Вишневая

Глава 4

Яркое золото осени медленно, но верно сменилось прогнивающей серостью. Лужи на дорогах уже не просыхали, курточку дома забыть не позволял холод, а зонтик всегда находил место на дне рюкзаков и сумок особо прагматичных людей.

Дане нравилась осень, нравилась сырость и дождь, и пускай все на это крутили пальцем у виска, своего мнения он менять не собирался. Миронов вообще любил ломать систему, иначе жизнь попросту становилась скучной и до зубного скрежета однообразной. Он, наверное, и в учителя от скуки подался, потому что не видел себя в строгом костюме посреди кабинета, насиживающим геморрой среди бумаг и папок. Другое дело посвятить себя тому, в чем был силен еще с того момента, как научился ходить. Он ведь спортом дышал и жил всю свою жизнь, да у него и отношения самые долгие были только с тренажерами в залах, другие его принципиально не устраивали или быстро надоедали. Даня знал, что его непостоянство рано или поздно доведет до крайностей, но менять эту неотъемлемую часть самого себя Миронов в ближайшей перспективе не планировал.

— Ты ведь всю эту хрень с соревнованиями не ради премии затеял.

Голос Вишневецкой вывел из размышлений. С ней не соскучишься, всегда найдет брешь в его броне, в которую с готовностью засунет иголку. Такая уж она от природы, до всего ей необходимо докопаться, чтобы найти суть. Вот если бы ему года три назад сказали, что придется тренировать именно ее, Даня бы непременно заржал в голос, оценивая мастерство шутки. Три года назад он бы ни за какие деньги на это не согласился.

— Почему ты так думаешь? — беззлобно отозвался он, сильнее вжимая педаль газа в пол.

— Человеку с BMW вряд ли скрасит жизнь надбавка к зарплате университетского препода.

С ней четыре часа в машине, словно музыка, словно Рамштайн на полной громкости — вроде приятно, а звук поубавить хочется. Впрочем, Даня к этому даже привык, больших неудобств она ему не доставляла. Есеня вообще была довольно удобной: неприхотливая, покладистая и готовая впитывать все его подколы, пока не начинало тошнить. Потребность доводить до точки кипения в нем была неискоренима. Но нельзя же быть во всем идеальным, верно?

С генофондом ему бесспорно повезло, а вот с характером не особо, хотя Дане порой казалось, что все дело в воспитании. Вот Вишневецкая, к примеру, была забита авторитарным мнением родителей, на мир его глазами смотреть не умела, потому у нее все было двухцветным и плоским, как старое, немое кино.

— Сама бы могла иметь такой, если бы участвовала в соревнованиях.

— И за какие такие соревнования дарят машину? Я на свой выигрыш могла себе позволить только игрушечную.

— За международные, — оскалился в улыбке Миронов. — Жалко, что ты до них так и не добралась.

В перспективе у нее брезжило еще много медалей, возможно даже олимпийских. Но по непонятным причинам она соскочила с этого поезда и больше к занятиям не возвращалась. Для Дани это так и осталось загадкой, а спросить ее отчего-то он до сих пор не решился. Елозило под кожей чувство, будто он лезет не в свое дело. Сам-то он тоже без надобности о своем уходе из профессионального спорта разговаривать не любил. Было в этом что-то до интимного личное.

— А на что потратили твои призовые? — сменил он тему, пока тишина между ними не стала неловкой.

— На ремонт балкона.

На лицо Дани настойчиво запросилась улыбка, которую тот вежливо старался сдержать. Это звучало настолько абсурдно и нелепо, что невольно напрашивалась жалость.

— Прости, — виновато протянул он.

Есеня пожала плечами и ответила:

— Да нет, это и правда смешно.

— Я грустнее истории в жизни не слышал.

Периферийное зрение уловило в размытых красках за окном нужный указатель, а чуть позже об этом объявил и GPS, а это значило, что долгое путешествие подходило к концу. Широкие колеса кроссовера съехали с ровного полотна дороги на ухабистую просеку, заставляя грубо ударяться подвеской о ямы и сдерживать за зубами мат. Детали его глубоко обожаемой BMW стоили дороже работ по прокладыванию колеи в разжиженной грязи, и сей факт неимоверно раздражал Миронова.

