Вишневая

Глава 19

Запах нашатырного спирта привел в чувства. Резкий и острый он вмиг пробил пазухи в носу и заставил в отвращении сморщиться. Откуда он вообще взялся? Есеня с трудом разлепила глаза, выхватывая в мутном мареве отдельные мельтешащие точки, издали похожие на чьи-то лица.

— Сенечка, ты как? — раздался сквозь страшный гул обеспокоенный голос матери.

— Ничего страшного, сейчас оклемается, — ответил ей кто-то отдаленно знакомый. Отец?

Так она уже дома? Как все перепуталось в одно мгновение. Будто бы только что она была в лесу и вот уже лежит на диване в гостиной, а перед глазами суетливо мечется мама, не зная, чем толком помочь.

— Скорую вызвал?

— Да, скоро приедут.

Андрей Аркадьевич старался сохранять бесстрастие и не паниковать. Но даже на его лицо нет-нет да опускалась тень беспокойства. Сложив руки на груди, он стоял посреди комнаты и долгим взглядом изучал дочь. Оставалось лишь догадываться, какое жалкое зрелище представляла из себя в этот момент Есеня.

— Зачем скорая? — непонимающе просипела она, пытаясь подняться.

Елена Владимировна настойчиво уложила ее обратно на подушку. Резкий свет от зажженной люстры заставил зажмуриться и прикрыть глаза рукой. С каких пор он стал таким болезненно ярким?

— Ты упала в обморок прямо на пороге, — терпеливо объяснила мать, поглаживая ее руку. — Как ты себя чувствуешь?

Так вот как выглядит настоящий обморок. Сон наливал свинцом веки, но спать нельзя, Есеня помнила это где-то на уровне инстинктов. Несвойственная обеспокоенность родителей вносила только больше бардака в тот хаос, что и так успел образоваться в мыслях.

— Голова кружится, — прохрипела она, едва разлепляя пересохшие губы, — пить хочется.

— Сейчас принесу.

Сеня и договорить толком не успела, как мать поспешно вскочила на ноги и скрылась в коридоре. Гостиную накрыла напряженная тишина. Казалось, отец хотел что-то сказать — так и порывался, беззвучно открывая рот раз за разом, — но так и не решился, ограничившись вместо этого коротким:

— Еще что-нибудь болит?

Потребовалось некоторое время, чтобы понять. Сигналы от тела неохотно, с опозданием долетали до мозга, и сориентироваться сразу не получалось. Есеня нахмурилась, пытаясь пошевелить конечностями.

— Правая рука немного.

Должно быть, на нее она и упала, когда хваталась за стены в надежде удержаться на ногах.

От Андрея Аркадьевича волнами исходило негодование, оно так и ощущалось кожей. И если бы от тяжелого взгляда можно было вспыхнуть, от Есени давно бы уже не осталось ничего, кроме горстки пепла. Не нужно было слов, чтобы понять, о чем он в этот момент думал: самостоятельная жизнь едва не угробила Вишневецкую. Она не справилась с подаренной ей свободой.

— Как ты умудрилась довести себя до такого?

Есеня раздраженно втянула носом воздух. Будто вся проблема была лишь в ее недавно обретенной независимости, а не в тех, кто пытался активно контролировать ее жизнь.

— Я была на пробежке и мне стало плохо, — бесстрастно ответила она, — до нашей квартиры было ближе.

— И правильно, что домой пришла, — в комнату вернулась мать с запотевшим стаканом воды. — А если бы прямо в лесу упала?

Очевидно, окоченела бы в сугробе, ведь Миронов за ней идти не собирался и вряд ли заметил, если бы она потеряла сознание где-то промеж елок. Какой до абсурдности нелепой была бы ее внезапная смерть. И хоть смешного в этом было мало, Вишневецкая едва не хохотнула.

Глоток прохладной воды на короткий миг принес облегчение. Елена Владимировна помогла приподняться с места и придержать стакан, чтобы та случайно не захлебнулась. Такой вариант внезапной кончины казался еще более абсурдным. Определенно, мысли Вишневецкой забредали куда-то не туда.

— Ты лежи, Сенечка, — повторяла мама, не прекращая поглаживать ее волосы, словно в попытках успокоить.

Только успокаивать пришлось ее саму: сжимать руку, натянуто улыбаться и повторять, что все в порядке. Конечно, порядком там и не пахло, но поднимать эту тему в данной ситуации казалось глупой затеей. Времени наговориться в неопределенной перспективе хранилось много, а сейчас Есеня позволила себе целиком и полностью отдаться на волю родителей и устало окунуться в их суетливую заботу.

