Юлия Леонова ЗВЕЗДА ЛЮБВИ

Пролог

Петербург.
Август 1848 года.

Павел открыл глаза и прислушался: по карнизу опять дробно барабанил дождь, навевая сон, что так и манил вновь закрыть глаза и соскользнуть в него. Именно дождь заставил вчера его сиятельство князя Шеховского остаться на ночь в апартаментах, снимаемых им для своего последнего увлечения — актрисы императорского театра Элен Ла Фонтейн, несмотря на то, что даже после самых пылких свиданий он предпочитал остаток ночи проводить в своей постели.

Вчера утром Поль решил устроить себе и Элен пикник в Лахте. Погода благоприятствовала тому: после недели бесконечных дождей наконец-то выглянуло солнце. Но каким же обманчивым оказался тот августовский день. Почти до самого вечера жарко припекало солнце, и Поль растянувшись на разложенном на песке одеяле с наслаждением подставлял лицо его лучам. Голова его покоилась на коленях Элен, рука которой легко гладила мягкие светлые кудри, пропуская их между тонкими пальцами. Потянуло прохладой, нежданный холодный порыв унес солнечное тепло, заставляя зябко поежиться. Поль поднялся и накинул на плечи мундир. Поднявшийся ветер вздыбил поверхность залива, покрывшуюся белыми барашками волн, пригнал со стороны Финского залива свинцово-серые тучи и вынудил расположившуюся на берегу пару спешно собираться, чтобы покинуть побережье, потому как непогода могла в любую минуту обрушиться на них.

Порывами ветра с Элен сорвало шляпку, тонкий шелк бледно-палевого платья хлопал на ветру будто парус, обнимая стройный стан. Павел, устремился было за ней, покатившейся по прибрежному песку, но не догнал. Дивное творение модистки, было подхвачено набежавшей волной и закачалось на воде ярким пятном.

— Не огорчайся, ma сherie, — обнимая ее и заслоняя собой от ветра, прошептал в растрепанные рыжие пряди. Я куплю тебе другую.

Элен подняла голову, подставляя губы его поцелую. Сердце застучало в груди быстро и часто, едва его губы коснулись ее рта. Подняв руку, она коснулась его щеки, провела по ней кончиками пальцев, ощущая легкую шероховатость от пробившейся за день щетины. О Боже! Как же я люблю тебя, твою улыбку, твой смех, эту нежность, что светится во взгляде, когда смотришь на меня так, как сейчас.

— Поспешим, mon coeur[1] (сердце мое), — улыбнулся он, заправляя ей за ухо, выбившуюся из прически прядь. — Не ровен час, дождь хлынет.

Подав Элен руку, Павел помог ей подняться в коляску и сам занял место подле нее. Щелкнув кнутом, возница по приказу барина, то и дело понукал лошадей, стремясь быстрее добраться до Петербурга. Попав колесом в выбоину, кучер натянул поводья, останавливая лошадь. Оставшись на трех колесах, коляска опасно накренилась.

— Ах, чтоб тебя! — в сердцах выругался князь, с досадой оглядев приключившуюся поломку.

Первые крупные капли упали на пыльную дорогу, зашуршали в придорожной траве. Элен вжалась в сидение экипажа, стараясь уберечься от дождя, что уже вовсю молотил по крытому кожаному верху. Шеховской стоя с непокрытой головой, отчего волосы его быстро намокли и потемнели, злясь на собственное бессилие, Павел забрался обратно в коляску и пристроился рядом с Элен. До столицы оставалось не менее двух верст, нечего было и думать о том, чтобы одолеть их пешком, оставалось только одно: переждать непогоду.

Смеркалось. Кучер Шеховских безуспешно пытался пристроить на место соскочившее с оси колесо. Различив за шумом дождя, как ему показалось, стук копыт и вглядевшись в мутную пелену перед собой, возница разглядел очертания приближающейся двуколки. Выбежав на дорогу, он отчаянно замахал руками и закричал во весь голос, пытаясь привлечь к себе внимание. На счастье, путников это оказался наемный экипаж. Оставив кучера разбираться с коляской, Павел помог Элен перебраться в двуколку и повез ее домой. Уставшие и промокшие, они вместе поднялись в ее квартиру, а дождь между тем разошелся не на шутку. Где-то после полуночи Поль засобирался было домой, но, распахнув окно и протянув ладонь в черноту ночи, понял, что едва ли сможет найти наемный экипаж в такую погоду, и поэтому впервые за все время их романа остался в постели любовницы до утра к великой радости mademoiselle Ла Фонтейн.