Шатал, если честно, Даня эти сборы и эту спортбазу у черта на рогах. Будто где-нибудь поближе съезд устроить было нельзя. Чем был плох университетский стадион или любой другой в черте города, оставалось загадкой. Единственная мысль, успокаивающая его натянутые струной нервы, — они сюда добрались раньше многострадального Зубкова с его оравой длинноногих атлетов крепких по телосложению, но кроме того бесповоротно тупых.

О том, что между ними еще с первого сентября отношения не сложились, знали только скромные единицы. О том, что Даня его люто ненавидел, знал только сам Владимир Семенович. Причины на то были и веские: этот пятидесятилетний, прокуренный буйвол искренне верил, что молодняку вроде Миронова делать в университете нечего, мол, не пресытился он еще жизнью для такой сложной профессии, его уровень — общеобразовательная школа или частные секции. Даня же все его притязания на место тренера сборной расценивал не выше чудачеств старого импотента, а потому не мог относиться серьезно к его претензиям.

— Здравствуйте-здравствуйте, а вы откуда к нам пожаловали? — к ним скорым шагом неслась навстречу молодая практикантка со звучным именем Мария, указанном на бейдже, и прижимала к тяжелой, подтянутой груди новенький планшет.

Даня на долгие приветствия не расшаркивался, только послал в сторону девушки широкую улыбку и отметился в ее длинном списке под аккомпанемент ее щебетания и едва проскальзывающих комплиментов. Вишневая, оставленная без права выбора, только обреченно тащилась вслед за ним сквозь хитрые переплетения спортивных комплексов и по-партизански молчала.

Мария, которая уже через минуту знакомства с румянцем на щеках попросила называть ее просто Маша, тропической птицей порхала сквозь местные джунгли, попутно объясняя, что и где тут расположено. Даня словил себя на мысли, что ему нравится следить за ее изящной артикуляцией и сочной грудью, подпрыгивающей на каждый шаг.

— У нас тут ремонт капитальный недавно был, так что все новое, тренажеры новые и покрытие у беговых дорожек тоже, — гордо заявила Маша, оборачиваясь к нему в пол корпуса. Он в ответ сделал вид, что ему до одури интересны ее истории, а не глубокое декольте.

Небо над спортбазой было закутано толстым слоем свинцовых облаков, из которых брызгал иной раз торопливый дождь, орошая и без того влажную землю еще старательнее. Погода сегодня полная дрянь, и угнетенность ощущалась в каждом прибывшем, кроме самого Миронова с его противоестественной любовью к сырости и темноте.

— А вот здесь вы будете жить, — указала она на невзрачное трехэтажное здание, запрятанное где-то в самых глубоких дебрях базы среди елей и берез. — Если будут еще вопросы, меня сможете найти в центральном корпусе.

— Спасибо, — из вежливости кивнул ей Даня, крепче перехватывая в руке дорожную сумку.

Уходила Маша неторопливо, словно нехотя, беспрестанно оборачиваясь в сторону Миронова с легкой улыбкой на губах. Стоило только павлину внутри него с важностью расправить хвост, как по гордыне прилетел ощутимый удар со стороны Вишневой:

— Подбери слюни, тебе ничего не светит.

— С чего такая уверенность?

Вишневецкая пожала плечами и предпочла сдержать мысли при себе. Впрочем, можно было и догадаться, что она собиралась выдать в ответ. Она обогнула Миронова по глубокой дуге и неспеша поплелась в сторону выделенной комнаты.

— Далеко собралась? — окликнул он со спины, принуждая Есеню тормозиться у нужной двери.

В его сторону она не поворачивалась, только тяжело тянула воздух через нос, прежде чем кинула в ответ злобное:

— Отсыпаться, как все нормальные люди.

Как же ему нравилось рушить ее ванильные мечты, демонстрируя свое превосходство всеми доступными способами. Да, быть может, Даня и был законченным козлом, но разницу между «надо» и «можно» знал хорошо. И правда была в том, что спать Вишневецкой днем было можно, а тратить это же время на тренировки надо.