Скорая оказалась на их пороге через полчаса. Быстрый осмотр и короткие, рубленные ответы на бесконечные вопросы медиков, которые Вишневецкая давала с явной неохотой, складывались в довольно четкую картину — астения¹. Неожиданностью это не стало, по крайней мере для нее самой. Долгое, целенаправленное шествие к нервному истощению Есеня начала еще в октябре. С редкими перерывами на отдых бесперебойная работа организма на результат должна была рано или поздно привести к закономерному итогу. Родители на заявление врачей отреагировали куда эмоциональнее, обеспокоенно переглядываясь друг с другом в немом диалоге.

Пока в руку втыкали капельницу с глюкозой, Сеня прикидывала в голове, о чем они могли бы сейчас говорить. Наверняка искали виноватых, как это обычно и происходило. Молча винили друг друга за равнодушие, упрямо отказываясь признавать вину, или по обоюдному согласию перекладывали всю ответственность за случившееся на нее саму. Пускай это и задевало, в какой-то мере они были правы. Все сомнительные достижения прошедших месяцев совершенно того не стоили. Поступила бы она иначе, знай заранее, к чему это приведет? Вопрос риторический.

Пока по трубке, капля за каплей, в ее вену поступал коктейль витаминов, врач осмотрел поврежденную руку. Обыкновенное растяжение, ничего серьезного. Перетянув ее запястье найденным дома эластичным бинтом, он принялся торопливым, размашистым почерком выписывать на бланке рекомендации: много сна, частое питание и покой. Каким образом Есеня могла обеспечить себя последним под чутким надзором матери, оставалось загадкой. Ясно было лишь одно — в ближайшие дни из дома ее выпускать никто не собирался.

После ухода медиков отец помог перебраться в комнату: ноги ослабели настолько, что беспрестанно норовили подогнуться под весом тела, словно бы разом лишившись всех костей и суставов. Вишневецкая ощущала себя тряпичной куклой, потерявшей контроль над конечностями. Запах собственной комнаты — книжной пыли, лавандовой отдушки кондиционера для белья и старого паркета — нахлынул так неожиданно резко, что показался совсем чужим. В последний раз она была здесь целую вечность назад. Не без труда она расправилась с одеждой, отбила Насте короткое сообщение о том, что задержится дома, и благополучно отключилась, едва голова коснулась подушки.

В следующее пробуждение Есеня обнаружила, что за окном поздний вечер. Ее разбудила мать, осторожно оставляя на прикроватной тумбочке миску с горячим бульоном. Лишними разговорами она не донимала, только поинтересовалась ее самочувствием и тут же поспешно ушла, предоставив Вишневецкую самой себе. Лучшего взаимодействия с матерью она бы сейчас и пожелать не могла.

Поглощая жидкий суп одной рукой, второй Есеня принялась отбивать сообщение обеспокоенной Синицыной. Без лишних подробностей, не вдаваясь в детали, сухо и лаконично. И пусть она всеми силами пыталась не нагнетать, Настя в ответ не отказала себе в удовольствии отвесить парочку упреков в духе «я же говорила». Оставалось лишь бесцветно хмыкать и бросать ее сообщения без ответа. Будто она и сама не знала, чем все может закончиться.

Следующие сутки Есеня провела где-то между сном и редкими периодами бодрствования, в которые она заставляла себя есть, хоть организм и был настроен весьма категорично. К вечеру второго дня самочувствие заметно улучшилось: карусель в голове начала замедляться вплоть до полной остановки, черные акварельные потеки перед глазами растворились, раздвоенный мир медленно собирался обратно воедино. В ногах, хоть и не сразу, появились крупицы сил, которых вполне хватало на то, чтобы удерживать вертикальное положение. Короткие проходки от комнаты до ванной позволяли снять напряжение, скопившееся от бесконечного лежания на кровати.

Только вынужденная игра в молчанки с родителями доставляла теперь зудящее чувство неудобства. Те будто бы боялись неосторожным диалогом свести весь прогресс последних дней к началу, да и в целом стали носиться с ней, словно с фарфоровой статуэткой, опасаясь ненароком разбить. Короткие, дежурные вопросы о самочувствии — единственное, что осталось в их лексиконе, и это до безобразного стерильное общение начинало понемногу раздражать.

Один только Пашка, в силу возраста не понимающий происходящего, вел себя, как и положено ребенку, беззаботно и мало беспокоился о плачевном состоянии сестры. Уловив момент перед отходом ко сну, он настороженно просунул голову в дверной проем и жалобно проскулил:

— Сеня, помоги!

Копна темных, вьющихся волос наползала на крохотный лоб и настойчиво просилась в глаза. Брат громко сдул назойливые пряди и ввалился в комнату, сжимая в руках мелки и лист бумаги.

— С чем? — добродушно поинтересовалась Есеня, хлопая по месту рядом с собой.

— Мне в садике сказали нарисовать зайчика.

Пашка забрался на кровать и крепко прижался к ее руке. Хоть он и не говорил об этом вслух, по блудной сестре он успел соскучиться. Да и сама Есеня по нему, кажется, тоже. Пускай порой шума и бардака из-за брата становилось слишком много, она уже как-то привыкла, и без постоянно жужжащей над ухом торпеды ощущала сосущую изнутри пустоту.

