Вишневая

Глава 17

— Так, заходи, — твердо скомандовала она, шире распахивая дверь.

То ли от нервов, то ли от холода пальцы на руках заметно дрожали. Едва справившись с верхней одеждой, Сеня устало рухнула на диван в единственной комнате и принялась растирать замерзшие щеки. Настя, прежде чем атаковать ее тяжелым артиллерийским запасом вопросов, заботливо поинтересовалась:

— Тебе налить?

— Только чаю.

— Принято.

Телефон в кармане толстовки загудел раздраженной вибрацией. Кажется, осознание произошедшего наконец добралось до матери. Не было никаких сомнений в том, что одним встревоженным звонком она не ограничится и будет обрывать трубку до тех пор, пока Есеня не сподобится ответить. Говорить больше, чем она уже успела высказать, желания не возникало. Выставив режим «без звука», Вишневецкая отложила смартфон экраном вниз.

В руках появилась горячая кружка с еще дымящимся чаем. Терпкий запах мяты, мелисы и зверобоя ударил в нос. Со сбором трав Синицына не прогадала: перевозбужденному организму требовался покой.

— Выкладывай давай.

Есеня щедро вдохнула исходящий от кружки пар и принялась неторопливо рассказывать. Две недели к ряду каким-то загадочным образом ей удавалось успешно делать вид, что все произошедшее ее никак не коснулось. Все это было нелепой случайностью, дурным сном, событием одного чертового дня. Те стены, что она так старательно громоздила все это время, должны были надежно укрыть ее от последствий. Но в своем стремлении найти безопасное убежище, Есеня лишь выстроила клетку для самой себя. И оказавшись вдруг в ловушке, она ощутила, как пространство вокруг начало сжиматься, отрезая пути к отступлению. Рано или поздно это бы произошло. Так или иначе правда всплыла бы наружу. Жаль лишь, что случилось это при таких обстоятельствах.

Как бы отчаянно она ни пыталась засунуть эмоции в ларец и упрятать его как можно глубже, как бы ни старалась убедить себя, что можно просто перешагнуть через все это и двигаться дальше, Вишневецкая нехотя признавала, что план ее был изначально обречен.

В конце концов, лед треснул. На последних словах из уголков глаз предательски просочились слезы. Кажется, она давно уже не плакала — не находила в себе сил. Сейчас же, когда в притворстве не было нужды, когда пришло, наконец, понимание, что ее не осудят за слабость, она позволила себе по-настоящему разрыдаться. Некрасиво, с потекшим макияжем и мокрым носом. Все тело содрогалось вместе с выходящим наружу потоком слез, да так, что Насте пришлось отобрать кружку из ее рук, чтобы не расплескать по полу остатки чая.

— Все правильно, — приобняв ее за плечи, ласково ворковала Синицына, — поплачь и станет легче.

А ведь она даже не подошла к самой сути, только упомянула о том, что случилось после отключения, и как позже обо всем узнала мать. Оставшаяся часть истории горьким комом встала посреди горла. Но, если уж она решилась быть откровенной, стоило пойти до конца.

Есеня громко шмыгнула и принялась неаккуратно размазывать по лицу растекшуюся туш:

— И это еще не самое страшное.

Наста тяжело втянула носом воздух, но вслух ничего не сказала.

— Когда я вышла из номера, в коридоре я столкнулась с девушкой. И, судя по всему, это была девушка Миронова.

На этих словах Синицына замерла. Совладав с собой, она осторожно поинтересовалась:

— Почему ты так решила?

— Потому что я слышала, как она вломилась к нему в номер и начала обвинять его в измене, — невесело отозвалась Есеня. — Думаю, это слышал весь этаж.

Комнату тяжелым покровом застелила тишина.

— Вишневецкая, это кошмар, — спустя долгую минуту как итог подвела Настя.

По-другому и не скажешь. Все именно так. Глухой и беспробудный кошмар, в который она вляпалась так глубоко и основательно, что и макушки уже не видно. И как из него выпутаться, Есеня не понимала.