— Размечталась, — оскалился Миронов, складывая руки на груди, — мы не на курорт приехали. Переоделась и бодрым шагом на стадион!

— Вот же деспот, — прошипела она под нос.

Зубков мог сколько угодно делать поблажки своим питомцам, а Даня вот не собирался проигрывать, и, если весь корень проблем заключался в излишней ленивости Вишневой, из нее это дерьмо нужно было изгонять. Как дьявола из истинно верующего.

А пока она, наскоро переодевшись, с пузырящейся ненавистью и негодованием разрезала пространство длинного коридора резкими шагами, выдавая себя за один сплошной комок нервов и раздражения, Даня с чувством удовлетворения швырнул в свою комнату сумку и громко запнулся об порог, когда услышал за спиной:

— Миронов, твою мать, да ладно? Какими судьбами в нашу глухомань занесло?

Фраза долетела до него через весь коридор и заставила врасти ногами в пол от неожиданности.

Алексей Дмитриевич Краев, а для друзей просто Леха, детина под два метра ростом с широченной акульей улыбкой и крепким медвежьим телосложением был последним в этом захолустье человеком, на которого рассчитывал наткнуться Даня. Они после окончания универа не виделись без малого полтора года, разведенные судьбой по разные полюса так далеко друг от друга, что вся их крепкая дружба потеряла внезапно всякий смысл.

— А тебя-то как сюда попасть угораздило? — с удивлением спросил Миронов, до хруста сжимая его пальцы в рукопожатии.

Он не скрывал, что рад видеть близкого кореша, потирая распухшие костяшки, смятые тяжелой рукой Лехи до характерных покраснений. Как был малахольным и неповоротливым, так и остался.

— Ну, я тут типа на побегушках, — оправдывался Краев, проходя пятерней по волосам, — с работой пока нелады, вот и напросился. Да ладно, забей, в принципе, это мои проблемы.

Леха всегда отличался потрясающей способностью все свои проблемы обращать временными неудобствами на грани мелких неувязочек, которые по щелчку пальцев можно разрешить. И пусть у него жизнь сахаром никогда не была, он умудрялся сохранять в себе эту черту до последнего.

— Слушай, мне тут присмотреть кое за кем надо, лучше на стадионе продолжим разговор, — предложил Даня, выталкивая друга из здания.

Темнело тут на удивление быстро, наступающий вечер придавливал столбик термометра ближе к нулю. Изо рта полупрозрачными облачками валил пар, на плечи оседала морось и пробирал до костей по-настоящему осенний холод. Вопреки ожиданиями на улицу вывалила большая часть прибывших, разминая коченеющие конечности на мокром полотнище беговых дорожек.

Даня на все это великолепие взирал гордым соколом с высоты трибун, не отрывая взгляда от единственной фигуры в толпе. Есеня, наплевав на общую разминку, заткнула чужие голоса наушниками и ушла рысцой на большой круг. Ему, собственно, было глубоко наплевать, на ее отношение ко всему этому цирку, ведь по большей части ее взгляды он разделял. Лишь бы эта своенравная завтра не подвела.

— Я смотрю, ты теперь молодняк натаскиваешь, — Леха криво усмехнулся в сторону нарезающей круги Вишневецкой, вызвав на губах Дани непрошеную улыбку.

— Приходится, — нехотя ответил он, усаживаясь на трибуны. — На добровольных началах вызвался помочь.

Он ведь буквально ощущал волны ненависти, исходящие от нее, словно эхо-локация военной подлодки. Но сколько бы не бесилась она по поводу этих соревнований, факта того, что она уже принимает в них участие, это не отменяло.

— Слушай, а она похожа на ту мелочь, с которой ты занимался. Кажись, я ее на соревнованиях видел.

Мышцы пресса против воли напряглись. Однако память на лица у Краева была отменная.

— Это она и есть.

— Ну нихрена себе новости, оказывается Земля круглая! — с искренним удивлением выдал Леха. — Хотя, чему удивляться, ее предки дружили с твоими. И как, не бесит?

— Одну тренировать проще, чем всю команду, так что я не жалуюсь.

