Звезда Любви

Глава 28

Дарья сама испугалась того, что сделала только что. Господи! Двумя словами переменить всю свою жизнь! Все мысли, чувства и страхи тотчас отразились на ее лице. Павел, все еще не выпуская ее ладони из своей руки, с улыбкой смотрел на нее, осторожно сжимая тонкие пальчики. Даша, как зачарованная уставилась в его глаза. Она впервые имела возможность рассмотреть его столь близко в ярком свете солнечного мартовского утра.

Какие у него удивительные глаза, — подумалось ей. В этот момент взгляд его казался ей добрым и внимательным, но едва к ним приблизился ловчий, он вновь сделался холодным и равнодушным. Павел торопливо выпустил ее пальцы из своей руки и, отвернувшись от нее, внимательно выслушивал, что тот ему говорил, указывая на опушку леса где-то в трехстах саженях от места, где собирались охотники. Оставив дам на попечение прислуги, уже накрывающей на поляне столы всевозможной снедью, охотники, растянувшись цепью, направились к опушке леса. Дарья как никогда остро ощутила себя чужой среди этого блестящего собрания и, стоя в стороне от всех, делала вид, что любуется окрестностями, хотя чем можно было любоваться в начале марта посреди голых полей, на которых местами уже начал сходить снег? Она настолько глубоко задумалась, что не услышала легких шагов за спиной.

— Дарья Степановна, — услышала она и обернулась, безошибочно угадав, кому принадлежит этот мягкий, ласкающий слух голос. — Отчего Вы в одиночестве? Идемте к нам, — улыбнулась княгиня Горчакова, указывая на столик, накрытый расторопной прислугой.

— Благодарю за приглашение, Полина Львовна, но мне бы хотелось остаться здесь.

— Называйте меня Полин, — тихо ответила ее собеседница. — Вас что-то тревожит и это как-то связано с Павлом Николаевичем?

— Наверняка для Вас не секрет, зачем в Павлово пригласили мою семью, — тихо ответила Даша.

Полина кивнула головой, подтверждая ее правоту.

— Разве Вас не удивляет его выбор? — чуть слышно спросила Дарья.

— Я вижу, Вам не по душе князь, — также тихо ответила Полина. — Давайте прогуляемся немного, — предложила она и направилась подальше от накрытых столов и оживленно переговаривающихся дам.

— Я не могу с уверенностью ответить Вам, — подняла голову Даша, убирая с лица выбившийся после скачки локон. — Он пугает меня.

— Я могу это понять. Я сама испугалась его, когда он год назад первый раз вернулся из Сибири. Поль сильно изменился с тех пор, как погибла Жюли.

— Он ее любил? — краснея, спросила Дарья, кляня себя за столь бестактный вопрос и столь явно выраженный интерес.

— Очень, — тихо ответила Полина. — Он едва не лишился рассудка, когда она исчезла, а потом еще пошли эти ужасные сплетни, будто бы она сбежала в Париж с графом Левашовым.

Даша заметила, как опустились уголки губ княгини, когда она заговорила о сестре, потух веселый блеск в глазах.

— Отчего Вы говорите мне все это? — недоуменно спросила она.

— Я вижу, что Вам это замужество не по душе, но, похоже, у Ваших родителей совершенно иные взгляды на Ваше будущее, — тихо заметила Полина.

Даша покраснела под пристальным взглядом княгини, и хотя ей самой нечего было стыдиться, но то, что матримониальные планы ее матушки были столь очевидны для окружения Шеховского, было крайне неприятно.

— Я не отрицаю этого, — вздохнула Даша. — И я только что дала Павлу Николаевичу свое согласие на брак с ним.

— Похоже, у Вас действительно нет выбора, — с сочувствием посмотрела на нее Полина, — но Вы можете попросить Шеховского отложить венчание. Ведь Вам, кажется, еще и восемнадцати нет? Я почти уверена, что Павел Николаевич согласится на длительную помолвку, а у Вас будет время подумать, и Ваши родители более не станут Вас тревожить этим.

— Вы думаете, он согласится? — удивленно воззрилась на Полину Даша.

— Почему нет? — пожала плечами Полин. — Он не похож на нетерпеливого влюбленного. Подумайте об этом!