Проснувшись, Павел Николаевич с наслаждением потянулся. В отличие от Элен, бурная ночь его нисколько не утомила. Повернувшись к сладко спящей красавице, он прикоснулся губами к обнажившемуся округлому плечу, на что она только что-то недовольно пробормотала и поспешила натянуть на себя одело, спрятавшись под ним едва ли не с головой. Тихо рассмеявшись, Павел поднялся с постели, нисколько не смущаясь своей наготы, прошелся по роскошной спальне и, остановившись у туалетного столика, налил себе воды из графина.

— Элен, — тихо позвал он, — душа моя, я вынужден тебя покинуть.

— Если мне не изменяет слух, дождь все еще идет, — показалась из-под одеяла растрепанная рыжая макушка. — Или он Вас уже не пугает, Ваше сиятельство?

— Чай, не сахарный — не растаю, — улыбнулся Павел.

— И когда же мы увидимся? — села на кровати Элен, прикрыв обнажившуюся грудь одеялом.

— Не знаю, mon coeur (сердце мое), не спрашивай. Я дам тебе знать, — ответил он, отворачиваясь от широкой кровати и оглядывая комнату в поисках своей одежды.

Павлу этот вопрос не понравился. В интонациях Элен все чаще начинали проскальзывать собственнические нотки, и хотя он по-прежнему находил ее весьма привлекательной и искусной любовницей, но чувствовал, что новизна впечатлений уже исчезает, и эти отношения начинают тяготить его.

Взгляд женщины скользил по обнаженному телу любовника. Ну до чего хорош! — улыбнулась она своим мыслям.

А князь, запустив пятерню в золотистые кудри, откинул упавшую на глаза прядь и, собрав раскиданную по полу спальни одежду, принялся одеваться. Закончив свой туалет, он подошел к Элен, чмокнул ее в макушку, и, приподняв двумя пальцами точеный подбородок, заглянул в голубые глаза. Лена, как зачарованная, не могла отвести от него взгляда: ни у кого не видела она таких глаз, как у своего любовника. Сейчас они были чистого серого цвета, но могли менять свой оттенок в зависимости от настроения князя. Когда Поль был весел, они были светлыми и чуть голубоватыми, как летнее небо в жару, когда же гневался, становились столь же темными, как грозовая туча. Князь опустил глаза ниже, туда, где виднелись соблазнительные округлости обнаженной груди; и хотя длинные темные ресницы скрыли от нее их выражение, но по участившемуся дыханию Элен поняла, что открывшийся вид не оставил его равнодушным.

— Увидимся вечером, — шепнул он, и, коснувшись быстрым поцелуем ее приоткрытых губ, поспешил выйти из спальни.

И почему Господь наделил этого мужчину таким совершенством? — в который раз задала себе вопрос Лена, откидываясь на подушки. У него есть все: титул, состояние, а уж его поистине мужская красота, которую не портят даже шрамы, молчаливые свидетели перенесенных страданий, способна любой вскружить голову.

Елена Леопольдовна Ла Фонтейн, дочь белошвейки и гувернера-француза, была на редкость обольстительным созданием и цену себе знала очень хорошо, но перед обаянием князя Шеховского не устояла даже она. И вовсе не ради весьма щедрого содержания Элен согласилась быть его любовницей, а ради тех минут близости, что он делил с нею. Поль был превосходным любовником, нежным и щедрым на ласки, способные свети с ума самую искушенную и избалованную в амурных делах красотку. Вот уж полгода прошло с тех пор как, она обменяла свою свободу на обязательство хранить верность ему одному, но ни единого часа не жалела об этом.

Павел с самой юности мечтал о военной карьере, и, будучи шестнадцати лет от роду, поступил в Преображенский полк адъютантом к командиру полка генерал-майору барону Мунку. Высокое положение родителя обязывало не уронить честь семьи, и за четыре года безупречной службы он дослужился до чина штабс-капитана. Эта же фамильная честь делала его нетерпимым к любым проявлениям несправедливости, особенно если речь шла об отношениях между офицерами полка. За время службы Поль очень близко сошелся с поручиком Алексеем Кудашевым, молодым человеком из знатного, но обедневшего дворянского рода. Алексей был человеком скромным, в кутежах и попойках гвардейцев практически не участвовал, за что неоднократно подвергался насмешкам со стороны записного кутилы полка штабс-капитана Ярынского. Как ни старался Алексей игнорировать насмешки Ярынского, однако очередная шутка офицера по поводу весьма скромного материального положения Кудашева оказалась настолько мерзкой, что закончилась вызовом на дуэль, и Павел, присутствовавший при ссоре с самого начала, без колебаний дал свое согласие выступить секундантом Алексея. Для Алексея поединок закончился трагически: молодой человек скончался от полученного ранения прямо на месте дуэли. За подстрекательство и участие в дуэли Ярынский был разжалован в рядовые, а секунданты Шеховской и Курмазов переведены в Эриванский полк, в то время несший службу на Кавказе. И хотя барон Мунк хотел лично ходатайствовать за своего адъютанта перед императором, Павел предпочел его заступничеству наказание по всей строгости закона.