— Почему бы тебе не попробовать нарисовать его самому? — предложила она, обхватывая худые, детские плечи.

— Я не умею так красиво, как ты.

Удивительная находчивость для ребенка. При любом другом раскладе от Паши ни в жизнь не дождешься комплимента, но не тогда, когда ему что-то от тебя требуется. Интересно, от кого он успел нахвататься основам тонкой манипуляции?

— Хорошая попытка, мелочь, — усмехнулась Есеня.

— Не приставай к сестре, она болеет.

В дверях показалась фигура матери. Пашка невольно поджался и крепче вцепился в рукав ночнушки, словно в попытке спрятаться. Вот только в отличие от Сени он это делал скорее в шутку, заигрывая с терпением Елены Владимировны. Едва ли он опасался всерьез получить за излишнее озорство. Вишневецкая же при виде ее хмурого лица напряглась совсем не понарошку, хоть здравая часть сознания и пыталась убедить ее в том, что ничего страшного не происходит.

— Да все нормально, — поспешила заверить Есеня, — мне уже лучше.

— Вот и отдыхай, — невзирая на воинственный вид мягко ответила мать, — тебе врач велел. А ты, — обратилась она к Пашке, — и сам справишься. Вон у тебя сколько книг с зайцами, возьми да обведи.

О том, что спорить с ней бесполезно, знал каждый член семьи, и брат не был исключением. Он показушно надул щеки и скуксился, но все же нехотя слез с кровати и поплелся в свою комнату, потряхивая в негодовании пустым альбомным листом. Едва за ним закрылась дверь, как мать перевела напряженный взгляд на Сеню.

— Могу я с тобой поговорить?

Вся та эфемерная уверенность в себе и своих силах, что успела тонким слоем нарасти внутри, подневольно задрожала, намереваясь вот-вот лопнуть. Она знала, что игры в заботу вскоре закончатся, правда и подумать не могла, что произойдет это настолько быстро.

Все равно это случилось бы. Так или иначе им бы пришлось обсудить события последних недель, ведь игнорировать эту гнойную рану, досаждающую с каждым днем все больше, было попросту опасно. Рисковали обзавестись абсцессом. Здесь, как и с настоящим повреждениями, стоило как можно скорее залить все антисептиком, даже если будет болезненно печь. Простым замалчиванием они бы не отделались. Но даже понимание этого рождало внутри мерзкое чувство неотвратимости, с которым Есеня не готова была столкнуться.

— Да, давай.

Вот только выбора не было.

Елена Владимировна с саперской осторожностью пересекла комнату и присела на край кровати. На дочь она старалась не смотреть, нервно поджимая губы и растирая друг о друга пальцы на руках. Она заметно нервничала, а вместе с ней нервничала и Есеня, подбирая колени к груди.

Ожидать приходилось всякого, даже самого невероятного. Но следующие слова матери напрочь выбили из головы остатки мыслей:

— Ты не думай, что я в тебе разочарована, это неправда. Я тобой очень-очень горжусь. Ты просто пойми, что я тебе желаю только самого лучшего, как и любая любящая мать. Пускай ты думаешь, что я все со зла говорю, но я правда очень хочу, чтобы твоя жизнь сложилась лучше, чем моя.

Есеня замешкалась, не зная, что на это ответить. До сего момента в такие обнажающие откровенности мать никогда не вдавалась. И, признаться, верилось в искренность этих слов с трудом. Что, если это просто дурацкая попытка усыпить ее бдительность, чтобы с новой силой нанести удар? Глупость, конечно, но подобный исход в глазах Вишневецкой выглядел куда убедительнее.

— А чем плоха твоя жизнь? — аккуратно поинтересовалась она, принимаясь растягивать пальцами эластичный бинт на запястье, — у нас квартира, машина, денег вроде хватает. Вы двадцать с лишним лет в браке, у вас двое детей. Что тут плохого?

Мама тяжело вздохнула и посмотрела на нее в упор. В карих глазах, точь-в-точь как у Есени, неприкрыто плескалась безнадега.

— Ты не вспомнишь, наверное, еще маленькая была, — неторопливо начала она, — но мы жили какое-то время в семейном общежитии. Я в декрете сидела, а у твоего отца зарплата была всего пятнадцать тысяч. Нам, чтобы прокормиться, приходилось тебя бабушке с дедушкой отдавать на воспитание, чтобы я могла на работу пораньше выйти, а по вечерам в институт на пары бегать. Было очень тяжело.

Об этом периоде жизни она знала преступно мало — родители не любили его вспоминать. Бабушка с дедушкой тоже в подробности обычно не вдавались, говорили только, что время для их семьи было непростое, но у кого не бывало проблем? Своим молчанием они ограждали ее от ненужной ноши, ведь такие вещи ребенку знать не обязательно. Но теперь, когда она давно уже перешагнула порог взрослой жизни, скрывать не было смысла.