А ведь она права, — думала Дарья, глядя вслед княгине, что поспешила вернуться в общество подруг после разговора с ней. — Но, может, у нее есть какой-то собственный интерес? Иначе с чего бы ей заводить этот разговор? Но даже если он и есть, ей-то какое до этого дело: она получит столь желанную отсрочку, а ее маменька не сможет упрекнуть ее в чем бы то ни было.

Ожидание конца гона затянулось, налетел промозглый ветер, солнце скрылось за невесть откуда взявшимися тучами, посыпало мелкой порошей. Модная амазонка совсем не грела. Зябко ежась на ветру, Дарья решилась подойти к дамам, которые укрылись от пронизывающего ветра за большой крытой повозкой. Тут же прислугой был разведен костер. Но вот, наконец, послышался лай своры, загнавшей зверя, огромный сохатый выскочил на опушку леса, раздалось несколько выстрелов. Охота была кончена. Даша вздохнула, отворачиваясь от леса, она никогда не понимала этой забавы и не была сторонницей убийства из развлечения. Что есть охота, если не убийство? Это можно принять, если голод и нужда заставляют лишить жизни беззащитное животное, но ради потехи? Что это, если не варварство? Единственное, что ее радовало — это возможность быстрой скачки по бескрайним полям.

Вечером после ужина было объявлено о помолвке. Казалось, никого это совершенно не удивило. Выразив жениху и невесте положенные поздравления, гости поспешили разойтись. Дарья прошла в свою комнату, но разговор с княгиней Горчаковой не шел у нее из головы. Отослав горничную, она присела на банкетку перед зеркалом и уже хотела разбирать прическу, но рука замерла над головой. Непременно нужно сегодня же поговорить с Шеховским, чтобы просить его об отсрочке, — Даша тяжело вздохнула, уронив руки на колени. Как просто было представить себе этот разговор! Мысленно она уже не раз произнесла свой монолог, взывая к его разуму и благородству, но отчего же ноги ее не желали слушаться? Не было никаких сил заставить себя подняться и выйти в коридор. Только представив себе, что она осмелится дойти до его покоев и даже постучать в дверь, Дарья вздрогнула. Нет, у нее никогда не достанет сил сделать это! Но разве ж можно быть такой трусихой? — уговаривала она себя. В том, о чем она хочет просить его, нет ничего невозможного. Надобно решиться, — посмотрела она на дверь, — Маменька обещалась зайти к ней перед сном, и тогда и речи быть не может о том, чтобы самой переговорить с Павлом Николаевичем, а назавтра им уезжать, время будет упущено. Это, конечно же, неприлично им видеться наедине в столь поздний час, но ведь он ее жених, а вскоре, если она так и не предпримет ничего сейчас, сию минуту, станет ее супругом. Даша поднялась с банкетки и, обхватив себя за плечи, принялась ходить по комнате, как она всегда делала в минуты сильнейшего душевного волнения. Можно написать ему, — вздохнув, присела она на банкетку, но тотчас снова вскочила и заметалась по комнате. Как она сможет подобрать нужные слова, чтобы он понял причину, по которой она просит повременить? Впрочем, даже если бы слова и нашлись, в этой комнате нет ни бумаги, ни чернил. Дарья бесшумно выскользнула в коридор и направилась в библиотеку.

Где находится библиотека, она узнала еще в день своего приезда в Павлово и уже несколько раз наведывалась сюда, чтобы укрыться от любопытных взглядов. Притворив за собой дверь, Дарья огляделась. Крохотный огонек свечи в ее руке не давал практически никакого света. В неярких отблесках тлеющих углей в камине виднелся силуэт огромного письменного стола. Заметив на нем большой подсвечник, Даша направилась к столу. Она зажигала стоящие в нем свечи, когда, услышав шорох за спиной, едва не выронила ту, что держала в руках.

— Ищете, что почитать на сон, грядущий? — Павел легко поднялся со стоящего в глубине комнаты кресла и направился к книжным полкам. — Могу порекомендовать Диккенса.

— Простите, если помешала, — пролепетала Дарья, — я не ожидала здесь кого-нибудь встретить.

— А вот мне тоже, знаете ли, не спалось, — взяв с полки небольшой томик, обернулся к ней князь.