Теперь, в свои двадцать пять, Поль успел побывать не в одной военной компании, на память о которых ему остались шрамы не только на теле, но и в душе. Война не щадит никого — ни своих, ни чужих. Либо ты, либо тебя. Павел усвоил этот горький урок, когда впервые пришлось стрелять в живого человека, и его промедление стоило жизни молодому офицеру, прикрывшему растерявшегося юношу своим телом от пули противника. Суровые будни и тяготы военных походов быстро сделали из избалованного юноши физически выносливого и крепкого мужчину. Однако научившись в переносить боль физическую, он и душой очерствел.

За ратные подвиги, смелость и отвагу, проявленные при осаде и штурме аула Салты, штабс-капитана Шеховского после ранения перевели в Преображенский полк, так что в Петербург он вернулся, увенчанный славой, и вот уже год наслаждался радостями светской жизни. Отец поначалу смотрел на кутежи сына сквозь пальцы, полагая, что после четырех военных лет сын заслужил свою долю радостей, однако последнее время рассказы о похождениях Поля все чаще вызывали гримасу неудовольствия на надменном лице Николая Матвеевича.

Вечером, собираясь на премьеру в Александринский театр, Павел думал завершить его, как и обещал утром, в постели Элен, однако у его отца, князя Николая, имелись собственные соображения относительно своего отпрыска. Поль уже выходил из дому, когда его нагнал запыхавшийся лакей.

— Ваше сиятельство, обождите! — задыхаясь, выкрикнул малый, которому пришлось бежать за Полем через всю анфиладу комнат из северного крыла дома, где находился кабинет Николая Матвеевича, до самого вестибюля. Шеховской в раздражении остановился: он и так уже опаздывал, и дополнительная задержка не входила в его планы.

— В чем дело?! — недовольно поинтересовался Павел, пронзая грозным взглядом осмелившегося остановить его лакея.

— Простите, Ваше сиятельство, но батюшка велел позвать Вас. Сказал, что дело не терпит отлагательства, — пролепетал, запинаясь, напуганный недовольным видом молодого хозяина лакей.

Чертыхнувшись сквозь зубы, Поль направился к кабинету отца. Завидев сына в парадном мундире на пороге своего кабинета, Николай Матвеевич нахмурился.

— Никак, опять кутить собрался? — недовольно бросил он.

— Имею право в свободное от службы время, — иронично выгнул бровь Павел.

— Имеешь, не спорю, — согласился Николай Матвеевич. — Однако ты уж год, как в столице, пора бы уже заняться чем-то более серьезным, чем визиты к кокоткам, проматывание наследства в карты да кутежи с друзьями-собутыльниками.

— Что Вы подразумеваете под чем-то серьезным, отец? — сдержанно поинтересовался Павел, присаживаясь в кресло и понимая, что разговор будет долгим и наверняка удовольствия ему не доставит. Николай Матвеевич вперил тяжелый взгляд в единственного отпрыска.

— Надо бы в Ильинское съездить, — начал он. — Управляющий пишет, что у него конфликт с соседом вышел из-за спорного участка земли. Не бог весть какая землица, но я своего отдавать не намерен. Вот и поезжай, разберись, вместо того, чтобы по кабакам кутить да по борделям шляться.

Возражать Павел не стал. Сухо кивнув, поднялся и вышел. Настроение мгновенно испортилось. Ехать в Ильинское, в эту Тмутаракань, совершенно не хотелось, но попробуй поспорь с родителем! Шеховской-старший никогда не прислушивался ни к чьему мнению, кроме своего собственного, которое считал единственно верным. Именно из-за этого княгиня Софья Андреевна, маменька Поля, натура не менее властная, устав от постоянного диктата супруга перебралась в Павлово, семейное имение под Петербургом, и с тех пор в столицу наведывалась крайне редко, предпочитая уединение и спокойствие сельской жизни шумным увеселениям.

