностей, большинство из которых касалось физиологии человека и заветного места, из которого тянутся руки, Есеня узнала от разозленного Дани, сквозь сон ощущая волны негатива, распространяющиеся от него словно рябь по воде.

Дома они достигли только ближе к глубокой ночи, когда на дорогах не было толком ни машин, ни идиотов-гуляк, которых хлебом не корми, дай пошляться среди сумерек по улицам. Вишневецкая сквозь сон почувствовала, как замерли на месте колеса BMW, а кто-то заботливо начал тормошить ее плечо.

— Эй, травмированная, конечная станция, — оповестил с усмешкой Даня, отстегивая ее ремень, — просьба всех покинуть вагон.

В салоне остались только они двое и голос ведущей на радио. Есене, при всем безграничном желании завалиться на мягкую кровать, покидать насиженное место не хотелось. Она словно бы специально медленно вытягивалась в тонкую струну, стряхивая с себя остатки сна.

— Сама дойдешь хоть, или помочь? — из чистой вежливости спросил Миронов, получая многозначительное покачивание головой в ответ.

— Справлюсь как-нибудь, — ответила Есеня, распахивая дверь. Лицо обдало ледяным дыханием октября вперемешку с острой, осенней сыростью. Последний налет Морфея растворился в накрапывающей мороси и гнилой черноте ночи.

Даня не настаивал на помощи, только молча вытащил из багажника ее рюкзак и с нотками веселья бросил:

— К врачу хоть обратись со своей ногой, малохольная.

А ей было будто бы слишком плевать на этот сарказм в конце фразы, чтобы отвечать чем-то не менее колким. Она тихо приняла из его рук поклажу, кивнула и молча поплелась в сторону подъезда.

— Я тебе даю неделю отдыха, Вишневая. Но, чтобы потом отработала все на парах. И, пожалуйста, постарайся не убиться обо что-нибудь за эти семь дней.

Есеня наигранно отдала ему честь и тем самым поставила точку в разговоре. Безупречный кроссовер Миронова мягко зашелестел шинами по сырому асфальту, оставляя Вишневецкую абсолютно одну.

Она бы соврала, сказав, что вынужденный перерыв ее не радовал. Напротив, Есеня была безмерно счастлива возможности закутаться в кокон пухового одеяла и успешно проспать сутки, а, проснувшись, смаковать сладкую мысль, что ей никуда не надо идти.

Мама на радостях от новостей о закрытии долга и в ужасе от ее травмы даже разрешила пропустить пары, уповая, что безгранично талантливая дочь наверстает программу и без них. Елена Владимировна в последнее время стала проявлять непозволительно много теплых чувств к дочери, что обоснованно ее пугало.

Полноценно насладиться бездельем Есеня, к своему несчастью, так и не смогла. Организм, привыкший к тренировкам, меньше чем за неделю сильно спасовал: мышцы заныли без нагрузки, усидеть на месте казалось абсолютно непосильной задачей, даже дышать полной грудью получалось с трудом, будто без ежедневных пробежек легкие ссохлись размера на два. Еще и мозг настолько отвык существовать в режиме энергосбережения, что сосредоточиться на парах стало для Есени задачей практически невыполнимой. Вишневецкая с трудом впитывала информацию, вынужденно глотая одни и те же страницы с конспектами по несколько раз, чтобы хоть что-то запомнить. Губка ее серого вещества переполнилась изнуряющей влагой, не в силах вобрать в себя больше.

Миронова, с тех пор она так и не видела, измученно таскаясь от аудитории к аудитории в попытках исправить стремительно скатывающуюся под уклон учебу. Ведь это же так просто лишиться своего титула и положения при дворе, едва его покинув. Свято место пусто не бывает. Пока Вишневецкая до крови и пота усердствовала в спортзале, регалии предложили кому-то другому, кому-то вроде умницы Ирины Исаевой. Да, той самой.

Вот так и выживают в диких условиях университета.