— Мне лучше уйти, — Даша повернулась к двери, намереваясь покинуть библиотеку.

— Не спешите, Долли! Вам нет нужды убегать. Выберите книгу, Вы ведь за этим сюда пришли?

— Не совсем за этим…Право, мне неловко, — Даша зябко провела ладонями по оголенным плечам, вспомнив, что свою шаль оставила в комнате на банкетке.

Как холодно здесь, несмотря на угли, тлеющие в камине, — подумалось ей.

— Долли, Долли, — покачал головой Шеховской, — Вы шарахаетесь от меня как от прокаженного. Скажите, чем я вызываю в Вас такую неприязнь? Зачем Вы дали согласие стать моей женой, коли мое присутствие так действует на Вас?

— Вам не хуже меня известны причины и обстоятельства, побудившие меня согласиться на Ваше предложение, — тихо ответила она, обхватив плечи руками, — но я ничего не знаю о Ваших.

Шеховской пересек комнату и остановился перед Долли. То, что она шарахалась от него, как испуганный заяц, поначалу забавляло его, но после объявления помолвки такое ее поведение стало раздражать. Видимо, пришло время объясниться. Отец весьма недвусмысленно дал ему понять, что ожидает венчания на Красную горку, оставалось чуть более двух месяцев, а его невеста, похоже, будет рада, если он по каким-либо причинам до этого дня не доживет.

— Вам интересно знать, почему я выбрал Вас? — обратился к ней Шеховской. — Вы показались мне милой и скромной, юной и достаточно разумной, чтобы устоять перед тлетворным влиянием света, — не дожидаясь ее ответа, продолжил он.

— Хотите сказать, что я не из тех, кто требует слишком многого, и буду послушной женой, такой, какой Вы захотите? — не удержалась от сарказма Даша, выведенная из себя этим перечислением своих поистине выдающихся достоинств. Ей захотелось вдруг, забыв обо всяких приличиях, высказать ему все, что накопилось на душе.

Павел удивленно отступил, но она уже не в силах была остановиться.

— Для Вас я буду кем-то вроде ширмы, респектабельным фасадом, — возмутилась она. — А мне… мне хочется…

— Ну, так чего же Вам хочется, Долли? Любви? Так я был честен с Вами и не обещал Вам того, чего дать не могу. Я понимаю Вас. Любая девушка в Вашем возрасте ждет этих первых волнений сердца, тревожных минут ожидания встречи с тем, кто станет дорог более всего на свете. Ведь так?

Даша кивнула, боясь поднять глаза и вновь увидеть в его взгляде насмешку. Однако ухватившись за его слова о ее юном возрасте, она шагнула ему навстречу и, подняв голову, смело глянула в удивленные серые глаза.

— Павел Николаевич, собственно, я хотела поговорить с Вами именно об этом. Мы уже помолвлены, но совершенно не знаем друг друга, вот если бы у нас была возможность…

Шеховский усмехнулся, ему пришла в голову та же мысль. На первый взгляд, Долли казалась совершенно беспомощной, но, как выяснилось, она вполне способна постоять за себя.

— Вы хотите отложить венчание, — догадался он. — Вас бы вполне устроила длительная помолвка.

Даша радостно улыбнулась и кивнула ему в ответ.

— Я скоро вынужден буду покинуть Петербург, — заметил он. — Так каким же образом Вы собираетесь со мной получше познакомиться?

— Я буду писать Вам! — с жаром воскликнула она.

Шеховской долго молча разглядывал ее, подмечая во взгляде тревожное ожидание его ответа, нервно переплетенные тонкие пальцы. Желает ли он того на самом деле? Нужна ли ему такая жизнь? В самом деле, не может же он принуждать ее к этому браку! Пожалуй, длительная помолвка — это действительно то, что нужно им обоим на данный момент. Он получит возможность спокойно провести остаток отпуска в столице, а у Долли будет время свыкнуться с мыслью о браке.

— Вы правы, Долли! Возможно, так действительно будет лучше. Ваши родители, да и мои тоже, устроив наше будущее, наконец-то вздохнут с облегчением, а у нас обоих будет время, чтобы обо всем подумать, — согласился Шеховской. Пусть будет так, как Вы хотите. Завтра я сообщу о нашем с Вами решении. Ну, а теперь, коли Вы еще не передумали что-нибудь почитать, я Вас оставлю. Доброй ночи!