На мгновение мелькнула мысль — а не взять с собой в поездку Элен? — но, только представив себе ее бесконечное нытье и жалобы на неудобства поездки в скуку провинции, Поль тотчас отказался от задуманного. К тому же по пути в Ильинское он собирался заехать к матери, и вот тут присутствие Элен будет совершенно некстати. Желание идти в театр и встречаться с Элен пропало. Пройдя в свои покои, князь кликнул своего денщика Прохора.

— Ты вот что, Митрич, соберись-ка в дорогу, завтра в Ильинское поедем.

— Эт мигом, барин! Нам ли долго собираться? — подмигнул ему Прохор.

— Сапоги сними, — бросил Павел, усаживаясь в кресло и вытягивая ноги.

— Никак, передумали в тиятр идти? — удивился денщик.

— Не твоего ума дела. Выспаться хочу. Разбудишь на рассвете.

Раздев князя и собрав одежду, Прохор с поклоном удалился в гардеробную, а Поль вытянулся на кровати, заложив руки за голову. Совесть робко напомнила о том, что он обещал этот вечер провести с Элен, но, отмахнувшись от этой мысли, он задумался о другом. Не нравились ему все более откровенные намеки отца на то, что довольно с него холостяцкой вольницы, пора бы уже жену себе подыскать. Подыскать! — Павел выразительно скривился. Будто не о живом человеке речь идет, а о покупке кобылки породистой на конной ярмарке, дабы потомство смогла здоровое на свет произвести. А уж кто ее будет подыскивать, в этом у него не было ни малейших сомнений. Недаром же в последнее время папенька старался обратить его внимание на mademoiselle Радзинскую. Александра, дочь старинного приятеля Николая Матвеевича, и впрямь была хороша и единодушно объявлена фавориткой сезона, однако же душевного трепета у Павла Шеховского не вызвала.

Да черт с ним! — раздраженно вздохнул Павел, переворачиваясь на живот и обнимая подушку. Прочь все мысли! Спать! Подъем завтра ранний предстоит, да и дорога неблизкая.

Выехали затемно. Павлу хотелось быстрее миновать пригороды столицы, чтобы можно было пустить Буйного во весь опор, насладиться бешеной скачкой, ветром, бьющим в лицо, ощутить силу и мощь животного, покорного его руке.

А ведь и хорошо, что он из столицы уезжает, подальше от отца. После четырех лет на Кавказе все тяжелее становилось сдерживать себя, проявляя сыновью покорность и почтительность. Каждый раз, являясь в кабинет отца, он вновь ощущал себя несмышлёным отроком, коего строгий отец учит уму-разуму и наставляет на путь истинный, а ведь он давно уже не мальчишка, и за последние годы и повидал, и хлебнул в жизни едва ли не больше родителя своего. Может, потому и подался на военную службу, едва начали усы пробиваться, чтобы избавиться от недремлющего и всевидящего ока родителя своего.

Выехав из столицы, повернули на юг. В воздухе уже ощущалось приближение осени. Утренняя прохлада приятно остужала разгоряченную кожу. Подняв голову, Павел с наслаждением подставил лицо легкому ветерку и первым лучам солнца. Удерживаемый крепкой рукой, тихо заржал и затанцевал под ним Буйный.

— Ну что, Митрич, вперед, в Ильинское? Давненько я в деревне не был. Может, охоту устроить? — повернулся он к Прохору, и задорная мальчишеская улыбка осветила его лицо.

— Охота — эт хорошо! Эт можно, Ваше сиятельство, — улыбнулся в ответ Прохор, пришпоривая своего гнедого.

Тамбовская губерния, Липецкий уезд, с. Кузьминка
Сентябрь 1848 года.

Солнечный сентябрьский денек был по-летнему теплым. Чуть тронутая желтизной листва ухоженного парка едва слышно шелестела над головами двух девушек, что присели в тени раскидистой липы на парковую скамью.

Старшая из сестер, Полина, красивая блондинка в легком белом кисейном платье, сидела с книгой на коленях и изредка переворачивала страницы, делая вид, что полностью погружена в чтение. Высокая, справная, как бы сказали на селе, полная спокойной грации и достоинства в движениях, Полина разом привлекала к себе внимание, а вот младшая, Юлия, была ей полной противоположностью. Невысокая, худенькая, угловатая, Жюли в свои шестнадцать выглядела гораздо младше своих лет. Темные кудрявые волосы были заплетены в две тугие косы, что спадали ей на спину, но как бы туго ни заплетала Жюли косы, непокорные кудри выбивались из прически и обрамляли живое подвижное лицо девочки. Темные глаза взирали на мир слегка насмешливо, а пухлые губы в любой момент готовы были сложиться в лукавую улыбку. Их старая нянюшка Пелагея, на чьих руках выросли обе сестры, частенько звала ее бесенком в юбке.