— Она, надеюсь, не в курсе, что ты с ее тренершей…

Даня в ответ только поджал губы и поднял на друга красноречивый взгляд. Не то чтобы ему было хоть в малой степени за это стыдно, но на людях можно было и комедию поломать. А Леха в ответ только рассмеялся в голос и принялся искать по карманам зажигалку.

— Зашибись тебе, наверное, — чуть успокоившись, выдавил он, — и с тренером успел, и с подопечной.

Под ребром что-то противно защемило.

— Это ты сейчас к чему?

— А что? — вопросом на вопрос ответил Леха, — норм же вариант — бывшая гимнастка, вроде не тупая, растяжка класс, да и вообще в самом соку.

— Пошел ты, понял? Я не по малолеткам.

Миронов это бросил больше шуткой, чем всерьез, хоть и придерживался мнения, что Краеву стоило бы научиться фильтровать базар. Когда между мозгом и языком отсутствует перегородка, общение с людьми становится внезапно не таким легким занятием. Особенно с незнакомыми.

— Не такая уж и малолетка. Сколько ей? Лет двадцать? Говорю же — самый сок.

— Рот свой завали, Краев, — беззлобно бросил Даня, — без тебя разберусь.

— Ну, а отец твой как? — поинтересовался он, прикуривая сигарету. На предложение последовать по его примеру Даня отрицательно покачал головой. Накурился уже, хватит.

— Все успокоиться не может, — хмыкнул Миронов, — думает, что я так свой максимализм демонстрирую. Ждет, когда я наиграюсь в учителя и пойду на второе высшее.

— А ты пойдешь?

— А хрен его знает, — Даня безразлично пожал плечами, — может и пойду, правда пока такого желания не возникает.

— Ну, хоть в средствах он тебя не ограничил.

— Он, конечно, моих взглядов не поддерживает, но свято убежден в том, что от меня отворачиваться нельзя. Продал мне эти вшивые акции за бесценок, лишь бы было на что жить. Это в нем так чувство вины воет, ну знаешь, воспаленный отцовский инстинкт.

— Все еще думает, что ты после травмы не отошел?

— Нет, это в нем и до нее было, — отмахнулся Даня, — просто не так явно выделялось.

Поднимать эту тему снова ему совсем не хотелось, не срослись еще некоторые раны на душе. А о проблемах его так и вовсе знали лишь скромные единицы, и Леха был среди них. К сожалению или к счастью, только этот медведь с душой нараспашку умудрился не гиперболизировать ситуацию Дани до масштаба катастрофы и просто отнесся к этому с пониманием.

— Курить-то хоть давно бросил? — перевел Краев тему разговора, за что Миронов был ему бесконечно благодарен.

— Полгода уже ни одной в рот не брал, — самодовольно кивнул он в ответ, — даже попыток не делал.

— Вот это я уважаю. Сказал — сделал. Настоящий мужик!

Между ними воцарилась уютная тишина, нарушаемая лишь бестолковым жужжанием толпы на стадионе. Вишневая уже по традиции выдохлась на пятом круге и перешла на неторопливый шаг, стирая со лба проступившую от усердия испарину. Чего в ней было не отнять, так это стремления выжимать из себя все по максимуму, пока совсем плохо не станет. И хоть Даня подобного не одобрял и выступал за умеренность в любом деле, сегодня останавливать ее он не собирался.

— Слушай, тут мы по-тихому притаранили пару бутылок, — шепнул Леха заговорщицким тоном, — приезд отметить. Ты как, с нами?

Даня в ответ натянуто улыбнулся, потирая кулаки.

— Рад бы, но завтра старты в десять.

— Ой, блин, это мне говорит человек, который перед чемпионатом "Джека" с текилой мешал. Да ладно, брось, там же хорошая компания собирается, никаких тебе старперов со свистками.

Наверное, каждого такая ситуация подводила к короткому диалогу со своими шизофреничными вторыми Я, одно из которых подбивало согласиться, а второе — яростно доказать, что ты выше этого и способен избежать соблазна. В спорах обычно верх брала та из сторон, которая толковых аргументов не приводила и советовала только послать все к чертям и забить на последствия.