Единственной отрадой, кажется, стала Настя с птичьей фамилией Синицына, которую нелюдимость Есени ничуть не смущала, а наоборот влекла, словно магнит. Она оказалась вполне приятным собеседником, готовым мириться с чудачествами Вишневецкой, а большего от нее и не требовалось. Точек для соприкосновения у них было не так уж и много, но Настя вполне успешно отвлекала от сдавливающих горло мыслей об учебе и, как ни странно, об упущенных тренировках с Даней.

Она и сама не поняла, когда успела пересечь ту тонкую грань между здравым смыслом и чувствами. Казалось бы, в их отношениях все по-старому, а для Сени будто вечность скорым поездом проехала мимо. Она бы и рада была сказать, что та спортбаза так и осталась пережитком прошедших выходных, если бы не та чертова подсобка. Чем чаще она хваталась за мысли об этом, тем стремительнее внутри разрастался непонятный страх встретиться с Даней один на один.

По истечению недели, когда нога против воли самой Вишневецкой постепенно начала заживать, а отведенный Даней срок подошел к концу, количество поводов не ходить на пары начал увеличиваться и прогрессировать. Чем дольше и упорнее она игнорировала его сообщения и пары, тем яростнее завывало под ребрами чувство стыда. Педантичная и всегда собранная часть Есени просто не могла допустить такое количество прогулов (опять), перерастающее из пары дней в две невыносимые недели. Еще одного марафона по закрытию долгов она бы не вынесла.

Единственной адекватной и веской причиной впервые за столько дней стала внезапная хворь младшего брата и отъезд матери в довесок к командировке отца. Столько возможностей открылось внезапно для финального аккорда в игре на мироновских нервах. Вишневецкая здравой частью сознания понимала, что лимит его терпения не бесконечен, и стоило бы поступить по совести и лично перед ним объясниться. Но даже наличие веского повода снова соскочить ни на миг не успокаивало бурю внутри. В зал Есеня шла медленно, на каждый шаг сглатывая ком в горле, который все никак не хотел идти вниз по пищеводу. С подобными настроениями, наверное, осужденные шли на плаху.

— Что сегодня? — не дожидаясь ее вступительной реплики, перехватил Даня, — положение Венеры и Марса на небе к тренировкам не располагает?

— Брат заболел.

— А, так мы уже тяжелой артиллерией зарядили, в ход пошла семья.

— Я с таким шутить не буду.

Пашка уже не в первый раз успешно отваживал ее от занятий своими болячками. Случались они, как правило, редко, но метко. И хоть поводов для радости в этой ситуации было крайне мало, Есеня брату все равно без лишних слов была благодарна.

Вечер обещал быть крайне приятным: пустая квартира, полный холодильник еды и конспекты по пропущенным парам. И вроде бы ничего серьезного не намечалось, и Миронов утихомирился, и даже настроение для учебы было, а все же сидело в ней что-то необъяснимо колючее и больно впивалось иглами под кожу. Наверное, просто паранойя.

За окном с сырых, облысевших деревьев соскальзывали прозрачные капли дождя, Паша развлекал себя сам телевизором и приставкой, а под ухом тихо играл расслабляющий плейлист. Час медленно перетекал в другой, буквы перед глазами начинали расплываться и складываться в неразборчивую мешанину, а открытая страница с телеграмом все чаще всплывала на экране ноутбука ради бестолкового пролистывания постов в поисках свежих новостей.

Ничего не предвещало беды, кроме, внезапного звонка в домофон.

Вишневецкая так и подпрыгнула на месте, прикусив от неожиданности губу. Навряд ли это мама преодолела половину пути к бабушке и, спохватившись, помчалась домой, и тем более это не папа, которому при всем желании не хватило бы времени на перелет.

Есеня, не тратя понапрасну внимания на соленый привкус крови на языке, медленно прокралась к двери. Ноги будто назло отказывались семенить чуть быстрее, одеревенев от долгих часов сидения. Когда волевым усилием она все же достигла коридора, выбора впускать незваного гостя или нет ей уже не осталось. Паша успел тыкнуть на кнопку раньше.

— Тебя кто просил открывать дверь? — негодующе уставилась она на брата. — Ты почему даже не спрашиваешь, кто это?

— Дядя какой-то, — прокашлявшись, безразлично пожал плечами Пашка и зашлепал в сторону гостиной, — я его у тебя в друзьях видел.