Не поднимая головы от книги, Полин украдкой смотрела в ту сторону, где их брат вел разговор с соседом, князем Полем Шеховским. Молодой князь неделю назад приехал в Ильинское, и на следующий же день явился в Кузьминку поговорить с их братом о спорном участке заливного луга, что находился на границе двух имений. Переговоры о судьбе луга были недолгими и завершились ко всеобщему удовлетворению, однако Поль с того дня стал заезжать в Кузьминку едва ли не каждый день. Заметив, куда устремлен взгляд старшей сестры, Жюли решила подразнить Полин:

— Мне кажется, что князь так долго задержался в нашей глухомани потому, что именно твои прекрасные очи пленили его сердце, — весело рассмеялась она.

— Полно тебе, Жюли, — смутилась девушка. — Павел Николаевич о делах пришел поговорить.

— Конечно, о делах! — хихикнула Юленька. — Только, помнится, вчера за ужином Серж сказал, будто все улажено, и они договорились уже обо всем. Так зачем бы ему приезжать сегодня?

— Может, бумаги какие подписать? — предположила Полин.

— Что-то я никаких бумаг не заметила. Нет-нет, не возражай! Я думаю, исключительно желание увидеться с тобой и стало причиной его сегодняшнего визита. Разве тебе не кажется, что это судьба твоя в лице князя к нам пожаловала? Даже Ваши имена — Поль, Полин — так созвучны. Не иначе, как само провидение привело его к нам, и вы предназначены друг другу, — продолжала веселиться она.

— Мне кажется, что у кого-то слишком богатое воображение! — отрезала Полина, поднимаясь со скамейки с самым неприступным видом.

Возвращаясь в дом, она не удержалась и снова украдкой посмотрела в ту сторону, где остановились Серж и Поль. Сердце сладко заныло. Ах, если бы слова Жюли оказались правдой, не было бы большего счастья в ее жизни!

Павел, краем глаза следивший за барышнями на скамейке, проводил взглядом мелькнувшее в тени деревьев белое платье. А ведь старшая mademoiselle Кошелева весьма и весьма недурна! Уж в столице эта девица непременно бы пользовалась успехом. Интересно, сколько ей? Девятнадцать, двадцать? — задумался Поль, на мгновение потеряв нить беседы.

— Ваше сиятельство, — обратился к нему Кошелев, — Ну, так что Вы решили по поводу моего предложения о продаже мельницы?

— Я подумаю, — очнулся от своих дум Поль. — Вы же понимаете, я не могу дать Вам ответ, не сообщив обо всем отцу, но уверяю Вас, что представлю все дело к Вашей пользе.

Кошелев прав, им из Ильинского возить зерно на старую мельницу после того, как отстроили новую, не с руки, а вот из Кузьминки не в пример удобнее, да и деньги Сергей Львович за мельницу немалые предложил. Бросив в очередной раз украдкой взгляд в сторону скамейки, Павел не сдержал любопытства и обернулся. Старшая mademoiselle Кошелева что-то сердито выговаривала младшей сестре, но та только отмахнулась от нее да рассмеялась в ответ чистым звонким смехом. Звук этот странно взволновал его и заставил внимательно присмотреться к младшей девушке.

Да нет же, не на что там смотреть! Нет в ней ни девичьей прелести, ни томности, ни нежности. Излишне порывиста, худа, кожа слишком смуглая. Вот глаза… Глаза, пожалуй, хороши: большие, темные, как у черкешенок, коих ему довелось видеть немало за время своей службы на Кавказе.

— У Вас очаровательные сестры, Сергей Львович, — задумчиво ответил князь, натолкнувшись на недоуменный взгляд собеседника.

— Что касается Полин, тут я полностью согласен с Вами, Ваше сиятельство, она в нашу маменьку пошла, а та долго считалась первой уездной красавицей, — улыбнулся Сергей, втайне надеясь, что Полина смогла заинтересовать сиятельного князя. А породниться с Шеховскими — да об этом разве что мечтать можно! Даром, что их имение по соседству с Кошелевыми, да только наведываются хозяева туда из столицы нечасто. Правда, похоже, что от матери Полин унаследовала не только красоту, но и холодный нрав, потому что и к местным, и к редким заезжим ухажерам юная красавица была одинаково равнодушна, а интересовали ее разве что столичные модные журналы, но кто ж о таком рассказывает возможному претенденту на ее руку! — А вот Жюли, — тяжело вздохнул он, — Жюли еще ребенок, к тому же весьма избалованный. Боюсь, отец давал ей слишком много воли, а мне нынче уж поздно пытаться перевоспитать ее.