— Но и это не самое худшее…

— Пощади! — взмолилась Синицына, подскакивая на месте, — куда уж хуже!?

Наружу, сквозь страшную сухость, вырвалась хриплая усмешка:

— Миронов сделал вид, что ничего не было. Видимо, подумал, что мы разминулись и объясняться нет нужды.

Еще горячий чай, который она попыталась щедро отхлебнуть, неприятно обжег горло. Боль отрезвила, заставила встряхнуться и переключить внимание на что-то важнее дурацкой драмы, развернувшейся в ее жизни буквально с пустого места. Есеня откашлялась и стерла последние следы влаги с щек рукавом толстовки.

— Ты будто героиня мыльной оперы.

Она насильно выдавила из себя улыбку в ответ на реплику подруги. Едва ли то была шутка, скорее констатация факта.

После слез и опустошающей правды осталась только головная боль и страшная усталость. Сил на то, чтобы банально удерживать вертикальное положение не хватало. Не выдержав, Есеня свернулась в клубок на одной из половинок дивана, прикрывая распухшие глаза. Настя, еще раз тяжело вздохнув напоследок, ободряюще похлопала ее по плечу и заключила:

— Оставайся у меня, сколько влезет. Как-нибудь уместимся.

— Ты человек с большим сердцем, — с тихим смешком проронила Есеня.

— С обычным, — возразила Настя, — просто воспитание хорошее.

За окном стремительно темнело. Блекло-оранжевые пятна света от уличных фонарей лениво растекались вдоль тротуаров. Где-то там среди однотипных пятиэтажек в одной из квартир бестолково суетилась мать, сжимая в руке телефон. Уже вернувшийся с работы отец наверняка суетился где-то поблизости, пытаясь понять, что, черт побери, происходит и куда запропастилась непривычно самостоятельная дочь. Пашка, едва ли осознавая масштаб проблемы, сидел в комнате и мучил игровую приставку. Вынужденная сепарация, к которой так стремилась когда-то Вишневецкая, вместо ожидаемой радости рождала лишь зудящую тревогу.

Квартира Насти, еще совсем недавно казавшаяся самым уютным уголком на свете, сегодня будто лишилась привычного лоска: углы заострились, краски похолодели, текстуры огрубели, и даже вода в кружке вдруг начала отдавать привкусом хлорки. А все потому, что она была здесь чужой. Грудь стянула в капкан невыносимая тоска и жалость к себе. На глаза едва не запросились очередные слезы. Объясняться перед Настей не пришлось: та и сама видела подавленное состояние подруги, и от того на диалог больше не напрашивалась, только помогла разложить диван и застелить свежим постельным бельем.

Едва голова коснулась подушки, как Есеня провалилась в глубокий, крепкий сон. Измотанное сознание с благодарностью окунулось в кромешный мрак. Телефон, забытый на столешнице, к рассвету благополучно сел, истратив последние запасы заряда. Ночь пронеслась скорым поездом, будто стоило всего лишь моргнуть, как вечер вмиг сменился ранним утром.

Желанного облегчения сон так и не принес. Груз прошедшего дня все так же тяготил плечи и вызывал болезненную ломоту в теле. Проблемы волшебным образом не разрешились и чуда не случилось. Вишневецкая тихо сползла со своего места, стараясь не разбудить Настю, укрытую одеялом с головой, и поплелась на кухню. На часах еще и шести не было, улица за окном пустовала и лишь редкие сорвавшиеся с веток елей иголки проминали толстый слой снега на тротуарах. В тишине квартиры мирно гудел холодильник.

Голова слегка кружилась, а вместе с ней и комната перед глазами. Со вчерашнего обеда она ничего не ела. Да и сейчас, честно говоря, не ощущала голода. В холодильнике Есеня обнаружила питьевой йогурт, который без особого аппетита уговорила себя проглотить, лишь бы заглушить назойливое чувство тошноты.

