Звезда Любви

Глава 20

Шеховской возвращался в Петербург в ту пору, когда в столицу к началу сезона начал съезжаться весь свет. Из года в год менялись моды и пристрастия света, танцы и темы разговоров, на смену старым светским львам и львицам приходили новые, и лишь одно оставалось неизменным: петербургский сезон был самой блестящей брачной ярмаркой Российской Империи.

Мари Валевская, в прошлом сезоне гостившая у Шеховских по приглашению Софьи Андреевны, теперь прибыла в столицу со своей матушкой. Ей уже исполнилось двадцать лет, и в этом сезоне матушка решительно взялась устраивать будущее своего милого дитя. А помыслы девушки все так же были о молодом князе Шеховском, поэтому Мари, получив известие о возвращении в Петербург Павла Николаевича, поспешила нанести визит Софье Андреевне, преследуя, однако совсем иную цель.

Минуло полгода после исчезновения Юлии Львовны. Маша слышала о том, что Павел тяжело перенес потерю супруги, но она надеялась, что прошло уже достаточно времени, чтобы смириться с этой потерей, и теперь-то у нее наверняка есть шанс обратить его внимание на себя. Конечно, формально он не мог считаться вдовцом, но однако же ни у кого не вызывало сомнений в том, что княгиня Шеховская погибла, потому как спастись у нее не было ни единой возможности, а если бы она каким-то чудом все же спаслась, то уже непременно объявилась бы.

Выбрав время, когда тетушки дома не было, Мария Петровна явилась с визитом на Сергиевскую улицу. Узнав от дворецкого, что княгиня отправилась с визитами после возвращения из Павловского, Маша осведомилась о местонахождении Павла Николаевича. Услышав в ответ, что молодой барин дома, но визитеров не принимает, она, проигнорировав слова дворецкого, решительно направилась в покои кузена.

Поль был у себя в кабинете. Полулежа на диване и закинув руки за голову, он бездумно смотрел на танец пылинок в ярком солнечном луче, что осмелился пробиться сквозь неплотно задернутые портьеры. Вот так и вся грядущая жизнь представлялась ему таким же полумраком, в котором единственным светлым лучом были бережно хранимые воспоминания о таком коротком счастье. На столе лежала открытая книга, а рядом стоял наполовину опорожненный графин с бренди и пустой стакан. Повернув голову на звук открывшейся двери, Павел недоуменно уставился на нарушительницу его уединения.

— Добрый день, Павел Николаевич, — приветливо улыбнулась Маша. — Я не застала Софью Андреевну, но не смогла уйти, не повидавшись с Вами.

— Вот как, — усмехнулся Шеховской, поднимаясь и затягивая туже пояс на бархатном шлафроке. — Ну что же, дорогая кузина, прошу Вас, проходите! Я велю подать чай.

Взяв со стола колокольчик, Павел позвонил. Визит Мари был более чем некстати. Он легко угадал ее намерения, — впрочем, они и раньше не были для него секретом, и оттого видеть ее было ему неприятно.

— Поль, — Мари присела в кресло и аккуратно расправила складки прелестного платья нежно-абрикосового цвета, — мы так давно не виделись с Вами.

— Действительно давно, — кивнул он. — Я был в Ильинском, — присел он в кресло напротив кузины.

Дверь приоткрылась, и на пороге появился Прохор.

— Чего изволите, Ваше сиятельство? Велите еще бренди подать? — но, увидев Мари, тотчас прикрыл рот ладонью и виновато стрельнул глазами в сторону хозяина.

— Убери, — махнул рукой на столик Поль. — Скажи, чтобы чай подали… в малый салон, — добавил он, переведя взгляд на Машу.

В том, что она явилась прямо в его покои, было нечто интимное. Она переступила незримую границу, вторглась на его территорию, вызвав у него злость и раздражение, удержать которые стоило немалых усилий.

Павел молчал, понимая, что это не вежливо, но разговаривать с Мари на дежурные темы не было никакого желания. В конце концов, он ее не приглашал, она сама навязала ему свое общество. Краснея под его пристальным взглядом, Маша вдруг, словно решившись на что-то, ответила ему таким же дерзким вызывающим взглядом.