— Доброй ночи, Павел Николаевич, — глядя ему вслед пробормотала Долли и рухнула в кресло.

Она так боялась этого разговора, а все оказалось настолько просто! Он так быстро согласился. Неужели она ждала, что он станет уговаривать ее? — поморщилась Даша. Но отчего тогда в душе что-то словно подтачивает ее изнутри? Неужели и в самом деле ей не чуждо тщеславие и хотелось бы видеть его у своих ног? Полно! — усмехнулась она своим мыслям. — Шеховской у чьих-то ног — совершенно невероятная картина.

Оставив свою невесту в библиотеке, Павел отправился к себе. После разговора с mademoiselle Балашовой он впервые задумался о том, чего, собственно, он ждет от этого союза. И так ли это просто — подчинить чувства, свои и чужие, велению разума, а не сердца?

С Жюли для него все было ясно с момента первой встречи. Он ожидал легкой победы, но встретив сопротивление с ее стороны, увлекся не на шутку. Что греха таить, чем сильнее она сопротивлялась и ему, и своим чувствам к нему, тем сильнее его влекло к ней, тем сильнее хотелось заполучить в свое полное и безраздельное владение и тело ее, и душу, и сердце. Вот только кто же ждал, что взамен придется отдать и свою душу, и сердце, и свободу, а вернуть их не будет никакой возможности? Безусловно, ныне он — во всяком случае, формально — свободен, вот только не желал он этой свободы такой ценой. Ни душа его, ни сердце ему так и не принадлежат. Три года прошло, а он все еще помнит каждую ее черту: милую ямочку на щеке, когда она улыбалась, мягкий черный шелк кудрявых прядей, что так любил он пропускать между пальцами, и тонкий аромат фиалки, которым пахла ее кожа. Ничему этому не суждено более повториться, и, конечно же, Долли не заменит ее, да он и не ищет в лице mademoiselle Балашовой замену Жюли. Но что же тогда толкнуло его сделать предложение именно ей? Какая-то доля истины в словах Долли, несомненно, есть. Все, что ему нужно от нее, — это ширма, респектабельный фасад, укрывшись за которым он сможет спокойно жить дальше в ожидании конца, который когда-нибудь непременно наступит. Пока жив отец, он не оставит мысли о продолжении рода, что же до него самого, то по большому счету ему все равно, прервется этот род на нем или продолжится после его смерти. Как жить, когда душа мертва? Не способна ни возлюбить, ни воспарить. Холодно, пусто в сердце, и ничто не способно эту пустоту заполнить. За время службы у Муравьева, когда все его дни были наполнены делами, не было времени предаваться воспоминаниям и грустить о прошлом. Вернувшись в столицу, он вновь будто бы окунулся в это прошлое с головой. Не нужно было приезжать сюда. Да, он устал, иногда казалось, что нет больше сил, но что эта усталость в сравнении с той тоской, что не давала вздохнуть полной грудью?!

В сердцах швырнув на стол томик Диккенса, Павел затушил свечу и улегся в постель. Постель, которую он делил с женой. Когда они жили в Павлово те недолгие три месяца, они все ночи проводили вместе, в этой самой комнате. Он потому и сбежал отсюда в библиотеку, как делал это каждый вечер, а каждое утро, едва рассветало, возвращался в свои покои, и никто, кроме Прохора, не знал о том, что князь проводит ночи вне стен своей спальни. Но сегодня, после того, как его уединение было нарушено, у него, похоже, нет выбора.