Сергей откровенно не любил младшую сестру, и у него были на то причины; собственно, и Полин ее не больно-то жаловала, но в силу сдержанности характера своего относилась к Юленьке не в пример лучше брата, не спускавшего младшей сестре ни единой ошибки.

Юлия Львовна Сержу и Полин доводилась сводной сестрой, прижитой их отцом от mademoiselle Анны Закревской, умершей родами, и удочеренной им с благословения супруги своей.

В семье было не принято говорить на эту тему. Аннет Закревская, осиротевшая дальняя родственница Ларисы Афанасьевны, была взята в их дом в качестве ее компаньонки за год до рождения Полины. Скромная и тихая, к родственникам своим, приютившим ее, она питала искреннюю привязанность. Лариса Афанасьевна супруга своего не любила и после рождения Полины в постель свою пускать отказалась, объяснив ему, что, родив двоих детей, долг свой перед ним как жена исполнила. Воспитанная в семье строгой и богобоязненной, плотскую близость она считала дьявольским искушением и едва ли не самым страшным наказанием. Льва Алексеевича такое поведение супруги безмерно огорчало, и в семье начались ссоры и скандалы. Аннет меж тем была достаточно взрослой и суть сих разногласий между супругами понимала хорошо. Надо заметить, что Лев Алексеевич Кошелев был мужчиной весьма привлекательным, и Аня сама не заметила, как простая привязанность и чувство благодарности переросли в нечто большее. И хотя она и была признательна Ларисе Афанасьевне за доброе отношение и приют, но все же перед своими чувствами к ее супругу устоять не смогла. Стоит ли удивляться, что однажды они оказались в хозяйской постели? Сначала зашушукалась всезнающая челядь, а потом и сам Сергей стал свидетелем того, как Аннет ночью тайком покидает спальню его родителя, прячась по углам коридора на господской половине. Для Сержа, который часто слышал, как мать рыдает по ночам в подушку после того, как отец, громко хлопнув дверью, в бешенстве покидал ее покои, это было настоящим потрясением. Будучи двенадцатилетним подростком, он возненавидел Аннет лютой ненавистью, считая именно ее виновной в том, что их с Полин маменька так несчастна. А вскоре Аннет понесла.

У Сергея в памяти навсегда остался тот день, когда он встретил mademoiselle Закревскую в роще за усадьбой. Аннет часто прогуливалась здесь, и он знал об этом. Серж и сам не понимал, зачем тогда стал у нее на пути, но, встретив ее во время прогулки, он ощутил, как его захлестнуло волной черной ненависти. Аня, робко улыбаясь ему, неловко попыталась обойти его на узкой тропинке. Огромный живот, свидетельство ее грехопадения и неверности его папеньки, выпирал под легким летним платьем. Он сам себя не помнил, когда толкнул ее изо всех своих сил, и она, громко вскрикнув и нелепо взмахнув руками, скатилась в маленький овражек.

Опомнившись, Сергей, цепляясь за кусты и обдирая в кровь ладони, спустился вниз. Аннет только протяжно стонала и держалась рукой за огромный живот. Мальчик быстро сообразил, что, хоть mademoiselle Закревская росточка небольшого и весьма хрупкое создание, но ему одному ее ни за что не поднять, к тому же ей, видимо, было очень больно, — закусив до крови губу, она тихо плакала, но все равно пыталась отползти от него подальше.

— За что Вы так со мной, Серж? Я ведь не сделала Вам ничего дурного! — простонала она.

— Не бойтесь. Я хочу помочь, — прошептал Сергей, делая несколько шагов к ней.

Но она только покачала головой, со страхом глядя на него.

И тогда Серж, сходя с ума от страха, опрометью бросился в к отцу и покаялся в содеянном. Он видел, как все краски сошли с лица Льва Алексеевича, и, ни слова не сказав сыну, он бросился вон из комнаты.

Той же ночью Аннет разрешилась от бремени, родив девочку совсем крошечную и слабенькую, и тихо отдала Богу душу. Думали, что и младенец последует вслед за матерью, но девчонка выжила, и наутро ее окрестили Юлией, а Серж получил от отца двадцать розог на конюшне, следы которых по сей день оставались на его спине в виде небольшого шрама около поясницы. Отец не жалел его тогда и бил нещадно, со всей силы.

