Вишневая

Глава 11

Декабрь пронесся в беспорядочной суматохе. Университет беспощадно высасывал из Есени последние соки. Жить она научилась на автопилоте, не особо придавая значения тому, что и как делает. Кажется, в последний раз она видела солнце где-то в ноябре в один из редких (крайне редких) выходных. Из дома, как правило, она уходила за светло, возвращалась после заката. В какой-то момент начало казаться, что будни начисто лишились красок и света, а все ее существование свелось к беспокойной суете во мраке.

Зачетная неделя подгоняла наседать на учебники и конспекты с удвоенной силой, жертвуя сном, крепкими нервами и простыми человеческими взаимоотношениями. Общение с родителями заканчивалось на быстрых пожеланиях доброго утра и спокойной ночи, переписки и встречи с Настей попросту перестали влезать в расписание, что говорить за пробежки с Мироновым, которые и вовсе довольно скоро окончательно сошли на нет. На парах они едва ли перебрасывались и парой слов, да и те по большому счету касались исключительно вопросов учебы. И как бы больно ни было это признавать, их отношения почти откатились к началу сентября.

В последнюю неделю декабря Есеня впервые за долгое время ощутила долгожданное облегчение. Зачеты были закрыты, мать умерила пыл и снисходительно отступилась со своими извечными придирками. Даже не разразилась очередной истерикой, когда она высказала желание встретить праздник в компании Синицыной и ее друзей. Вот только в воцарившемся затишье, когда, казалось бы, следует наконец выдохнуть и просто расслабиться, тяжелым известковым осадком на душе начало отзываться чувство беспокойства. Причина его стала понятна лишь в новогоднюю ночь, когда экран телефона зажегся от короткого сообщения Дани: «С новым годом, Вишневая!», а на уровне подвздошной кости с болью заклокотало.

Настя тогда, едва царапнув из-за плеча взглядом по переписке, с улыбкой понимающе хмыкнула и подлила в бокал больше шампанского.

Первые три дня затяжных зимних праздников пронеслись в полусонной дреме где-то между кроватью и холодильником с едой, оставшейся после праздников. Есеня вообще плохо помнила то время, когда нервная система медленно восстанавливалась тазиками с оливье и киносеансами в обнимку с ноутбуком, но отчетливо припоминала ультимативное заявление отца о том, что им срочнейшим образом следует уехать из города и дать друг другу отдохнуть от этого урбанистического ада заснеженного города.

Так она и оказалась на этой спортивной базе у черта на рогах, где почти не было сотовой связи, зато снега — хоть отбавляй! Валил он тут практически круглосуточно, подкладывая сыпучую сахарную пудру на горнолыжные трассы будто бы специально, чтобы их ежедневно перекрывали на пару часов, пока снегоуборочные машины не исправят положение.

Январь, на радость любителей тратить свободное время на природе, выдался теплым: с мягкой ваты облаков крупными хлопьями валили снежинки размером с подушечку большого пальца. Перца происходящему добавлял тот факт, что связь ловилась лишь на возвышенностях. Однако, невзирая на все видимые недостатки, это место было до отказу набито людьми. Виной ли тому то, что база начала функционировать впервые около месяца назад и являлась теперь чем-то вроде свежего развлечения для искушенных любителей крутых склонов или похвальная статья и визит высшего руководства прямиком с верхов, но свободных номеров катастрофически не хватало, а большой поток людей так и не прекращался, день ото дня затапливая площадь базы.

К чести Андрея Аркадьевича, бронь он оформлял заблаговременно до открытия сезона и теперь мог с гордостью довольствоваться персональным двухэтажным коттеджем в двух шагах от склона. Удовольствие было дорогим, но стоящим.

Поклонницей зимних видов спорта Есеню можно было назвать с большой натяжкой, в некоторой степени именно из-за неумения твердо стоять на лыжах. Брусья и перекладины она любила куда больше резких спусков. Ее отчего-то непреодолимо ужасала перспектива нестись на безумной скорости в неизвестность по скользкому снегу, имея в распоряжении только две палки или огромную, неповоротливую доску.

