Воронка второго шанса

Глава 42

В Навь он ходил много раз. И когда узнать надо было то, что в явном мире — Яви, скрыто. И когда злой волей ведьмы на человека наводили такое, что только в нижнем мире разрешить и можно. А бывало, что и за болезным приходилось идти, когда он уже шагнул за Калинов мост[1]. Идти и возвращать, ежели сам желает. Опасное это место, все зыбко, все изменчиво. Все не то, чем кажется. Могут внезапно испытания какие появиться или кто-то особо кровожадный, кому неместного мясца попробовать захотелось. Вот только не сон это, а гораздо хуже — умираешь там и одновременно здесь, в Яви.

Всегда ходил за чужим, а сегодня — за своим. Когда дымка рассеялась, поднял голову и осмотрелся — оно. Картинку, когда в центре все четко, а по краям распадается на странные переливающиеся ромбики — ни с чем не перепутаешь. Оно. Место, что не любит чужаков.

Поднялся на ноги, опустил голову и замер — вместо ног были лапы. Покрутился по сторонам — волчий пушистый хвост. Волк?

А вот и первый подзатыльник от Велеса. Всегда Драгомир в Навь в своем, человечьем обличье ходил. И ворожить удобнее, и отбиться от кого-то не в меру любопытного. А сейчас… Велес не только над Навью, а еще и над всем животным миром стоит. Вот и ткнул одного волхва, который много о себе возомнил, носом. Большими и мокрым. Значит силу не применишь, можно рассчитывать только на лапы и зубы.

Повертел башкой — лес лиственный. Осины да березы. Стволы высокие и веток по низу нет, как и кустарника какого. Землица голая. На то и Навь, чтобы от их мира отличаться. Бывало, что пустыней его встречала или побережьем морским. Всякий раз по-разному.

Отряхнувшись, волк потрусил вперед по тропе. С нее лучше лишний раз не сходить. А уж она, неведомо как, выведет куда надобно. Здесь, в этом странном месте ориентироваться было не на что. Стволы одинаково голые, без мха или грибов. Солнца нет, но прозрачный свет, казалось, льется отовсюду. И так здесь всегда — смены дня и ночи не случается. Еще одна обманка, когда теряешь чувство времени и задерживаешься дольше необходимого. Надо поспешать. С неохотой Навь отпускает тех, кто пришел.

Мелких животных не было видно, но птицы где-то высоко в кронах пели. Это хорошо. Если и они замолчат — то значит совсем Навь на него ополчилась, не жди ничего доброго. Хотя откуда здесь доброе — изнанка мира.

Об обратной дороге старался вообще не думать. О том, что может без помощи леса не найти ее сегодня. Лапы уверенно бежали по широкой тропе, никуда не сворачивая. Внезапно дорогу ему перегородил волк — черный, широкогрудый, с оскаленной пастью.

— Дай пройти, — рявкнул Драгомир. Внутренне благодаря, что хоть речь у него осталась.

— Еще чего, — шире оскалился хищник, — я — гордость твоя, ты всегда меня наперед ставил.

— Не сегодня.

Если драка неизбежна — бей первым. Серый волк именно так и поступил. Жестоким был бой, не на жизнь, а на смерть. Черный хищник безжалостно рвал серого, вырывая куски плоти. Визг и вой стояли на весь лес. Драться в животном теле было непривычно, когда вместо меча и силы у тебя когти и зубы. Да только ярость сил добавляла, что какая-то псина стоит на пути к его девочке. Невзирая на раны, Драгомир рвал и рвал черного противника.

Однако и гордость не сдавалась. Дралась отчаянно, даже один раз придавила лапами к земле радостно оскалившись.

— Ну что, убедился? Всегда я выше тебя буду.

— Жена моя важнее. Даже жизни моей, — извернулся Драгомир и впился в незащищенное горло. Тонко и обескураженно взвыл черный волк. Беспомощно заскребли по земле крупные лапы. Но челюсти серого сжимались все сильнее и сильнее. И через несколько мгновений все кончено было. Отряхнувшись и сплевывая клочья черной шерсти, Драгомир побежал вперед, стараясь не обращать внимания на саднящие плечи и бока. Хорошо его подрал черный, не жалеючи.