— И даже когда я институт закончила, легче не стало, — с горькой досадой призналась мать, — без опыта на хорошую работу не брали, а твой отец ее вообще лишился, сидел два года дома. Тобой занимался. Помнишь?

Есеня покачала головой. Она была слишком мала, чтобы помнить. Так, отрывки, возможно. Блеклые и размытые, как старые фотокарточки.

— В какой-то момент я даже на двух работах одновременно пахала, уставала сильно. Раздражалась, да, не спорю. Злилась тоже, на вас срывалась. Я не оправдываюсь, но в тот момент и правда было очень тяжело. Мы с твоим папой тогда много ссорились, скандалили. Он все свой бизнес пытался начать, прогорал, опять потом пытался. А я его просила найти нормальную работу, так нет же, он рогом уперся и ни в какую.

Об упрямстве отца знали все, хоть он и пытался порой это скрывать, сдерживаясь при близких. Наверное, потому для Сени он всегда был образцом хладнокровия и сдержанности, в то время как мать на его фоне напоминала разъяренную фурию с пылающей головой. Ребенком на такие детали она внимания не обращала и по глупой наивности все принимала за чистую монету. Тогда более насущной проблемой были тренировки по гимнастике и оценки в школе. Со всей прилежностью она упорно старалась угодить матери, которая довлела над ней все это время, а отец… Отца рядом почти никогда не было. И, как оказалось, этот факт говорил о многом.

— Первые годы с этой его компании вообще выхлопа не было, работал себе в убыток. А кто деньги ему давал, чтобы дело вообще не загнулось? — мама невесело вздохнула, потирая стремительно краснеющие глаза, — я да бабушка с дедушкой. Думаешь, он нам спасибо за это сказал? Потом вроде дело стало налаживаться, квартиру вот в ипотеку прикупили. Живи да радуйся, а отец твой решил на развод подать.

Есеня потрясенно замерла. То есть как развод?

— Да, — считав немой вопрос, написанный на ее лице, кивнула мать, — он еще тогда это сделать пытался. Говорил, что я его стараний не ценю.

— Почему не развелись? — тихо спросила она, поглядывая на мать исподлобья.

— Ну, это почти семь лет назад было…

Догадка ударила в затылок и на какой-то миг оглушила ее. Есеня замерла, терзая застежку эластичного бинта. Пашка. Пашка — единственная причина, по которой они тогда не расстались.

— Любовь, она со временем у всех проходит, Сеня, если ее не поддерживать, — теплая ладонь Елены Владимировны легла на ее колено, — такая вот жизнь у нас. Так что я тебе искренне, от всего сердца, не пожелаю стать такой, как я.

В один момент на душе стало вдруг так погано и тоскливо, что на глаза навернулись горячие слезы. Сквозь кожу к органам продирался стыд и разочарование, прожигая ткани ядом. Сколько раз мать затевала ссоры и, не добившись желаемого, впадала в буйство и истерики? И сколько раз в этих ссорах кто-то пытался ее поддержать? Манипуляции переставали работать и слезам матери веры почти никогда не было. Но стоило лишь допустить мысль, что порой она была откровенна в своих чувствах, но взаимопонимания не находила, как посреди горла встал ершистый ком. В огромной семье она оказалась самым одиноким человеком.

— Мам, ты прости меня, я тебе столько наговорила, — вырвалось наружу вместе с предательским всхлипом, — и вообще столько всего наделать успела.

Есеня крепко обняла трясущиеся плечи Елены Владимировны, закусывая губу, чтобы окончательно не расклеиться.

— И ты меня прости, родная, — срывающимся голосом ответила она, поглаживая ее по спине, — я и правда была не права. Не надо было мне лезть в твою жизнь. Я хочу, чтобы ты мне доверяла. И я обещаю тебе, что больше так не поступлю.

Мама почти баюкала ее на руках, совсем как в детстве, в те редкие моменты, когда она позволяла себе суетливую заботу, расслабляясь и снимая с лица маску перманентной сосредоточенности.

— Ты у меня уже такая взрослая, — ворковала она, прочесывая пальцами спутанные длинные волосы, — я как будто до сих пор не могу осознать.

— Не такая уж и взрослая, если даже пару недель не смогла прожить без приключений, — в шутку бросила Есеня, отстраняясь.

Быть может, завтра их слова перестанут иметь значение, растратят свою сакральность с приходом рассвета. Быть может, завтра Елена Владимировна по старой привычке набросит на плечи холодную отчужденность, а Есеня закроется в глухой раковине, и все начнется по новой. Верить, однако, хотелось в лучшее.