Как бы ярко не слепило солнце, отражаясь от белой глазури снега, как бы заманчиво не сверкали острые пики гор, какими бы словами отец не прельщал Есеню попробовать скатиться, ответом служило отрицательное покачивание головы. Страх и простое человеческое «не хочу» перебарывали все аргументы в пользу горнолыжного спорта.

В качестве компромисса решено было повесить на нее воодушевленного Пашку, у которого так и чесались пятки стартануть из дома в поисках развлечений пускай даже в компании угрюмой сестры. Сеня в добровольно-принудительном порядке согласилась, решив для себя, что опека над братом не столь ужасная перспектива. По крайней мере так она лишала себя необходимости искать для себя тренера и договариваться о двух часах абсолютно бесполезных попыток научиться кататься.

К несчастью для нее, природа распорядилась так, что в Пашке бунтовали гены отца, который всю свою жизнь предпочитал задумываться о своих поступках уже по факту произошедшего. Именно поэтому среди всех видов развлечений, которые любезно предоставляла база, включая крытый бассейн, сауну, комнату с игровыми автоматами и просто спортзал, Паша понесся прямиком к злополучным бубликам.

У Есени с ними были связаны болезненные воспоминания, когда аэродинамика надутого куска резины сыграла против худощавой Вишневецкой и поездка ее закончилась в обнимку с твердым стволом сосны. Благо, что половина зубов тогда еще были молочными и потеря четырех из них не была столь катастрофичной. Теперь же на эти самые бублики Сеня смотрела с опаской и дважды переспрашивает инструктора о мерах безопасности, прежде чем позволила раздуревшему от счастья брату забраться на один из них.

— Если я умру, — торжественно заявил Паша, затягивая завязки своей шапки потуже, — завещаю тебе свою приставку.

— Вот уж спасибо, выручил, — ответила она с добродушной улыбкой.

Она и заметить не успела, как голова Пашки исчезла за очередным резким уклоном, а вслед донесся только восторженный детский вопль. Секунды не прошло, когда снаряд легкого бублика вновь влетел в поле зрения Есени и с сумасшедшей скоростью умчался по склону вниз. Брат в силу возраста едва ли оценивал степень опасности бубликов: напротив он отклонял тело еще сильнее, чтобы ускориться. И как любую малахольную шестилетнюю торпеду его затормозил только полет лицом в сугроб.

— Паша!

Есеня слетела со склона быстрее, чем смогла опомниться. Лишь чудом ноги не соскользнули на подмороженной корке льда и не отправили ее вслед за братом в долгий полет. Из сугроба послышался нарастающий детский плач.

— Больно.

Однако в их семье не одна Есеня унаследовала потрясающую способность даже на самых безобидных видах транспорта травмироваться на пустом месте, где любой другой нормальный человек отделался бы легким испугом. Лицо Пашки плотно покрывала толстая белая маска, на которой отчетливо начали проступать алые следы крови. На щеках снег растопили выступившие слезы. Есеня с волнением стряхнула остатки со лба и подбородка варежкой, оценивая масштабы трагедии. Под треснувшей губой пылала свежая ссадина, над бровью угрожающе проступали очертания будущего синяка, с кончика носа опадали крупные красные капли.

— Очень больно, — жалобно простонал Пашка.

Наскоро скомкав рукой снежок, Есеня сунула его под кровоточащий нос и велела крепко держать. С дотошностью она осмотрела брата с ног до головы.

— Жить будешь, — заключила Сеня, стискивая содрогающееся в рыданиях тело в крепких поддерживающих объятиях.

«А вот меня точно прибьют», с досадой отозвалось где-то внутри.

Так вот нелепо и болезненно начался этот злополучный отпуск. Стоило уже в тот момент допустить одну простую мысль — дальше будет только хуже. Но кто бы мог сказать об этом Вишневецкой заранее?

К удивлению самой Есени, родители новости о том, что Паша лицом пропахал лыжных склон, восприняли стойко, но не без доли волнения. Отец в тот вечер скупо похлопал брата по плечу и проронил что-то в духе: «травмы закаляют бойцов», мама с куда более искренним сочувствием плотно закутала его в свою заботу и почти весь вечер не отходила, то ли в попытках утешить, то ли для собственного спокойствия беспрестанно целуя Пашку в темную макушку. Претензии по отношению к самой Сене и ее безответственности успешно скрылись за более насущными проблемами.