Лариса Афанасьевна, как много позже понял Сергей, Аню ни в чем не винила и даже где-то была благодарна ей за то, что с ее появлением супруг перестал ее тревожить по ночам. Потому, испытывая жалость к новорожденной родственнице, по вине Сергея оставшейся без матери, она сама взялась выхаживать младенца, да и привязалась к нему. Она не возражала, когда Лев Алексеевич высказал желание признать ребенка официально, и кто бы ни приезжал к ним в имение, всегда говорила, что Юленька ее дочь, поэтому даже те, кто знал об истинном положении дел, предпочитали хранить молчание.

Отношения между Львом Алексеевичем и Сергеем после смерти Аннет так окончательно и не наладились. И хотя, повзрослев, Сергей стал понимать отца, который, будучи женатым на их матери, первой красавице в уезде, ночи проводил с Анной, но та детская обида пустила слишком глубокие корни в его душе и нашла свое выражение в его отношении к Юле. Вроде и росла Юленька как барышня, и воспитывалась вместе с Сержем и Полин, но Серж постоянно находил повод показать ей, что по рождению своему она была им неровней.

Все эти воспоминания нахлынули на Сергея, и он вновь с раздражением оглянулся на младшую сестру, услышав ее беззаботный смех. Чувство вины заставило его дать отцу обещание позаботиться о ней после его смерти. Перед кончиной своей Кошелев-старший долго и тяжело болел и, предчувствуя близкий конец, переписал завещание, в котором выделил приданое обеим дочерям, а с Сержа взял слово, что он в точности исполнит его последнюю волю. Лариса Афанасьевна после смерти Льва Алексеевича удалилась из мира, став сначала послушницей в Свято-Троицком женском монастыре, а потом приняла постриг и проживала там же под именем сестры Лукерьи. Мирские заботы ее не волновали, и судьбы Полины и Юли были теперь исключительно во власти старшего брата.

— Ваше сиятельство, не останетесь ли отобедать с нами? — улыбнулся Кошелев князю, видя его интерес к девушкам и надеясь, что у Полин появится шанс произвести хорошее впечатление на высокого гостя.

Павел утром не завтракал, ограничившись чашкой кофе, пить который привык на Кавказе, а потому желудок его уже давно давал о себе знать.

— Не откажусь, Сергей Львович, — улыбнулся в ответ Шеховской.

— Тогда прошу в дом, — широким жестом предложил Кошелев.

Что для Полин, что для Жюли присутствие на обеде в их доме Шеховского стало полной неожиданностью. Полин то и дело краснела, когда Павел обращался к ней с каким-нибудь вопросом, и ответы ее были в основном односложными. В мыслях же своих девушка сожалела, что решила не переодеваться к обеду. Ах, как бы хорошо смотрелось на ней новое платье из голубого шелка в тонкую белую полоску! Да и прическу не мешало бы поправить. Серж мог бы и предупредить, что пригласил князя отобедать с ними, — досадовала она на брата. Сам же Кошелев, заметив столь явный интерес соседа к Полине, был весьма доволен.

— Полин, а что Вы читали нынче днем? — поинтересовался Павел.

— Это роман в стихах, написанный камер-юнкером Пушкиным, — краснея от того, что, изображая из себя просвещенную барышню, раскрыла книгу на середине и не прочитала даже названия, ответила Полина. Про камер-юнкера Пушкина она вспомнила только потому, что о нем восторженно говорила Жюли, увидев книгу у нее в руках.

— И как Вам понравился "Евгений Онегин"? — улыбнулся Поль.

— Я еще не прочла до конца, и пока мне трудно составить свое мнение, Ваше сиятельство, — подняла на него глаза Полина.

— Называйте меня, пожалуйста, по имени, — попросил ее князь, постаравшись не выказать своего удивления тем, что Полин до сих пор не читала романа, давно уже бывшего у всех на слуху. — По-соседски, — добавил он с искренней улыбкой.

— А мне понравился роман, — вдруг выпалила Жюли, но тут же покраснела и смутилась под пристальным взглядом Шеховского.

Звякнула, ударившись о пол, серебряная вилка, и Полин, подняв глаза, недоуменно посмотрела на сестру. Не менее красноречивым был и взгляд брата. В столовой повисла мертвая тишина, нарушаемая лишь шелестом колышущейся на ветру шелковой занавески.

С самого начала обеда краем сознания Серж уловил странные перемены, произошедшие в поведении младшей сестры. Жюли не хихикала за столом, не разговаривала, размахивая руками, как обычно, а сидела тихо, как мышь, опустив глаза и рассеянно гоняя еду по тарелке.

— Простите! — Жюли залилась краской и бросилась вон из комнаты.