Бессонная ночь наложила свой отпечаток. Поутру Шеховской поднялся не в самом лучшем расположении духа. После завтрака он, как и обещал Долли, довольно сухо сообщил родителям о принятом решении. Ангелина Леонтьевна уловила в тоне князя недовольство, но, не зная, чем оно вызвано, списала все на отсрочку его планов относительно Дарьи. Поднявшись после ужина в спальню и не застав дочь на месте, madam Балашова встревожилась и уже даже намеревалась послать горничную разыскать mademoiselle, как виновница ее беспокойства явилась перед ней собственной персоной. Разглядев в руках дочери какую-то толстенную книгу, Ангелина Леонтьевна перевела дух и принялась строить планы относительно будущего Долли, однако заметив, что Даша не разделяет ее радости по этому поводу и отвечает невпопад, оставила дочь в покое. Как оказалось, ее опасения были не напрасными, и книга была лишь предлогом. Видимо, Дарья все же говорила с его сиятельством и попросила отсрочить свадьбу, иначе с чего бы ему быть таким сумрачным поутру?

После обеда из Павлова стали разъезжаться последние гости. Проводив чету Балашовых с дочерью, Шеховской, не отдавая себе отчета в том, куда идет, дошел до семейного кладбища. Вот она, могила, перед ним. Отчего же он по сей день не в силах поверить в то, что здесь упокоилась с миром его жена? Отчего так больно думать о том, что те прекрасные черты, которые он бережно хранит в памяти, ныне обратились в прах и тлен? Все оттого, что не видел собственными глазами, — шептал внутренний голос, оттого и мучают по сей день сомнения. Но неужели столь ничтожно мало его доверие к своим родным, ведь даже Полин уверена в том, что сестра ее погибла? Он сам, своими глазами видел то злополучное ожерелье. Павел тяжело вздохнул, не в силах отогнать сомнения, что одолевали его всякий раз, когда он приходил сюда. Довольно воспоминаний! Довольно сомнений, как яд, отравляющих каждую мысль о ней! Повернувшись спиной к захоронению, он зашагал к усадьбе.

К началу Великого поста Шеховские вернулись в Петербург. Светская жизнь столицы замерла: конечно, ходили в гости, устраивали литературные и музыкальные вечера, но не было шумных и пышных празднеств. Светский сезон близился к своему завершению.

Балашовы покинули столицу в числе первых. Павел, дабы соблюсти приличия, накануне отъезда Долли и ее родителей зашел проститься и оставить ей адрес, по которому ему можно было бы писать в Иркутск.

Дела его в столице были завершены и, не дожидаясь Пасхальных празднеств, которые теперь навсегда были связаны для него с исчезновением жены, Шеховской отправился обратно в Сибирь.

В то время, как в Петербурге весна только-только робко вступала в свои права, в Неаполе уже царило лето. Прошел год с тех пор, как Василий Андреевич и Анна приехали в Италию. Николка подрос, темные кудри и смуглая кожа, позолоченная жарким неаполитанским солнышком, делали его похожим на маленького итальянца. В свои три года он уже довольно сносно говорил на итальянском, впрочем, как и сама Аннет.

За прошедший год она на диво похорошела. Кожа ее от частого пребывания на воздухе приобрела золотистый оттенок, в глазах появился задорный блеск, болезненная худоба сменилась прелестными округлыми формами. Несдержанные в проявлении своих эмоций итальянцы, встречая ее на улицах города, довольно часто осыпали молодую синьору цветистыми комплиментами, но, наткнувшись на ледяной взгляд Закревского, тут же умолкали, спеша удалиться на почтительное расстояние от внушающего невольный страх представительного графа. Саму Анну забавляло столь живо проявляемое к ней внимание, и часто, одарив очередного ценителя женской красоты насмешливым взглядом, она удалялась прочь под руку с папенькой, не в силах скрыть улыбки, что неизменно появлялась на губах.

Анна влюбилась в Неаполь с первого дня своего пребывания в городе. И если на вилле Rosa Bianca время текло лениво и неспешно, то стоило только покинуть это уютное прибежище, и все вокруг наполнялось шумом и суетой. Казалось, этот город пребывал в вечном движении. Аннет полюбила пешие прогулки и, взяв с собой горничную, если Василий Андреевич не мог составить ей компанию, могла подолгу бродить по зеленым улицам, заглядывая в лавки торговцев или просто любуясь фасадами старинных зданий.

В один из таких дней, возвращаясь вместе с Закревским к месту, где они оставили легкую коляску, Анна застыла перед распахнутыми дверями собора Святого Януария, услышав дивное пение во время вечерней мессы.