На медленной загрузке Есеня с трудом пыталась припомнить, что за загадочный дядя есть у нее в друзьях и откуда у этого дяди ее адрес. Какому педофилу она успела проболтаться? Да что за бред! Нет у нее никаких дядей в друзьях… Кроме того, кому она сама сообщила свой номер.

— Твою мать, Миронов, — несдержанно выругалась она, упираясь руками в дверь.

Фраза непростительно громко разнеслась по квартире, достигая и детских, навостренных ушей:

— Я все маме расскажу, — донеслось из гостиной.

— Не забудь тогда и про приставку упомянуть, в которую тебе запретили играть.

— Так ты же сама разрешила, — под конец фразы брат разразился новым приступом кашля.

Переспорить его она и при знании десяти языков не сумела бы. Пашке находчивость досталась от отца, Есеня же своей покладистостью и косноязычием пошла в мать.

— Зараза, — сдавшись, прошипела под нос Есеня, без особого выбора распахивая перед носом заявившегося гостя дверь.

Даня по лестничной клетке пронесся меньше, чем за полминуты, проскакивая через ступеньку каждый пролет. Что надоумило его внезапно справиться о благополучии Вишневецкой, оставалось загадкой. Впрочем, он опередил ее вопросы вступительным:

— Решил проверить, как поживает твой брат.

Есеня от негодования едва зубами не заскрипела, пропуская на порог обнесенное запахом осени тело.

— Не веришь, значит, — едко выдавила она вместо приветствия.

— Ты мне сама выбора не оставила.

Конечно же обвинять его Есения права никакого не имела: в конце концов, это она подорвала доверие. Даня вел себя ровно так, как и положено хорошему преподавателю — не переступая черту — за исключением того случая в подсобке. Но ведь он о нем уже забыл, так ведь? Стало быть, Есеня сама виновата в том положении, в которое добровольно загнала себя. Черт, как же порой здравомыслящей половине хотелось врезать самой себе за этот дурацкий цирк.

Ей ничего не оставалось, кроме как запирать за ним дверь и вешать мироновскую влажную от дождя куртку на крючок. В дверном проеме гостиной показалось заинтересованное, болезненно-пунцовое лицо брата.

— Паша, это Даня. Даня, это Паша.

Миронов одарил приветливой улыбкой вмиг застеснявшегося Пашку, который в ответ умудрился только помахать ему контроллером в руке, кашлянуть, и шмыгнуть обратно в комнату.

— Еще доказательства нужны?

— Убедила, Вишневая, сдаюсь, — он миролюбиво отмахнулся от нее поднятыми руками.

С его потяжелевших волос крупными каплями падала дождевая вода, впитываясь в белоснежную ткань футболки. У Сени при всем возмущении рука не поднялась бы выгнать его обратно под дождь, даже осознавая, что от подъезда до машины идти ему не далеко. Чертово добросердечие, будь оно проклято.

— Чай будешь? — прервала она уже ставшей неловкой тишину, в пригласительном жесте указывая на кухню как раз напротив гостиной.

Отказываться Даня из вежливости не стал. За окном пунктир дождя превратился в почти неразрывную прямую, капли хлестко отбивали ритм на подоконнике и листьях, поднимая страшный шум. Ну правда, не выгонять же несчастного Миронова в грозу на улицу? Или выгнать? Не снежная же королева, авось не растает.

Есеня сама себя подогревала мыслью, что в этом доме она хозяин, и попросить его выйти она могла в любой миг. Правда теперь, оказываясь с ним лицом к лицу вне стен университета, вся спесь и бравада куда-то спешно испарились, оставляя вместо себя неуверенность и дрожь. Она едва кипяток мимо кружки не пронесла, слишком отстранившись мыслями от реальности.

Трудно контролировать себя в присутствии лишнего в помещении, еще сложнее было делать это в присутствии конкретно Дани, который будто бы неустанно отслеживал все ее передвижения. Жест с чайником конечно же не прошел мимо: теплые руки отобрали у нее фаянсовую кружку и заставили отстранено наблюдать, как пакетик чая тонет в горячей воде, испуская душистый аромат трав.