Утро следующего дня в точности повторило предыдущее: яркие блики солнца на белоснежном покрывале снега разбудили Есеню ни свет, ни заря, не позволяя как следует выспаться. После вчерашнего настроение болталось где-то на отметке в ноль, а душа всеми фибрами тянулась домой. Будто назло, стоило только выползти из кровати, как небо за окном потемнело от надвигающейся тяжелой гряды серых облаков. День не сулил ничего хорошего. Очевидным это стало еще за завтраком, когда мать внезапно с воодушевлением затеяла разговор:

— Я тут брошюру одну у стойки администратора видела, там туристические автобусы на экскурсию в местные пещеры ходят. Красота, говорят, неописуемая! Сталагмиты, сталактиты, а еще местный музей. Надо скататься, как думаете?

Глаза Елены Владимировны запылали ярче полированной меди, на что Сеня ответила сухим пожиманием плеч. Пещеры с кучей камней и краеведческий музей отличная пара для убийства остатков хорошего настроения.

— Я хочу! — Паша, до сего момента старательно набивающий рот хлопьями, подорвался с места с типичным для его возраста детским восторгом. Припухшая губа и подбитый нос добавляли его лицу трагикомичности. Даже полет с горы не сумел задушить в брате энтузиазм, похвально.

— А на обратном пути еще через город поедут, можно будет сувениров прикупить.

Утренний стол внезапно разделился на светлую и темную сторону. В одном углу верещали от счастья Пашка с мамой, в другом — тщетно искали повод отказаться Есеня с отцом.

— Да я за такие деньги вас лучше сам туда довезу, — вступил в диалог Андрей Аркадьевич, неодобрительно сверкая очками, — дешевле выйдет и комфорта больше. А лучше бы вообще на базе остались, я нам дом арендовал, чтобы мы по экскурсиям разъезжали?

Градус воодушевления заметно спал: брат, совладав с преждевременной радостью, обреченно шлепнулся обратно на место и вновь занял себя поеданием кукурузных хлопьев, мама с полной решимостью надула губы в поисках убедительных аргументов. Одна Сеня без интереса ковырялась в завтраке, лишенная даже иллюзии выбора ехать или остаться.

Вот и все прелести семейного отдыха — либо со стадным чувством таскаешься вслед за родителями, либо пасешь младшее поколение. О развлечениях речи не идет, а все потому, что жизнь под надзором родителей, даже если тебе давно уже не пятнадцать, должна проходить в вечных страданиях по тому, что нельзя в их присутствии и тому, что уже не интересно.

Другое дело Миронов, например, который ограничен только временем и работой. Захотел — остался дома, захотел — поперся с компанией друзей куда-нибудь отдыхать. Или Настя, которая обязана отчитываться лишь перед собой. У нее явно не было проблем с тем, чтобы вовремя скрыться из-под надзора семьи и развлекать себя так, как ей того хочется.

Впервые за долгое время Есеня задумалась о переезде. Стоило бы найти подработку и снять квартиру, или комнату, в общем, любой доступный угол, в который можно было бы забиться подальше от надзора родителей. Ей скоро двадцать, а она еще ни разу не жила одна. Редкое отсутствие матери с отцом и Пашки в счет не шло, разумеется. О том, что такое самостоятельность, а, что важнее, свобода, она могла лишь догадываться, с завистью озираясь на Синицыну и Миронова. Для нее эти двое словно щель в наглухо забитом ящике, сквозь которую можно было взглянуть на настоящую взрослую жизнь, лишенную бесконечной, раздражающей опеки и лишних обязательств.

— Еся!

За утягивающими в болотную топь мыслями, Есеня упустила тот важный миг, когда отец сломался под давлением матери и согласился везти их зоопарк навстречу подземным булыжникам.

— С нами поедешь, раз уж папа согласился поработать водителем? — самодовольно ухмыльнулась мама, взглядом безоговорочного победителя кивая на перекошенное от бессилия лицо Андрея Аркадьевича.

— А что, у меня есть выбор? — кисло поинтересовалась Сеня.