— Бог мой, как это прекрасно! — прошептала она, обернувшись к Василию Андреевичу. — Кажется, душа готова воспарить вместе с этим голосом к небесам, — продолжила она, вслушиваясь, как неведомый ей певец виртуозно пел Ave Maria.

Растрогавшись до слез, она вполголоса подпела невидимому исполнителю.

— Bravo, signora! Eccezionale! (Браво синьора! Великолепно! (итал.)), — услышала она за спиной.

— Mi scusi se impedito. (Простите, если помешала. (итл.)), — обернулась к говорившему Аннет.

— О, синьора иностранка, — перешел на французский мужчина, уловив в ее словах легкий акцент и продолжая удивленно взирать на Анну, но тотчас смутился, поняв, что допустил оплошность. — Прошу прощения! Я не представился, — вновь заговорил он. — Мое имя Франческо Ламперти, я преподаватель вокального искусства в Миланской консерватории. Синьора, я благодарю небо за то, что волею судеб оказался в Неаполе и встретил Вас! Вы непременно должны поехать со мной в Милан. Ваш голос… О, я давно не слышал ничего подобного!

— Боюсь, это невозможно, — тихо заметил Закревский. — Моя дочь, графиня Закревская, не может поехать с Вами, синьор Ламперти.

— Простите меня великодушно! — смутился итальянец. — Даже здесь, в Неаполе, не часто встретишь столь выдающийся талант, как у Вашей дочери, синьор…

— Граф Василий Андреевич Закревский, — представился граф.

— Я был поражен, — улыбнулся итальянец. — Конечно, я понимаю, что Вы приехали в Италию совсем с иной целью, нежели обучение вокалу… Но если когда-нибудь Вы будете в Милане и пожелаете навестить меня, я буду очень рад вновь встретиться в Вами.

Василий Андреевич, кивнув на прощание итальянцу, подхватил под локоть Анну и торопливо, насколько позволяла покалеченная нога, увлек ее к коляске.

Всю дорогу до виллы, которая уже целый год была их домом, Анна молчала, обдумывая слова сеньора Ламперти. Она частенько напевала вполголоса, находясь дома, но никогда не задумывалась над тем, чтобы заняться вокалом серьезно. Предложение этого еще довольно молодого итальянца показалось ей интересным, но Василий Андреевич, по всей видимости, будет недоволен, если она решится его принять. И все же она решилась поговорить с ним о поездке в Милан безотлагательно. Тем же вечером за ужином, наслаждаясь вкусом легкого итальянского вина, Аннет завела разговор о том, что они уже довольно долго находятся в Неаполе и вполне могли бы сменить обстановку и перебраться, к примеру, в Милан, поближе к границе. Ведь недалек тот день, когда нужно будет собираться в обратный путь домой.

Василий Андреевич, отставив свой бокал, только покачал головой, легко разгадав ее намерения.

— Аннушка, тебе в самом деле хотелось бы посещать эту консерваторию, о которой говорил сеньор Ламперти? — поинтересовался он.

— Папенька, я благодарна Вам за то, что Вы привезли меня сюда, в этот дивный уголок, — начала Анна, — но уже порядком устала от безделья. Мне бы хотелось чем-то заняться, и я думаю, обучение вокалу — это как раз то, чего бы мне хотелось.

— Ну, если таково твое желание, — вздохнул Закревский, — распоряжусь, чтобы готовились к отъезду.

Спустя три дня семейство Закревских выехало из Неаполя. Путешествие по летней Италии в хорошую погоду было довольно приятным, и дорога до Милана заняла всего десять дней.

Будучи столицей Ломбардо-Венецианского королевства, Милан поражал своим великолепием. Однако устроиться здесь оказалось не в пример сложнее, чем в Неаполе. Огромный густонаселенный город чем-то напоминал муравейник. Но все же Василию Андреевичу удалось снять небольшой домик, расположенный неподалеку от Piazza del Duomo.

В Милане проживало довольно много австрийцев и объяснялось это тем, что нынешний губернатор Ломбардо-Венецианского королевства, или вице-король, как называли его итальянцы, был родом из Австрии, поскольку королевство, образованное в 1815 году по решению Венского Конгресса из северо-итальянских областей Ломбардия и Венеция, составляло одну из коронных земель Австрийской империи и управлялось вице-королём как австрийское владение.