— Как нога?

— Еще болит, но не страшно.

По ней прошелся скептический взгляд, задерживаясь на миг на бледных щеках. Есеня от него инстинктивно съежилась.

— Зубков, наконец, засунул язык в задницу после соревнований, — отхлебывая из кружки, как бы невзначай бросил Миронов, — перестал кичиться своими долботрясами, которые даже в десятку войти не смогли.

— Так вот где собака зарыта, — догадалась Есеня, — ты поспорил с Зубковым, что подготовишь меня к соревнованиям сам?

— И ты не разочаровала, — ответил он с самодовольной улыбкой.

— Фу, как это низко.

— Ты получила зачет, а я получил кислую мину старого придурка. Все в выигрыше.

Она бы солгала, сказав, что эта мысль не принесла с собой волну облегчения. Больше не было нужды в этих изнуряющих тренировках, в бестолковых играх с таймменеджментом, в подъемах в шесть утра. Улыбка будто бы сама собой расползлась по губам, что, разумеется, не прошло мимо Миронова.

— Не сдерживай себя, дай волю слезам счастья.

— Пожалуй, не буду.

Она не добивалась этого намеренно и все же глупость (а может удачливость) привела ее в эту точку. За прошедшие дни Есеня не раз успела укорить себя за тот необдуманный прыжок, стоивший ей возможной победы, за упертость, с которой она все же вышла на старт, за моральный упадок, в который позволила себе с головой окунуться. В конечном счете, не этого ли она хотела?

— К слову, раз уж ты расквиталась с долгами, у меня в расписании появились свободные окна, — он задержал на ней пристальный взгляд, намеренно растягивая паузу, — с понедельника начну тренировать Синицыну и эту рыжую… Как ее там?

— Алису, — бесцветно процедила Сеня сквозь зубы.

— Да, точно, ее.

Ударил прямо по больному. Вишневецкая до сего момента даже не осознавала, с каким чувством можно было бы воспринять подобные новости, но теперь явственно ощущала, как в кожу вонзаются уколы ревности. Разумеется, их непродолжительные занятия рано или поздно закончились бы, и она вновь вернулась бы на пары, растворяясь в безликой толпе одногруппников. Собственно, так оно и случилось. Только вот понимание, что теперь они друг другу ничем не обязаны и поводов для встреч у них кроме пар не осталось, застигло Есеню врасплох.

— Зачем тебе это? — как ни старалась она сохранять невозмутимость, против воли в словах сочился яд.

Даня в ответ пожал плечами:

— Мне не сложно. Да и чем не лишний повод побесить старикана.

Кажется, на этом все. Он допьет чай, попрощается и в следующий раз они увидятся на паре. Рухнувшая за последние полтора месяца стена начнет отстраиваться вновь, чего Есене отчаянно не хотелось. Мысль навязаться работала в неразрывном тандеме с секцией легкой атлетики, но продолжать и дальше жить в режиме повышенной нагрузки она себе не могла. Как бы старательно мать не убеждала, что ей подобное по плечу, Вишневецкая прекрасно осознавала, что подобный ритм жизни неминуемо привел бы ее к выгоранию. Будто прочитав мысли, написанные на лице, Даня внезапно поинтересовался:

— Твоя мать успокоилась?

— Да какой там, — кисло отмахнулась она, — теперь хочет, чтобы я записалась в секцию и занималась на постоянной основе. Мне ведь делать все равно нечего.

— Ну, а ты что?

— А я слегка приврала и сказала, что уже занимаюсь

Елена Владимировна любую свободную минуту дочери навязчиво старалась чем-то занять. Не учебой, так спортом. Пятое место не стало для нее откровением, но все же надежду на то, что для нее найдется место среди легкоатлетов, она лелеяла и баюкала, словно малое дитя. Прямой отказ участвовать в этом цирке и дальше абсолютно точно спровоцирует очередной выдуманный инфаркт и сильнейшие мигрени. Стоило лишь вообразить весь этот спектакль, как Есеню передернуло.

— Расскажу правду как-нибудь потом, когда ее попустит. А пока буду для вида продолжать ходить на пробежки по утрам, — она задумчиво постучала короткими ногтями по фаянсовому боку кружки.