В розетке у кухонного стола обнаружился зарядник, чем она и воспользовалась, торопливо подключив к нему телефон. Пока тот медленно набирался сил для включения, Сеня нетерпеливо барабанила короткими ногтями по столешнице, пытаясь прикинуть, с каким количеством пропущенных звонков и сообщений предстояло столкнуться.

Как оказалось, телефон ей обрывали до глубокой ночи. Десятки пропущенных от матери, ничуть не меньше от отца. Насколько легко оказалось вывести их из морального равновесия, стоило только перешагнуть порог дома и не вернуться. Волнение было понятно и оправдано, но истерика, с которой мать осыпала ее угрозами и требованиями немедленно вернуться в своих сообщениях, поднимала по пищеводу горькую желчь. На всю тираду терпения Вишневецкой не хватило: после половины прочитанного, она для своего же спокойствия удалила всю ветку и причитания Елены Владимировны благополучно канули в корзину. Отец в противовес ей держался куда как спокойнее, осознавая, что на диалог нужно выходить с холодной головой.

«Дочь, где ты? Мы с мамой волнуемся. Ответь, как сможешь».

«Ты у Насти? У меня нет ее номера».

«Есения, это не шутки. Перезвони нам срочно».

«Может, ты у Миронова? Я не буду осуждать. Просто скажи мне, где ты».

На этом сообщении сердце Есени предательски пропустило удар. Оставалось лишь молиться о том, чтобы они не догадались задать этот вопрос лично Дане, обрывая ему телефон посреди ночи. Вот только от него самого ни сообщений, ни звонков за последние пару дней не поступало. Он, кажется, попросту сдался перед непробиваемой стеной ее тотального игнорирования и оставил всякие попытки выйти на связь. Понимание этого позволило на миг с облегчением выдохнуть и вернуться к пролистыванию оповещений на экране.

Последнюю попытку дозвониться отец предпринял в три часа ночи. Где-то в затылке начало пульсировать жгучее чувство стыда. По большому счету, во всем случившемся виновата была мать и, возможно, совсем немного сама Есеня. Отец, имевший к этому опосредованное отношение, явно не заслуженно был втянут в конфликт.

Он будто бы всю жизнь осознанно старался их избегать: терпеть, игнорировать, сводить всеми силами на нет. Разумеется, получалось не всегда. Рядом с кем-то вроде Елены Владимировны опасность быть вовлеченным в громкий скандал всегда была на порядок выше. Нет-нет, да и его задевало неосторожными взрывами. И в такие моменты, каким бы флегматичным ни был по своей природе отец, наружу просились не самые приятные его качества. Андрей Аркадьевич открывался вдруг как самый склочный и напористый упрямец, каких только мог вынести этот мир, не говоря уже о том, каким уверенным и твердым становился его голос, когда он по-настоящему выходил из себя. В такие моменты даже мать будучи в страшном запале старалась прикусывать язык.

Попадать под горячую руку у Вишневецкой не возникало ни малейшего желания, но и продолжать мариновать отца в неведении совсем не хотелось. Это было бы нечестно по отношению к нему. И хоть час был совсем ранний, она в порыве банального страха передумать живо клацнула по знакомому номеру и принялась слушать протяжные гудки.

Как оказалось, долго ждать не пришлось. На другом конце кто-то спешно поднял трубку.

— Привет, пап, — не дожидаясь вступительной реплики, севшим голосом прошелестела она.

— Есеня, где ты?

— Я ночевала у Насти, со мной все в порядке.

Насколько это было вообще возможно, учитывая обстоятельства. Вспомнив о том, что Синицына до сих пор мирно сопит на диване, Есеня поспешила прикрыть дверь в комнату.

— Я так и подумал. Скажи мне адрес, я за тобой приеду.

— Не надо, я останусь здесь.