— Павел Николаевич, Вы вернулись из Ильинского две недели назад, и никуда не выезжаете, нигде не бываете. Но нельзя же хоронить себя в четырех стенах из-за того, что случилось так давно! — выпалила она.

— Давно? — приподнял одну бровь князь. — Поверьте, Мари, для того, чтобы забыть обо всем, мне всей жизни будет недостаточно.

— Вы заблуждаетесь! Не зря ведь говорят: клин, клином вышибают, — улыбнулась она ему.

Старательно сдерживаемое раздражение прорвалось наружу.

— К чему Вы завели этот разговор, Мари? — недовольно поинтересовался Шеховской.

В дверь постучал Прохор и с поклоном доложил, что чай накрыт в малом салоне. Павел поднялся и подал руку девушке.

— Я это к тому, — положив руку на его локоть, ответила Маша, — что Вы замкнулись в себе и не видите ничего вокруг.

— И что же я, по-вашему, должен увидеть? — не скрывая сарказма, спросил Поль, открывая перед ней двери в салон.

Войдя в салон, Маша внезапно остановилась, повернувшись к нему, и князь налетел на нее, обняв тонкий стан, чтобы удержаться на ногах.

— Поль, неужели Вы совсем ничего не замечаете? — подняв голову, распахнула она свои голубые глаза, и взгляды их встретились.

Шеховской молчал. Их лица были так близко друг к другу, что стоило ему чуть-чуть наклонить голову, и его губы непременно коснулись бы ее приоткрытых губ.

— Я люблю Вас! — выдохнула Маша.

— А я Вас нет, Мари, — ответил он, опуская руки и отступая от нее на шаг.

В голубых глазах блеснули слезы разочарования и обиды.

— Ее не вернуть! — всхлипнула она. — Неужели она умерла — и все равно стоит между нами?

Лицо Шеховского приобрело неприязненное выражение.

— Мари, не Вам судить о том! Она никогда не стояла между нами — ни тогда, ни сейчас. Для меня вы кузина, не более. Вы приняли желаемое за действительное.

— Ненавижу! Ненавижу ее! — прошептала она. — Но ведь она мертва!

— Она жива! Вот здесь, — дотронулся он рукой до головы, — и здесь, — приложил он ладонь к сердцу. — А теперь прошу меня извинить, — Павел откланялся и, оставив Мари стоять посреди салона, вышел, в раздражении хлопнув дверью.

Разговор с Машей разбередил затянувшуюся было сердечную рану: воспоминания о том, что было, сожаления о том, чего не будет, обрушились на него подобно лавине. Поль несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Пройдя в вестибюль и застав там дворецкого, он довольно резко приказал тому сообщать девице Валевской, что его дома нет и не будет в ближайшее время, если она еще раз явится с визитом.

С тех пор как семейство Кошелевых вернулось в родное поместье, минуло четыре месяца, но Полине показалось, что они пролетели совершенно незаметно. Столь быстрому течению времени немало способствовали перемены, произошедшие в усадьбе.

Докки разрешилась от бремени мальчиком, названным в честь его деда Львом, и теперь жизнь в доме вращалась исключительно вокруг маленького барина Льва Сергеевича и его матери.

Предоставленная самой себе, Полина много думала о предстоящей жизни с князем Горчаковым. Из того, что она успела узнать о нем, Михаил представлялся ей человеком честным и благородным, хотя, конечно, не лишенным некоторых недостатков. По ее мнению, к недостаткам можно было отнести излишнее упрямство и бескомпромиссность в чем бы то ни было. Стань она его супругой, ей во всем придется придерживаться его мнения, даже если оно будет идти вразрез с ее собственным.