Изнуряющая до последнего нерва правда вместе с усталостью принесла свежий глоток облегчения. Дышать стало в разы легче. В их семье как-то с самого начала повелось, что чувствами за столом они никогда не делились. Пожалуй, стоило делать это куда чаще. Кто бы знал, что это будет так приятно.

— Ну ладно, — стерев из уголков глаз навернувшиеся слезы, шмыгнула мама, — чего реветь, не помер ведь никто.

Есеня улеглась ей на колени и позволила на миг прикрыть глаза, наслаждаясь ощущением чужих пальцев, заботливо перебирающих пряди.

— Ну, а с Даней как?

Вопрос выстрелил в воздух без предупреждений, заставив против воли напрячься. Какого бы ответа ни пыталась добиться мать, Сеня могла бросать только беспомощное:

— Да никак, сложно все.

— В каком смысле?

Кажется, ей и правда было интересно знать. Не ради удобрения почты для новых упреков, не ради нотаций. Чисто по-человечески, как если бы она спросила об этом старую подругу. Откровенность рядом с ней была для Есени в новинку и вдаваться в подробности она смелости так и не набралась. Вместо этого вернулась на подушку, отвела глаза и спрятала остекленевший взгляд куда-то на небо за окном.

— У него девушка из Москвы вернулась, так что… я теперь как бы не удел.

Мама поджала губы. Явно боролась с желанием сказать что-то колкое, что непременно ранит. Вместо этого она натянуто усмехнулась и ободряюще сжала ее руку.

— Ой, ну и пусть катится к черту этот Даня, — только и сказала она.

— Да, — тяжело вздохнула Есеня, — туда ему и дорога.

Они еще долго разговаривали обо всем, и будто бы ни о чем одновременно, как не говорили, кажется, уже давно. Напряжения почти не осталось, только щемящая грудь тоска из-за времени, которое было безвозвратно потеряно на обиды и ссоры. Мать ушла ближе к полуночи, когда из коридора донесся требовательный голос отца, призывающий посмотреть на часы и разойтись, наконец, по кроватям.

Оставшись наедине с собой, Сеня так и не смогла уснуть. Глухая, плотная завеса тишины рождала внутри непонятное раздражение. Хотелось все как следует обдумать и тщательно переварить, заняв чем-нибудь руки. И ничего лучше она не придумала, кроме как тихой поступью прошмыгнуть в комнату брата, чтобы одолжить одну из его дурацких книжек. Затем она с удобством устроилась под одеялом, зажгла свет над прикроватной тумбочкой и принялась медленно обводить карандашом проклятых зайчиков с пестрой обложки.

Спустя еще пару дней на экране телефона всплыло неожиданное сообщение от Киры:

«Привет, я вернулась в город, когда сможем встретиться?»

Злополучную одежду сестре Миронова она так и не вернула. В тот же вечер как оказалась дома, Вишневецкая отыскала ее страничку в сети и задала насущный вопрос о том, когда можно будет отдать ей пакет с вещами. Ответа ждать пришлось добрых три дня, но и тогда Есеню не ожидало ничего, кроме разочарования: Кира отчалила в спонтанное путешествие и возвращаться в ближайшее время не планировала. Желанием поскорее расквитаться с проблемами оставалось только умыться.

И вот как гром среди ясного неба она вновь ворвалась в ее жизнь. И, честно говоря, такому раскладу Есеня была даже рада.

Соблюдение постельного режима довольно быстро начало вгонять в уныние. Соцсети сводили с ума количеством невообразимого дерьма, что постилось буквально каждые десять минут. Книги не удерживали внимание больше, чем на час, а попытки сосредоточиться вызывали лишь головную боль. В последнее время единственное, что по-настоящему поглощало ее без остатка — это рисование. Кто бы мог подумать, что раскраска детского рисунка для Паши, перетечет в долгие часы бездумного выведения фигур и каракуль в найденной где-то бывшей школьной тетрадке, а это в свою очередь потянет за собой и повторение видео-уроков с кратким курсом по рисованию для чайников.

Пока руки оттачивали короткие и длинные штрихи и старались, чтобы круг имел четкие границы, а квадрат не заваливался в бок, мозг неторопливо перебирал всю информацию, что успела поступить за прошедшее время. Тот разговор, что состоялся в лесу с Мироновым, она прокручивала снова и снова заевшей пластинкой, пока не надоест: вспоминала в мелких деталях все, сказанное им тогда в запале, размышляла о том, что могла бы сказать в ответ, не бурли в ней с такой силой эмоции. Когда запоздало накрывало понимание, что она слишком сильно давит на карандаш, Есеня встряхивалась и принималась по новой раскладывать на составляющие диалог с матерью.

Сообщение от Киры вносило в угнетающую действительность хоть какое-то разнообразие.