Одна лишь мысль вернуться сейчас домой, посыпая голову пеплом в надежде на покаяние, вызывала внутри горячую волну протеста. И все, что так тщательно пытались охладить вчера слезы, вспыхнуло с удвоенной силой вновь. Обида, злость и разочарование. Они вдруг захлестнули так, что запылали кончики ушей.

— Дочь, это несерьезно, — щедро поддавал в топку отец, — если возникла проблема, ее нужно решать разговорами. Мы с твоей матерью всю ночь не спали, уже думали в полицию звонить…

Есеня беззвучно усмехнулась. И что бы они им сказали? Что их совершеннолетняя дочь ушла из дома? Каков нонсенс! Наверняка, районное отделение не поскупилось бы отстегнуть целый отряд на ее поиски.

Удивительным образом Андрея Аркадьевича интересовало лишь моральное состояние матери, а на саму Сеню, было будто бы абсолютно наплевать. Холодным порывом откуда-то из прошлого донеслись все давно забытые воспоминания, как отец при любой ссоре требовал от нее смирения и трепетного отношения к чувствам других.

— А не хочешь узнать, как у меня дела? — несдержанно прошипела Есеня. — Ну так, в порядке интереса.

— Вот давайте соберемся все за одним столом и поговорим.

Его, как всегда, нордически спокойный тон распалял все сильнее, ведь под каверзным «поговорим» обычно без всяких «но» подразумевалось многочасовое выслушивание нотаций и упреков в покорном молчании. Из такого разговора Есеня, как правило, имела право лишь повторять одно до безобразия раздражающее «извините», даже если виноватой себя отнюдь не считала.

— Нам разговаривать не о чем, — твердо отрезала она, хоть и понимала, что слова эти обращены по большому счету к матери, а не к отцу. — Обсуждать произошедшее я не буду. Я не ребенок, чтобы меня отчитывать за то, что я делаю в ваше отсутствие. Мама ведь тебе все рассказала, да?

Сомнений не было, она бы не смогла сдержать в себе такое. Оставалось лишь догадываться, в каких красках преподносилась эта история, и как на нее отреагировал сам отец.

— В общим чертах, — туманно бросил он.

— Так вот передай маме, что извиняться за это я не буду. И домой я не вернусь. Сейчас точно нет.

В трубке повисла тишина. Любые уговоры, угрозы и требования не имели ни малейшего смысла. Насильно волочить ее домой они не имели права, да и адреса у родителей не было. Андрей Аркадьевич вне всяких сомнений понимал, что любая попытка вернуть дочь в текущий момент обречена на провал. Но даже эти мысли отчего-то не успокаивали и лишь подгоняли сердце тревожно клокотать в груди.

— Тебе что-то нужно из вещей? — донеслось наконец с другого конца трубки. Вздох облегчение бесшумно вырвался наружу.

— Все самое нужное я уже взяла, на первое время, думаю, хватит.

— Сколько ты планируешь оставаться у Насти?

Есеня в задумчивости прикусила губу. Пренебрегать ее гостеприимством не стоило, но и никаких сроков Синицына перед ней не ставила, ограничившись неопределенным «сколько влезет». В том же духе пришлось отвечать и отцу:

— Не знаю, как пойдет…

— Я скину деньги на месяц.

— Пап, не надо…

Такой уступчивости она от него, признаться, не ожидала. Ведь он мог попросту не продолжать этот разговор или стратегически подвести ее к тому, чтобы она вернулась сама, истратит все запасы сбережений на карточке.

— Ну не на шее подруги же ты будешь сидеть, — возразил Андрей Аркадьевич без злобы в голосе, — обдумай все хорошенько. Как будешь готова поговорить, позвони, я тебя заберу.

От непрошенной щедрости стало даже как-то неловко. Но вместе с тем Есеня ощутила, как внутри отступает буря, сменяясь приятным теплом. Так он проявлял заботу, ведь иначе отец не умел.

— Спасибо, пап, — с тихой, но самой искренней благодарностью проронила она в ответ.