— Что ж, тогда придется продолжить делать вид, что я тебя тренирую.

От такого заявления глоток чая застрял поперек горла. Для таких щедрых одолжений должен был существовать веский повод. Неужели и он не собирался так просто прекращать с ней общение?

— Это необязательно, — смутившись, пролепетала Есеня.

— Да все нормально. Меня пробежки не сильно напрягают.

Выходит, зря она переживала о том, как будут складываться их отношения после соревнований. Есеня ожидала неловкости, воображала, как будет нелепо подбирать слова и выдерживать долгие паузы, как будет оправдываться, отводить взгляд. Но все шло своим чередом, так, как и положено. Миронов остался Мироновым, да и она, собственно, едва ли изменилась. И даже напрашиваться не пришлось, повод нашелся будто бы сам собой.

По венам растекалось чувство спокойствия и уюта, словно бы она делила момент с хорошим другом. Зацепившись за эту мысль, Есеня, наконец, успокоилась, будто шторм внутри растворился за краем неба, оставляя после себя полный штиль. Даже дышать стало легче. Теперь на Даню она взирала с улыбкой и полегчавшим сердцем, осознавая, что колебательные движения внутри замедлились и мир вошел в состояние покоя.

— Сеня, мне плохо, — в этот момент на кухню с гавкающим кашлем ввалился затухающий, словно спичка, Паша, вычищая желудок прямиком в мусорное ведро.

С подобным в одиночку Есене сталкиваться не приходилось. Она мигом подорвалась с места, слишком громко брякая кружкой по столу. Желтоватые щеки брата выделялись на лице нездоровым, ярким румянцем.

— Ты горячий, — констатировала она, дотрагиваясь холодными пальцами до пылающего лба.

Пашку забило в ознобе, ослабевшие ручонки силились зацепиться за ее шею. Есеня ощутила, как поднимается откуда-то из перекрестья позвонков паника. Не оставалось времени даже осознать происходящее, как рядом возник Даня и серьезно спросил:

— Где еще болит?

— Дышать трудно, — со свистом просипел Паша, хватая губами воздух, — не могу.

Миронов в отличие от Сени озадаченным отнюдь не выглядел, в его взгляде ярко читалась сосредоточенность.

— Звони в скорую, — обратился он к Есене, усадив Пашу на руки.

Пока руки дерганными движениями вытаскивали из кармана телефон и отбивали номер, Миронов, набросив курточку на себя и Пашу, вышел на балкон, не говоря ни слова в оправдание. А ее будто и не посетила мысль задавать лишние вопросы, отдаваясь на волю старшего в помещении.

Есеня, запинаясь, с третьей попытки все же объяснила проблему до боли неторопливой дежурной, которой, казалось бы, глубоко насрать на то, что помощь ребенку требуется незамедлительная. Та Вишневецкой в ответ заявила что-то о занятости машин, попросила дважды продиктовать адрес и сухо заверила, что врачи приедут, как успеют.

— Уж поторопитесь, — со злостью рыкнула Есеня в трубку, сбрасывая звонок.

На кухне она осталась одна в окружении безмолвия стен и двух кружек с остывающим чаем. От собственной ничтожности захотелось взвыть. Когда в голове чуть прояснилось, а мысли, сгруппировавшись, встали в стройный ряд, ноги понесли ее в сторону балкона. Даню и бледного, но чуть более бодрого Пашку она нашла у распахнутого настежь окна. Поскольку брату попросту не хватило бы роста дотянуться до него самостоятельно, он с комфортом сидел на руках у Миронова, задумчиво разглядывая что-то в небе. Холодный октябрьский ветер то и дело врывался в помещение, принося с собой запах гниющей листвы и дождя.

— Похоже на ложный круп, — не дожидаясь вопросов, ответил Даня, — воспаление гортани. Холодный воздух должен снять спазм. Скорую вызвала?

Она молча кивнула. Внезапное чувство, словно Есеня здесь лишняя, затопило без предупреждения. Она нервно замялась, не зная куда подать свою необходимость действовать.

— Я могу чем-то помочь?