Сергей выразительно пожал плечами, всем своим видом показав, что не одобряет поведение сестры.

Добежав до своей комнаты, Юленька бросилась на кровать лицом в подушку. Дура! Боже, какая же она дура! Вот кто ее за язык тянул?! Князь теперь подумает о ней Бог знает что! Впору было разрыдаться, и близкие слезы уже подступили к глазам. И отчего вдруг так захотелось плакать? Шмыгая носом, девушка села на постели. Повернувшись на звук открывшейся двери, Жюли увидела нянюшку Пелагею, которая вошла в комнату, переваливаясь с боку на бок под своим немалым весом.

— Что это с Вами, Юлия Львовна? Не иначе, как голову Вам сегодня солнышко напекло! Говорила я Вам, чтобы без шляпки из дому не выходили, косы-то вон какие чернявые, того и гляди, перегреться можно, да и лицо вон за лето как потемнело, — принялась она отчитывать свою любимицу.

— Отстань, Пелагеюшка, без тебя тошно, — отмахнулась Юленька.

— Что это ты, сердешная, так расстроилась? Кто ж тебя обидел? Не иначе, как Сергей Львович опять чем недоволен был?

Юля только вздохнула в ответ на слова няньки. Конечно, Серж будет недоволен и не преминет ей высказать все, что думает о ее выступлении за обедом. Но вовсе не это было причиной ее внезапного побега из столовой. Не было сил смотреть на то, как князь любезничает с Полин. Ах, как же он смотрел на нее! У Юли сердце замирало от этих взглядов. Да я бы что угодно отдала, чтобы на меня одну он смотрел такими глазами! — вздохнула она. Прикрыв веки, она тотчас представила себе лицо Павла Николаевича, такое красивое и в тоже время надменное. Он, наверное, и в грош не ставит своих соседей. Кто они? Мелкие сошки, поместное дворянство! Но все же Полина привлекла его внимание, и трудно было это не заметить.

— А Полина-то наша его сиятельству приглянулась, — заметила Пелагея, складывая в коробку ленты, которые Юленька утром вытряхнула на кровать, когда искала, чем бы подвязать старое платье Полины, что было ей немного велико в талии. — Уж я-то вижу! А хорошо бы он женился на ней. Поехала бы тогда Полюшка в Петербург, а там и ты, моя, касаточка, к сестрице-то в гости наведалась. Глядишь, и тебе бы нашелся столичный жених-то.

— Ой, да помолчи ты, Пелагея! — вскрикнула Юля, и слезы, горячие и нежданные, потекли вдруг из глаз. Шмыгнув носом, Юленька зарылась лицом в подушку и разрыдалась.

— Господи ты Боже мой! — всплеснула руками нянька. — Да ты никак… Ой, девка, да ты что! Выброси из головы, думать забудь!

Договорить Пелагея не успела. Дверь в комнату барышни распахнулась, ударившись о стену, и на пороге предстал разгневанный хозяин усадьбы.

— Вон пошла! — сквозь зубы бросил он Пелагее.

Перекрестив тайком девушку, пожилая женщина торопливо вышла из комнаты.

— Юлия Львовна, — начал Серж тоном, ничего хорошего ей не предвещавшим, — потрудитесь объяснить, что это на Вас нашло за обедом, когда у нас гости за столом?!

— Простите меня, Серж, — пролепетала Юленька, не сводя глаз с потемневшего лица брата.

Сергей вгляделся в лицо сестры. Влажные дорожки слез все еще блестели на щеках, веки припухли и покраснели.

— Почему Вы плакали? — подходя ближе, поинтересовался он.

Юля опустила глаза. Что она может сказать, если и сама толком не понимает, почему разрыдалась?

— Я неважно себя чувствую, — солгала она.

Сергей явно не поверил ей, но настаивать не стал.

— Что ж, тогда прилягте. Я велю Пелагее принести Вам чаю с мятой, — холодно улыбнулся он одними уголками губ.

— Спасибо, Серж! Вы очень добры ко мне, — прошептала она.

Сергей вздрогнул от этих слов. Он так привык ненавидеть ее, считать живым напоминанием о неурядицах в семье, что слышать от нее подобное было для него в новинку, поскольку Юленька, всегда тонко чувствовавшая его отношение к себе, старалась держаться от него как можно дальше.

Оставив Юлю на попечение Пелагеи, Серж прошел в свой кабинет и остановился у окна. Павел Николаевич под руку Полин прогуливались по тенистым аллеям их небольшого парка. Дай Бог, Дай Бог, — подумал Кошелев, — одной заботой меньше будет.

Загрузка...