Устав бежать, волк прилег прямо на тропе. Подранные бока ходили ходуном, ярко-красный язык вывалился из пасти. Нужно передохнуть, чутка перевести дыхание. Пока отдыхал — прядал ушами, прислушиваясь к происходящему. Вдруг услышит знакомый голос, звонкий девичий крик. Лера, оказавшись здесь, наверняка подумает, что она в обычном лесу. Начнет бродить меж деревьев и аукать.

Услышав какой-то тонкий писк, Драгомир вскочил на лапы и бросился меж деревьями. Да, с тропы не сходят, но тут другое! Волк петлял между деревьями, на звук, который становился все громче.

Разогнался так, что едва успел притормозить у глубокой ямы. Заглянул вниз и чуть не выругался — на дне сидел испуганный длинноухий заяц. Снежно-белый. Волк щелкнул зубами от разочарования. Опять обман! А заяц, восприняв этот звук по-своему, тонко заверещал и начал метаться по дну, ища куда спрятаться.

Волк развернулся и начал высматривать тропу — где? В какой стороне она осталась? Заяц завизжал еще жалобнее, чуть не плача. Тьфу, зараза ушастая! Ругая себя за мягкотелость, Драгомир спрыгнул в яму и направился прямо к замеревшему от страха животному. Тот визжал почти на ультразвуке.

— Не ори, — строго сказал волхв, — помочь хочу.

Резко, словно щелкнули тумблером, наступила тишина.

— Так-то лучше, — осторожно прихватив белого за загривок, волк оттолкнулся и прыгнул наверх. Заскреб задними лапами по земле и кореньям, помогая себе выбраться. Несколько мгновений — и вот они на поверхности.

Выплюнув ушастого, волк отошел. Заяц что-то полепетав на своем, дернул длинными и ушами и исчез меж деревьев, только белый хвостик мелькнул вдалеке.

— Будем считать, что поблагодарил, — проворчал Драгомир и обернулся. Глядь, а вон она, тропка, за деревьями струится. Словно не бежал он от нее незнамо сколько. Такая она — Навь.

Вновь лапы мягко отталкиваются от белесой земли. Стелется тропа под ноги — ровнехонька, словно для него создана. Драгомир старался выдерживать единый темп и не срывать дыхание. Не известно, что там ждет его за очередным изгибом странной дороги.

Еще два раза выбивался волк из сил и падал в пыль на подгибающиеся лапы. Но едва передохнув, упрямо вставал и бежал дальше. Где-то здесь бродит его девочка. Одна и без защиты. Устало дыша, она взлетел на очередной пригорок… и понял, что наконец прибыл. Но то, что он увидел, заставило его похолодеть.

Перед ним расстилало гладь небольшое, правильной формы озеро. Все бы ничего, если бы не одно смертельное «но» — озеро было огненным. Волны расплавленной магмы лениво перекатывались, словно хвастаясь раскаленными малиновыми боками. Озеро шипело, взбучивалось огненными пузырями, словно заядлый курильщик выбрасывало струйки пара. А в центре всего этого огненного безобразия неведомо как оставался крошечный пятачок земли, из которого торчала странная голая ветка. На самой вершине которой, раскачиваясь от страха… сидела та самая глазастая помесь лемура с ушастым тушканом! Что любит по ночам у честных людей тырить силу.

Драгомир спустился с пригорка к берегу.

— Мышь, это ты? — строго крикнул незадачливому робинзону.

Животина заверещала, часто закивала головой, едва не падая с ветки. Кто бы сомневался. Такое пучеглазое нечто даже Навь не придумает. А в душе отлегло — нашел! Она это! Все такая же несуразная, нелепая, моя! Теперь дело за малым: как ее оттуда вытащить?

— Ты можешь применить силу или потушить?

Пучеглазыш отрицательно помотал головой, грустно опустив уши. А кто говорил, что будет легко?

— Сиди там и никуда не уходи, — насмешливо оскалился волк, рысцой побежав вдоль берега. Глаза внимательно искали хоть что-то, что могло сойти за плот. Но кругом были только песок и камни.

Мышонка напряженно следила за его метаниями, растерянно хлопая глазами. Бедная девочка. Совсем не понимает ни где она, ни что происходит. Наверное думает, что это кошмар. Да, маленькая, это кошмар, который ожил.

Волк снова взбежал на пригорок, где заканчивалась тропа. Ничего. Куда хватало глаз — только деревья, тропа и это треклятое озеро. Даже поваленных стволов не было видно. Хотя, даже если бы он докатил его до берега — как и чем грести? Лапами — обгорят в момент. А повалить кого-то из тех великанов, что кронами теряются где-то вверху — так он волк, а не бобер.