Раздутый под самый потолок энтузиазм Елены Владимировны на миг дал осечку: губы сжались от недовольства, крылья носа опасливо раздулись.

— Можешь тут остаться, кто тебя заставляет, — она на силу выдавила из себя улыбку, добавляя, — хоть от твоей мины на лице отдохнем.

За окном сплошной белой стеной валила мягкая вата снега. В такую погоду только с книгой в руках сидеть и любоваться видами, а не шляться где попало под землей в поисках доисторических камней, которым грош цена. С этими мыслями Есеня утвердительно кивнула и тверже повторила:

— Я бы осталась дома.

— Предатель, — с наигранным возмущением бросил отец.

Завтрак кончился на ноте куда более позитивной, чем начинался. За окном изумрудные ели примеряли белоснежные шубы, вдалеке тянулись ввысь ленты подъемников, утаскивая за собой толпы лыжников и сноубордистов, а на душе что-то с ликованием прорывалось наружу от предвкушения тихого дня в обнимку с подушкой и чашкой душистого травяного чая.

Конечно же мысли о безграничном, раздирающем душу счастье длились первые часа три, пока по примерным подсчетам длилось путешествие родителей навстречу пещерам. Когда же положенный срок истек, а Есеня внезапно обнаружила, что ей уверенно нечем себя занять, внутри что-то впервые встрепенулось от неясного волнения. Должно быть, родители с Пашкой просто задержались в какой-нибудь кафешке.

Выйти проветриться под густое покрывало снежинок казалось не лучшим решением. Дорожки едва успевали чистить, а людей кругом было так много, что простая прогулка запросто грозилась превратиться в силовую тренировку по пробиванию пути сквозь толпу людей. За невозможностью выйти оставались только телевизор или книга. Ни первое, ни второе потребности в развлечениях надолго не утоляли. Не прошло и четырех часов, как Вишневецкая была готова полезть на стену от навалившейся скуки.

На шестой час базу медленно затянули в тонкий ситец сумерки. Яркие вспышки света осветили забитый под завязку людьми склон. Непогода от катания никого, как видно, не отвлекала.

Когда от родителей за прошедшие полдня не поступило ни одной весточки, Есеня вдруг вспомнила, что телефон здесь абсолютно бесполезен. Спортбаза была напрочь оторвана от цивилизации и плотно забаррикадирована лесами и острыми пиками гор. Чертыхаясь, она начала убеждать себя, что семья самым банальным образом застряла в пробке или что-то вроде того. Разумное объяснение их отсутствию плавало где-то на поверхности, но ухватиться за него Есеня, как ни пыталась, не могла.

Еще через два часа неясное чувство в груди переросло в отчетливую тревогу. Мысли солью разъедал и факт того, что в случае острой нужды до нее никто не дозвонится. Непрекращающийся снег за окном теперь не казался милой причудой погоды. Он больше напоминал издевательский розыгрыш. При таких осадках каша на дороге неминуемо должна приводить к авариям и это, среди прочих подозрений, вынуждали загнанным зверком носиться по комнатам, не зная толком, куда себя деть.

Телефон, в какой угол его ни засунь упорно твердил о том, что связи нет. Вишневецкая в ярких выражениях недовольства себе не отказывала. Позволив панике взять верх, она и сама не успела понять, как мысль о том, что семья могла просто припоздниться, перестала вдруг успокаивать. Остатки здравомыслия велели натягивать на себя в спешке одежду, дерганными движениями закрывать дом на ключ и рысцой бросаться к центральному зданию в поисках ресепшена.

Ледяной дисплей телефона упорно твердил, что связи в этой яме нет и быть не может. Приставучие хлопья снега назойливо лезли в глаза и уши, принуждая отплевываться и что есть сил тереть ресницы рукой, чтобы окончательно не ослепнуть. Сердце внутри заходилось в частых ударах, ноги брели к зданию больше по памяти, чем осознанно, глаза и вовсе ни черта не видели за плотной стеной снега, когда тело ее со всего размаху впечаталось в чью-то широкую грудь.

Сквозь бешеный гул в ушах послышался до боли знакомый голос:

— Вишневецкая?

— Миронов?