— Принеси капли для носа, если есть, — только и ответил Даня, возвращая взгляд к вечернему городу за окном.

Тревоги Есени оказались безосновательными: еще до приезда скорой острый приступ асфиксии у Пашки почти сошел на нет, оставляя вместо себя только температуру. За минувший вечер она еще не раз успела укорить себя за постыдно скудные знания в вопросах детских болезней. Другое дело Даня, который с непоколебимой решимостью взял ситуацию в свои руки и не позволил просто так по швам разойтись от паники и незнания, что делать. Раньше о Паше заботилась исключительно мать и редко обременяла Есеню его болячками, что было бы с ней и братом, не окажись рядом Миронова, и думать не хотелось.

Все то время, пока врач обхаживал Пашу в его комнате, Даня, как более опытный и менее взволнованный, описывал проблему. Есеня же в этот момент ощущала себя красивым предметом интерьера, который стоял в покорном молчании, навалившись на дверной косяк и вдумчиво слушала неторопливую беседу.

— Откуда ты узнал про круп? — спросила она Даню, как только дверь за доктором закрылась, а брат, вдоволь настрадавшись, провалился в глубокий сон.

— Моя мама работала педиатром, по долгу службы рассказывала всякое, — слегка оттянув уголки губ к ушам, ответил Миронов, — да и сам раз так проболел.

Есеня не могла игнорировать эту искрящуюся теплоту, поднимающуюся в нем при упоминании матери, словно было для него нечто сакральное во всем этом, и делиться подобным он не с каждым бы стал. Есеня улыбнулась — приятно быть посвященным в чужие тайны.

— Кажется, Пашка испортил тебе футболку, — кивнула она на неприятное желтое пятно на плече Дани. — Надо бы застирать.

Волна потрясений, кажется, отхлынула, в жизнь вновь вползла повседневная рутина. Хмыкнув то ли в удивлении, то ли в согласии, Миронов неторопливо направился в ванну и без особых комплексов стянул с себя футболку прямо на ходу.

— Спасибо за помощь, кстати, — благодарность зарядила прямо меж обнаженных лопаток Дани.

— Обращайся.

Да, она смотрела. Настолько пристально и неприлично внимательно, что успела заметить бледные росчерки шрамов на левой лопатке и плече. И она продолжила бы это делать, если бы за Мироновым не закрылась дверь. Чувства стыда Есеня не испытывала, только легкое непонимание. Откуда они у него?

В какой-то момент начало казаться, что вечер может закончится на мажорной ноте и своей порцией проблем она уже вдоволь наелась, но тут в дверь позвонили…

Синицына, пропахшая осенью, нахохленная от дождя и холода, впорхнула в ее квартиру с торопливыми оправданиями. Есеня и сказать ничего не успела, как та уже принялась стаскивать с плеча сумку и копошиться в поисках чего-то.

— Прости, я без предупреждения, просто вспомнила, что ты просила занести конспекты по философии, — фраза так и оборвалась на недосказанности, когда на глаза ей попался ухмыляющийся Миронов, натягивающий футболку на плечи.

— Спасибо, — как-то скомкано и сухо отозвалась Есеня, одергивая на себе майку и слишком неловко, словно стесняясь, заправляя за уши всклоченные пряди волос.

Последнее, что придет на ум, глядя на полуголого Даню и растрепанную, изрядно вымотанную Есеню, так это мысль о том, что они занимались спасением ее брата. Настя пусть и догадывалась где-то глубоко внутри, в самых закромах своей прекрасной души, что был во всем этом некий подвох, успела все же выстроить в голове собственный сценарий. Настя принялась торопливо мямлить, отступая к двери:

— Я… Простите, что прервала, я не хотела, — щеки ее налились сочным малиновым цветом, а по лицу поползла восторженная, плохо скрываемая улыбка, — я короче… Пойду.

Осторожно уложив толстую тетрадь на обувницу, она поспешила ретироваться, споткнувшись об порог. Настя истерично рассмеялась на свою неуклюжесть и поспешила слететь с лестницы, окрыленная открывшимся зрелищем.

— Теперь она надумает себе всякого, — обреченно послала Есеня вслед удаляющейся подруге.