Пучеглазый тушкан на ветке заверещал. Драгомир резко повернул голову — островок земли, из которого торчала ветка, стал совсем крохотным. Еще немного и пойдет ко дну. Ему наглядно продемонстрировали, что время заканчивается.

Что ж. Значит на таран, как все нормальные герои.

Шагах в десяти от берега, он пробегал мимо грязной лужи, больше похожей на остаток болотца. Воняло тухлятиной так, что даже в животном обличье из нее было противно пить.

Волк подбежал к берегу:

— Лера, послушай. Я сейчас к тебе подплыву. Сразу же перепрыгиваешь мне на голову и не делаешь глупостей. Поняла? Иначе выпорю.

Мышь округлила глаза еще больше, залепетала, показывая на вспыхивающую то тут, то там магму.

— А то я не вижу, — проворчал Драгомир, тронутый ее переживаниями.

Еще раз прикинул расстояние — вроде метров десять в одну сторону. Должно хватить прочности у звериного тела — как никак шкура жесткая, авось повезет.

Была-не была! Давай волхв, лезь в самое пекло за огневкой. Не хотел по-хорошему, теперь получай.

Разбежавшись со всего размаху, плюхнулся в тухлую болотную жижу. Покрутился на спине, вымачивая жесткую шерсть, как следует. Обвалявшись в грязи, вскочил на ноги, ощущая, как стекают по бокам зловонные дорожки. Разбежался, потом, ускорившись, прыгнул как можно дальше от берега, чтобы выиграть у схватки со смертью хотя бы пару метров.

Густая раскаленная масса приняла его с возмущенным шипением. Поднялся зловонный пар, но Драгомир ни на что не обращал внимания. Торопливо греб лапами, на которых почти мгновенно начали гореть кожаные подушечки. Греб к цели, которая с ужасом и надеждой ждала его, не моргая своими огромными глазами.

До островка оставался метр, как зверенок прыгнул, широко растопырив лапки. Прыгнул в безумном прыжке, чтобы выиграть ему еще немного времени. Едва только маленькие лапки вцепились в ухо, как островок с тихим всхлипом ушел вниз.

Развернуть в густой огненной жиже было непросто. Но он это сделал, чувствуя, как обваривается кожа на израненных боках. Изо всех сил сдерживая рвущийся наружу скулеж, греб передними лапами. Потому что задние уже перестал чувствовать. Как и хвост. Весь превратившись в израненный, опаленный кусок мяса. Только голову старался держать повыше, чтобы ни капли на мышку не попало. Греб молча, мучительно заставляя делать одно движение за другим. И еще. И еще. Ради нее. Она должна жить!

Последним усилием выбросил на берег морду, чтобы любимый суслик смог спрыгнуть на твердую землю. Зверек послушно, без слов поняв, что от него требуется, очутился на берегу. Заверещал, требуя сделать еще несколько движений. Драгомир честно попытался, но сожженные до костей лапы расползались, отказываясь работать. Он силился снова и снова, но ничего не получалось. Взор все сильнее застилала красная пелена боли. Начали мелькать темные мушки, сознание куда-то уплывало. Наверное, это все. Нет, должно быть что-то еще. Он же еще что-то хотел?

Странная белая мушка, крупнее остальных, сначала что-то лепетала, а потом пребольно цапнула. Она устало приоткрыл глаза. Заяц. Тот самый белый трусишка. Ухватив волчару за загривок, этот странный заяц изо всех сил тащил его на берег, упираясь длинными смешными задними лапами.

Драгомиру хотелось рассмеяться — открыто и в голосину. Потому что с другой стороны в него вцепилась его сусло-мышь и тоже пыталась тащить. «Заяц, мышка. А где лягушка-квакушка?»

Как ни смешно, но заяц оказался местным мутантом. Или папа у него был муравей. Неведомо как, но он выволок тушу волка раз в двадцать крупнее себя, из огненного озера. И снова пропал — ускакал или исчез? Драгомир не успел понять.

Увидев, во что превратилось тело зверя, любимый суслик заверещал, громко и со слезами. Ниже шеи у волка шерсти не было вообще. Только кости и израненное мясо с обгорелыми краями.

Драгомиру нестерпимо хотелось закрыть глаза, но нужно объяснить мышке, как отсюда выйти. Нельзя ей тут оставаться.