Врач советовал появляться на свежем воздухе, чтобы окончательно не зачахнуть. И потому желание прогуляться ни у кого из домашних вопросов не вызвало. Пускай обширное пространство улицы и количество солнечного света поначалу сбивали с толку и заставляли виски пульсировать, Есеня в некоторой степени даже смогла получить удовольствие от простой до банальности возможности идти, куда вздумается, не ограничиваясь стенами и дверьми.

Кира с равномерным бронзовым загаром на лице и сияющей голливудской улыбкой встретила ее в сквере, обнимая с такой искренней радостью, будто они были знакомы уже пару лет.

— Ты что-то слишком бледная, — озадаченно отметила она, оглядывая ее с ног до головы, но не успела Есеня ответить, как та тут же отмахнулась, — хотя мне теперь все такими кажутся.

Беспечность, с какой она перескакивала с темы на тему, лишала необходимости оправдываться и откровенно врать. Видок у Вишневецкой и правда был далек от идеального, и дело даже не в глубоких провалах синяков под глазами и не в заметно осунувшемся лице. Наперед ее выдавал потерянный взгляд, который то и дело метался от новой знакомой в разные стороны, бесполезно пытаясь сконцентрироваться на чем-то конкретном.

— Ты так поспешно уехала с базы. Мы не смогли тебя отыскать. Пришлось угрожать администратору, чтобы выведать, куда ты подевалась, — в шутку бросила Кира.

Есеня нервно улыбнулась, принимая из ее рук еще горячий стакан из местной кофейни. Такая участливость даже немного смущала.

— Не знала, какой ты любишь, поэтому взяла на свой вкус.

— Спасибо, — с благодарностью кивнула Вишневецкая и неторопливо, разрывая струей воздуха ленту пара, подула на пышную молочную пенку.

Недурно приготовленный латте без лишнего сахара и раздражающих сиропов, пропустил по пищеводу волну тепла. Во вкусах они определенно совпадали.

Сверху еще совсем осторожно, но уже заметно ощутимо припекало солнце. Корка льда на сугробах медленно истончалась и таяла, заметно перекосившиеся шапки снега оседали на тротуары. Под ногами собиралась целая каша, мерзко хлюпая при каждом шаге. Непривычно теплый день для февраля гнал на улицу детвору, которая теперь беспрестанно носилась по всему скверу, перебрасываясь снежками. Один из них едва не прилетел и в Есену, но заложил курс чуть левее и с громким хлопком врезался в ствол березы. Разумеется, пацан, неосторожно швырнувший его, этого не заметил.

Кира сохраняла молчание и неторопливо сцеживала по глотку кофе из стаканчика. Вся их прогулка представлялась одной большой нелепостью, ведь по большому счету Есеня рассчитывала только всучить ей пакет в руки и на том благополучно распрощаться. Но где-то глубоко под кожей заскреблись подозрения, что вся эта встреча состоялась не ради юбки и топика. И Вишневецкая оказалась права.

— Слушай, по поводу базы, — начала Кира, отстраненно глядя куда-то вдаль, — на самом деле там все не очень красиво сложилась, когда ты ушла. Я так понимаю, ты все это застала…

О, еще как… Есеня дернула плечами.

— Если ты про Наташу, — одного взгляда на новую знакомую было достаточно, чтобы понять — о ней речь и велась, — мы столкнулись в коридоре.

— Вышло отвратительно, понимаю.

Только вот толку от ее сочувствия никакого. Все случилось как случилось и с новыми силами окунаться в подробности Есеня желанием не горела. И все же наружу против воли с ядом вырвалось:

— Не так отвратительно, как попытки это скрыть.

Кира замедлила шаг и в жесте немой поддержки сложила ей руку плечо. Будто она и правда в этом нуждалась.

— Слушай, ты не подумай, что я оправдываю Даню, но, мы друг друга знаем с самого детства, он мне двоюродный брат все-таки, не чужой человек. И я тебе как близкий родственник заявляю, что он абсолютно точно не собирался так подставляться. Да, он по молодости вел себя как полный козлина и раздолбай, но к отношениям он всегда подходил серьезно.

От такого заявления наружу едва не вырвалась усмешка. Группа поддержки Миронова в лице его сестры, казалось, лишь усугубляла ситуацию. Да и зачем вообще она пытается в это влезть?

— Мой бывший тренер по гимнастике с тобой бы не согласилась, — задумавшись, Есеня отвесила, — как и женская половина сборной.

— Это когда было-то… — протянула Кира.

— А что изменилось сейчас?

Защитная линия, которую перед ней отчаянно старались гнуть, вызывала у Вишневецкой лишь смех. Ощущение, будто ей втюхивали старого больного ишака по цене арабского жеребца. Сравнение до того нелепое, что она не смогла сдержать улыбку, пряча ее за распущенными волосами. Нескончаемый спектакль отборнейшего абсурда.

— Они с Наташей два года встречались, жили вместе, все вроде было нормально. А тут в августе она вдруг заявила, что ей предложили работу в Москве. Ну, она и поставила Даню перед фактом, что собралась переезжать.