Есеня по природе своей была закоренелым домоседом, который отрицал любое другое место для ночлега кроме собственной кровати со знакомым запахом порошка и продавленной подушкой. Организм у нее до того не привычный к смене декораций мог только инстинктивно выталкивать ее прочь из сна и заставлять безжизненной уставшей куклой с ватными конечностями смотреть стеклянными глазами в потолок.

Даня сегодня тренировку завершил на удивление быстро, объясняясь с ней весьма пространственно, а после и вовсе куда-то свалил, оставляя ее на попечение самой себе. Миронов поступил стратегически верно: бежать ей с этой базы все равно было некуда, она и пытаться бы не стала, не настолько смелая.

И если поначалу мысль о полной свободе действий приводила ее в немой восторг, когда же она осталась абсолютно одна среди толпы незнакомцев, единственный вариант для нее был — вернуться в комнату, обнять тетрадь с конспектами и усердно учить, пока глаза от усталости не начали слипаться.

Но организм, как оказалось, та еще тварь, и просто взять и забыться глубоким сном отказывался. Мышцы действовали против воли, напрягаясь всякий раз, стоило ей только закрыть глаза. Дошло почти до абсурда: когда в комнате погас свет, из длинных кружевных теней, отбрасываемых на стены березами за окном, начали складываться совсем уж психоделические образы, отбивающие всякое желание засыпать. Так она и замерла в оцепенении в кровати, закусив от досады губу. Мнительность Вишневецкой не знала границ, одной оставаться ей было строго противопоказано.

Пустая коробка комнаты с бледными стенами и жесткой кроватью неимоверно угнетала ее, напоминая больше карцер, чем комфортабельный номер только что после ремонта. Маше следовало бы с меньшим энтузиазмом нахваливать эту дыру, чтобы ненароком не забросать пыль в глаза несведущих посетителей.

Сердце у Вишневецкой заходилось в страстной чечетке всякий раз, когда в коридоре раздавались чьи-то шаги или шепот опьяненных свободой (или не только свободой) студентов, точно таких же прогульщиков-спортсменов как и она.

Есеня попросту не умела радоваться отсутствию занятий и обязательств, не умела заводить без проблем друзей и вообще она была слишком правильной для того, чтобы в два часа ночи шататься по корпусу и ехидно хихикать в темных углах с новоприобретенными знакомыми. А ведь как эти твари достали елозить где-то рядом за стенкой, мешая спокойно (не)спать. Но финальный аккорд в игре на натянутых струнах нервов поставила короткая дробь чьих-то пальцев по ее двери, заставившая в страхе сорваться с места и врубить свет.

Открывшаяся взору картина, заставила Вишневецкую раскрыть от удивления рот и вцепится в дверной косяк, чтобы устоять на месте от прошибающего запаха алкоголя.

— Твою мать, — коротко констатировала Есеня, — да ты в дрова.

Миронов стоял под дверью на одном честном слове, пошатываясь, словно маятник напольных часов — медленно, монотонно и раздражающе. На нем была смятая футболка и, кажется, следы чьей-то помады, но это было совсем не важно. Важно было лишь то, что ему хватило нетрезвого ума припереться именно к ней — к личной панацее от всех проблем.

— Отнюдь, — отмахнулся Даня, активно мотая головой, — половину себя я контролирую.

В опровержение собственных слов он сделал героический шаг вперед и всей своей немалой массой навалился на плечо Сени, утыкаясь носом в шею.

— Ты вишней пахнешь, Вишневая, — его тихий шепот прошелся по верхнему слою кожи, вызывая непрошенные мурашки.

Ничего возбуждающего в этом, однако, не было. Да и думать приходилось о вещах более приземленных, например, о том, как устоять теперь на ногах. Ей невольно пришлось обхватить Даню руками и навалить его тело на стену. Дверь не с первой попытки удалось закрывать только ногой, удерживая Миронова, а заодно и себя от падения.

— А от тебя разит как от ликеро-водочного завода, — бесцеремонно разрушила всю романтику момента Сеня.

Кажется, не зря организм не желал засыпать. Где-то на подсознательном таилось предчувствие, что что-то непременно пойдет не по плану. Теперь ей и подавно сон не грозил, ведь для Вишневецкой ночь обещала быть бурной.