Его девочка скакала вокруг маленьким бешенным кенгуру. То трогая за нос, то дергая за ухо. Все, что угодно, лишь бы он не отключился.

— Мышка, — прошептал он обожженным горлом, — беги… по тропе. За холмом. Ты выйдешь… сможешь. Иди на звук извне. Только не сходи с тропы…

Из огромных глаз зверька покатились слезы. Она обхватил большой черный волчий нос и отрицательно замотала головой.

«Черт, как больно-то! Кажется, еще немного и мозги расплавятся».

— Мышонок, нельзя здесь оставаться… — горло сжимает спазмом, но он сдерживает кашель, чтобы не получить новую порцию боли от почти сгоревшего тела, — уходи. Ради меня… Я так тебя люблю маленькая… Ты должна жить.

Пуговка крошечного носа прижимается к большому волчьему. Вмиг намочив его бегущими градом слезами.

— Прошу, иди… Иначе я сдохну зря.

Зверек верещит. Тонко, жалобно, с надрывом. Драгомир изо всех сил старается не закрывать глаза, всматриваясь в смешные и круглые напротив. Стараясь за ними увидеть, родные, янтарно-желтые, теплые. В которых так загадочно мерцали огоньки.

— Очень тебя люблю, моя нежная… Больше… жизни….

Откуда-то доносится ветерок, который дарит короткое облегчение измученному телу. И еще, и еще… Драгомир блаженно прикрывает глаза — надо же, напоследок маленькая передышка. Скоро уйдут запахи и звуки. Сейчас они отчего-то нарастают. Видимо последние мгновения измученного мозга. Хлопание крыльев? Ветерок усиливается, причем ощутимо. Вот спасибо, неизвестная добрая пичуга.

Судя по тому, что ветер и не думает утихать — это не птица, а вертолет. Нехотя, из последних сил, Драгомир приподнимает веки. На ветке дерева, прямо над ними сидит птица. Огромная птица с женской головой. Красива так, что смотреть больно. Обвешанная украшениями, в богатом кокошнике, она с любопытством, но очень по-птичьи склоняет голову сначала в одну сторону, потом в другую.

— Гамаюн[2]? — вырывается из его рта.

— Здравствуй, Ведающий, — невероятно музыкальным голосом произносит она, складывая крылья, — не хочешь ли узнать чего? Ничего не скрою, все поведаю.

Ее голос словно бальзам для души и израненного тела. Оно и понятно — небесная птица, богов посланница. В глазах едва живого волка появляется более осмысленное выражение. Он сначала скашивает глаза на вцепившегося в его нос суслика и только потом поднимает взгляд на пернатую деву.

— Не сейчас. Благодарю. Только просьбу выполни. Выведи ее из Нави. Не место живым мире мертвых.

— Кто она тебе?

— Жена моя.

— А ты как же? — напевает пернатая, переминаясь крупными лапами на ветке.

— Я почти умер. А она должна жить.

— Почему это? — кокетливо приподнимается изогнутая бровь.

— Потому, что я ее люблю.

— У себя в Яви любить надо было, — хмурится посланница.

— Надо было. Да глупая гордость не давала. А сейчас уж поздно, отсюда любить буду. И радоваться на жизнь ее счастливую, — суслик возмущенно пищит, но притихает под бритвенно-острым взглядом прекрасной Гамаюн.

— Много законов ты нарушил, Ведающий.

— Знаю.

— И что за это до́лжно быть — знаешь.

— Знаю. И все приму.

— Это хорошо. Что хоть на пороге смерти осознал да гордость свою смирил. Да только особая про тебя воля есть.

Гамаюн начинает говорить. А когда заканчивает — крылья начинают мерно хлопать. Вдруг замирает на мгновение, смотрит на волка по-женски насмешливо, лукаво прищурившись:

— Запомни: первой Лучезара будет. А далее — уж сам решай, — тряхнула головой, отчего зазвенели мелодично жемчужные очелья. Вновь взмахнула крылами дева-птица. Еще и еще. Медленно, но верно выводя оттуда, откуда обычно не возвращаются.

[1] Калинов мост через реку Смородину в русских сказках и былинах, соединяет мир живых и мир мертвых.

[2] Гамаюн — вещая птица, считалась посланницей богов, оглашающей их волю. Люди верили, что Гамаюн знает все обо всем на свете — о богах, людях, животных, явлениях, о прошлом и будущем.