И вот веселья и след простыл. Ушат бодрящей, ледяной реальности опрокинули ей прямо за шиворот. Ожидать, что Кира начнет вдаваться в такие подробности, она никак не могла. Сцепив в карманах пальцы в кулак, Есеня с сомнением покосилась на нее:

— Что, без него?

Кира пожала плечами. Раздражение, с каким она продолжила говорить, игнорировать было крайне сложно:

— Она подумала, что он по умолчанию согласится бросить тут все и поехать с ней. Но Даня выбесился, что она с ним это даже не обсудила, и заявил, что никуда не поедет. И да, она в итоге уехала без него. Тогда вся эта каша в их отношениях и заварилась: непонятно было, то ли это точка, то ли запятая.

Так вот в чем все дело — в упрямстве Миронова и принципиальности его девушки… Бывшей девушки… Или нет? Как все запуталось, черт возьми!

— Даня для себя все давно решил, а она, видимо, считала, что он перебесится и приедет. Но ты же его знаешь, он редко когда уступает. Вот Наташа и заявилась на базу, чтобы все прояснить.

— И как? Прояснила?

Кира нервно усмехнулась.

— Все сложно.

— Знаешь, когда все сложно, с другими не спят.

На это крыть в ответ было уже нечем.

И вот вся подноготная, о которой Вишневецкая так истерично просила поведать тогда в лесу, перед ней. Без приукрашиваний и лжи. А на душе погано, словно ее силой втащили в чужую спальню и заставили смотреть. Не этого ли она добавилась? Мерзкое, липкое чувство отвращения склеило губы. Ощущалось бы оно куда более терпимо, если бы Даня сам по доброй воле обо всем рассказал. Все должно было случиться не так. Какого же черта!?

Неразрешенным оставался и вопрос, какой профит от всего этого Кире. Если только…

— Это он тебя на разговор подослал? — озвучила Есеня внезапную догадку.

— Нет! — резко выпалила она, смутившись, — правда нет! Он все обрисовал в общих чертах, про тебя вообще особо не говорил. Вот я и подумала, что могла бы осторожно обсудить с тобой. Мне почему-то так стыдно за эту ситуацию, хотя, казалось бы… Ни Даня, ни я в ней не виноваты. Долбанная Наташа.

С открывшейся правдой смотреть на ситуацию иначе, тем не менее, получалось с неменьшим трудом. Что Миронов, что сама Кира были зациклены на сухой констатации факта произошедшего, в то время как Есеню куда больше беспокоило то, что все это пытались благополучно замять.

— Да не в этом же проблема, — протянула она, отмахиваясь.

— Как не в этом? — возразила Кира, — погано же вышло. Эта тупая истеричка не первый раз устраивает разбор полетов с пустого места. Да и к тому же, какое она вообще имела право? Валишь в другой город со всеми вещами, а через полгода заявляешься, как ни в чем не бывало, и еще имеешь совести требовать верности от человека, которого сама же и бросила.

Пытаться убеждать ее в обратном Вишневецкая не стала. Диалог выматывал и последние остатки сил потратить хотелось на тщательное переваривание свежей информации. Куда проще было просто свернуть в сторону и повести беседу совсем в другом направлении.

— Ну, а как твои дела? — спросила Есеня, пытаясь придать голосу как можно больше оптимизма.

— О, — мгновенно оживилась Кира, — мои просто прекрасно! Мы с Матвеем летали на Сейшелы. Полный восторг! Думаю, на медовый месяц слетать куда-нибудь в том же направлении.

Сеня натянуто улыбнулась — отличная шутка. Ведь шутка же? Реакция Киры говорила отчего-то об обратном:

— Он ведь правда сделал мне предложение.

Лицо того парня, что вился рядом с ней полвечера, Есеня даже не вспомнит, настолько незначительным он тогда показался. Случайное знакомство в толпе, необремененное обязательствами… Вишневецкая и в самых смелых фантазиях не могла помыслить, что все может закончиться вот так.

— Что, серьезно?

— Ага, — активно затрясла головой, Кира, — ты бы видела, что он устроил: нанял музыкантов, кольцо бросил в бокал с шампанским. Все как в кино.

Ее восторгов она, однако, не разделяла.

— Но ведь вы знакомы без малого месяц, — справедливо отметила Есеня.

— Знаю-знаю, — отмахнулась Кира, — но как будто в этот раз все иначе. Я прямо чувствую, что это мой человек, с ним не так, как с другими. И мне нравится, что он настроен серьезно.

Похоже, безалаберность была чертой, присущей не только Дане. Возможно, у них это семейное. То, с какой готовностью она посвящала Вишневецкую в подробности своей жизни, не добавляло в общую картину ее образа хоть малой части рассудительности. Они ведь и сами знакомы были от силы лишь сутки, если не сказать, меньше. Поразительная открытость на уровне полного доверия для замкнутой Есени казалась непонятной и даже отчасти глупой.