Единственным коронованным королём Ломбардо-Венецианского королевства был австрийский император Фердинанд I, а его наместником в Милане с 1848 года являлся граф Йозеф Радецкий. Радецкий, удостоенный в 1849 году звания русского генерал-фельдмаршала и ордена Святого Георгия 1-й степени, был на хорошем счету у русского государя и охотно принимал у себя при дворе поданных российского императора. Как оказалось, в Милане проживало немало соотечественников Закревских, и, заводя все новые и новые знакомства, в один прекрасный день графиня Закревская была представлена ко двору вице-короля. Их часто приглашали на званные вечера и светские рауты как итальянские аристократы, так и соотечественники, проживавшие в Милане. Вскоре Аннет уже начала сожалеть о своем решении покинуть Неаполь и переехать в Милан, поскольку несмотря на то, что Василий Андреевич разыскал сеньора Ламперти, и итальянец был несказанно рад их приезду, времени для занятий вокалом у нее совершенно не оставалось. Она уже скучала по той тихой и безмятежной жизни, которую вела на вилле Rosa Bianca. Пожалуй, одним из немногих утешений для нее стала возможность посещать знаменитый театр Ла-Скала. Анна была совершенно очарована оперой, но когда на одном из занятий Ламперти заговорил с ней о том, чтобы ей самой попробовать себя на сцене, решительно отказалась.

Вернувшись домой, Аннет несколько раз возвращалась мысленно к разговору со своим учителем, но так и не смогла понять, что именно встревожило ее при упоминании сцены. Ей казалось, что существует нечто в ее прошлом, что было связано если не со сценой, то с каким-то публичным выступлением, и отчего-то это вызвало у нее странное ощущение, будто бы именно этот эпизод ее жизни был связан с чем-то недостойным и порочным. Короткое, как вспышка молнии, воспоминание несколько раз проскальзывало перед ее мысленным взором: она сама в вульгарном ярко-красном платье у рояля исполняет "Соловья". Но, к сожалению, это было все, что она помнила.

Может быть, поэтому одна только мысль о том, чтобы выйти на сцену, вызывала в душе бурный протест. Нет, она будет петь, но не для публики, для себя. Потому что чем больше она занималась, тем больше ей нравилось звучание собственного голоса, который благодаря методике Ламперти, наконец, окреп и зазвучал в полную силу. Франческо не оставлял попыток уговорить ее спеть хотя бы на частном вечере. Ему не терпелось показать ее всему свету, и он вправе был гордиться достигнутыми успехами, но Аннет упорно отказывалась, продолжая заниматься, как только у нее появлялось свободное время.

Вокруг загадочной русской красавицы ходило немало толков. Яркая, живая, подвижная, она неизменно привлекала к себе внимание. Закревских охотно принимали, но к концу лета даже Аннет, весьма далекая от политики, стала замечать, что отношение к русским при дворе Йозефа Радецкого сделалось более чем прохладным.

Анна не особо горевала о том, что теперь не нужно было часто бывать при дворе, и спокойно отнеслась к тому, что приглашений на их имя с каждым днем поступало все меньше. В обществе ходили разные слухи о грядущей войне Российской и Османской империй, и в конце октября Василий Андреевич, вернувшись от одного из своих знакомых, с кем успел близко сойтись за те несколько месяцев, что они провели в Милане, сообщил прискорбную новость: Турция объявила войну России.

В отличие от Аннет, Василий Андреевич давно внимательно прислушивался ко всем разговорам на эту тему и с тревогой наблюдал за тем, как с каждым днем Европа, сначала доброжелательно настроенная к России, меняла свое отношение на противоположное. Закревский отнюдь не был тонким дипломатом, но он, когда-то участвовавший в подавлении Польского восстания 1831 года и прошагавший со своим полком половину Европы, остро чувствовал эти изменения. Тревожило Василия Андреевича то, что обратный путь в Россию морем из Генуи через Босфор отныне был закрыт, а ехать сушей придется через Пруссию, Австрию и Польшу, и только одному Богу ведомо, какой прием их ждет теперь. Как бы то ни было, зиму решено было провести в Италии, а весной следующего года, как только потеплеет, попытаться вернуться на родину.