— Ты с кем-то еще делилась своими… — она замешкалась, пытаясь подобрать правильное слово, — планами?

— Пока нет, но в ближайшее время собираюсь. Представляю, как Даню перекосит от таких новостей.

И понять его будет не сложно. Замужество за первым встречным у любого нормального человека вызвало бы защемление лицевого нерва. Благо озвучивать это вслух Есеня не решилась и предпочла прикусить язык, глядя себе под ноги. От латте осталась только пенка на самом дне. Она и сама не заметила, когда успела опустошить целый стакан.

— Вообще я собиралась сделать это сегодня, — зачем-то пояснила Кира, сбрасывая копну темных волос с плеча, — но он сказал, что подхватил какой-то вирус, а мне бы очень не хотелось случайно заразиться. Так что, страдать ему в гордом одиночестве дома.

Заметив внезапные перемены в лице Вишневецкой, она трактовала это как-то по-своему и поспешила добавить:

— Ты не переживай, у него все нормально.

— Я и не думала, — как можно более безразлично отозвалась Есеня, хоть вышло и крайне неубедительно.

Разговор, медленно, но верно, заходил в тупик. Новостей за минувший день с лихвой хватало, чтобы остаток пути из сквера провести в молчании. Когда впереди за коваными воротами скверика показался знакомый перекресток, Есеня поспешила распрощаться.

— Спасибо за кофе и за одежду.

Кира в ответ крепко прижала ее к груди, чем окончательно смутила.

— Надеюсь, я не усугубила ситуацию этим разговором, — проронила она, почти извиняясь.

Есеня замотала головой:

— Нет, совсем нет. Ты многое прояснила. Спасибо.

— Если что, ты не стесняйся, пиши, — улыбнулась она напоследок, — со мной можно не только о Дане поговорить.

День, как и остаток вечер, Вишневецкая провела в задумчивой тишине. Устроившись с комфортом на диване в гостиной, она по уже сложившейся привычке заняла себя тетрадкой и карандашом. На экране телефона какой-то неизвестный ей художник неторопливо рассказывал о пропорциях и выводил на холсте очертания мужского лица. Почти не отдавая себе отчета в действиях, скорее подсознательно, Есеня старалась повторять, пока в голове скапливался целый ворох терзающих вопросов.

Хотела она того или нет, понемногу душу начали одолевать сомнения. Правильно ли она поступала, уходя от разговоров? Не была ли она слишком категорична в своих высказываниях, бездумно бросая их в страшном запале? Что если она поступала ровно так же, как и ее мать, опуская руки всякий раз, когда очевидно не могла добиться желаемого, даже если конечная цель не имела смысла? Да и настолько ли Миронов провинился перед ней, чтобы наказывать его игнорированием?

В довесок к этому грудь в плотный капкан стала затягивать невыносимая тоска. Совсем некстати на глаза попался фиолетовый росчерк шрама на ноге, оставшийся после столкновения с той проклятой корягой. Даня тогда выносил ее из леса на руках, не выказывая ни малейшего намека на раздражение, усаживал на заднее сидение своего BMW и в ответ на ее неловкое «я тебе весь салон кровью заляпаю», отвечал, отмахиваясь «черт с ней, с машиной, ты только в обморок не грохнись, Вишневая». Знали бы они тогда, при каких обстоятельствах это все же произойдет.

За той кирпичной стеной из бесконечной обиды на весь белый свет, за жалостью к себе любимой и разрушительным самокопанием, Есеня почти закрылась от неудобного чувства, что она, черт возьми, по нему скучает. Неосознанно, вопреки здравому смыслу. И даже в этом непропорциональном уродце, которого битый час она пыталась набросать карандашом, как назло, угадывались знакомые черты. Гадство!

Есеня отбросила тетрадь, зажмурилась что есть силы и принялась растирать глаза, пока под веками не начали взрываться яркие фейерверки. Откуда взялось это дурацкое чувство? Система внутренних координат сегодня определенно давала сбой. Логика отказывалась работать там, где начинались обыкновенные, человеческие чувства.

Монотонный бубнеж художника Есеня раздраженно смахнула с экрана и потянулась к навязчиво кричащей иконке в углу экрана. Пальцы отбили до нелепого банальное «привет» и нажали «отправить» раньше, чем мозг навестила идея одуматься и выключить телефон. Главное, не пытаться анализировать спонтанный поступок, иначе шаткая нервная система рискует отдать швартовые. Нервно закусывая губу, она беспомощно смотрела на то, как меняется статус получателя с «не в сети» на «online», и ощущала как вместе с этим сердце начинает клокотать где-то под языком.

Отступать назад поздно, сообщение уже прочитано. Миронов вопреки всем ожиданиям начал набирать что-то в ответ.