Но даже не это стало причиной всех ее сомнений. Трагедия, произошедшая с ее сестрой, дала ей отсрочку и вместе с тем повод для раздумий. Сама с собой она не могла ни лгать и ни притворяться. Увы, не было у нее ответного чувства к будущему супругу, и то, что поначалу казалось единственно верным решением, теперь казалось западней. Ее согласие было продиктовано тем, — и в этом она могла, пожалуй, признаться только себе самой, — что разрыв помолвки с Шеховским был слишком болезненным ударом по самолюбию. Зная о близкой дружбе Павла с Горчаковым, Полина всего лишь хотела продемонстрировать, что ее гордость ничуть не задета, и собственно ей нет никакого дела до Шеховского. Но теперь, когда Жюли исчезла, нет-нет да и возвращалась она к мыслям о несостоявшемся женихе. Она целый год мечтала о нем и дождалась-таки предложения от него. Кто знает, как бы все сложилось, если бы Павел не повстречался с Жюли? И как бы ни были циничны ее нынешние мысли, но какой-то бесенок постоянно напоминал ей о том, что младшей сестры больше нет, а она, кажется, готова совершить самую большую ошибку в своей жизни.

Полина все откладывала отъезд из Кузьминок в столицу, придумывая различные отговорки. Последнее письмо от князя Горчакова она получила неделю тому назад. Мишель писал, что скучает и с нетерпением ждет встречи с ней. Она несколько раз перечитала его, но так и не написала ответ. Ей-Богу, она не знала, что ему написать! Настала пора принять решение. До намеченной даты венчания оставалось чуть более трех недель, и долее медлить с поездкой было уже невозможно, а она все еще сомневалась. Тогда в Петербурге ей льстило внимание Михаила, и она что было сил поддерживала его интерес к своей персоне. Что там греха таить, Полина откровенно кокетничала с ним, улыбалась в ответ, ловя его восхищенные взгляды, — словом, сделала все, чтобы дать понять князю, что он ей не безразличен.

Так и не решившись разорвать помолвку и не найдя в себе сил объяснить причины такого своего желания, Полина собралась в Петербург. В поездке ее должен был сопровождать Сергей. Как и в прошлый раз, планировали остановиться в доме Лукомских. Сергей рассчитывал на то, что не задержится надолго в столице и сразу после свадьбы сестры вернется в имение к жене и сыну.

Накануне отъезда молоденькая горничная Полины Глафира под присмотром Пелагеи укладывала вещи барышни. Горничная тихонечко причитала над тем, что отныне ей вместе с барышней жить придется в чужом доме, и еще неведомо, как-то ее там примут. Не сдержавшись, Пелагея отвесила девке подзатыльник.

— Ей-Богу, что ты как по покойнику воешь! — прошипела она так, чтобы не услышала Полина, безучастно взиравшая на суету, царившую в ее комнатах: открытые сундуки, ворох тончайшего белья на кровати, ленты, шляпки, подвенечное платье, уложенное в отдельную коробку.

Глафира тотчас разразилась слезами. Очнувшись от своих невеселых дум, Полина с недоумением уставилась на рыдающую горничную.

— Это что еще такое?! — недовольно поинтересовалась она.

— Ой, Полина Львовна, как представлю, что в чужом доме мне жить предстоит вдали от матушки с батюшкой… — утирая рукавом мокрые щеки, всхлипнула Глаша.

— Не реви! И так тошно, — уже тише добавила Полина.

— А ну, поди погуляй, — выпроводила горничную из комнаты почуявшая неладное Пелагея. — Вы что это, барышня, надумали? — заглянула она в глаза Полине.

— Думай, не думай, поздно уж нынче передумывать! — махнула рукой Полина. — Сама во всем виновата.

— Вот оно как! Не по сердцу тебе жених, стало быть, — вздохнула Пелагея.

— Запуталась я, — отозвалась Полина. — Запуталась, Пелагеюшка! Сама завлекала, сама привечала, а теперь… Чем дольше думаю, тем больше сомнения одолевают. И от слова своего я нынче отказаться не могу, потому как сама просила Сергея Львовича предложение князя принять, хоть он и говорил мне, что замуж на всю жизнь идут. Письма ему писала… Нет мне теперь пути назад, ох, нет!

— Ничего, барышня! Это бывает, когда перед самой свадьбой вдруг мысли всякие в голову полезут, и кажется, будто бы все иначе должно было быть, — вздохнула Пелагея, продолжая укладывать платья Полин. — Это от того, что в сердце Вашем нынче пусто, нет там никого, а как присмотришься к супругу своему получше, так и заполнится пустота-то.

— А если не пусто в нем? — едва слышно прошептала девушка.

Пелагея оторвалась от своего занятия и, выпрямившись, обратила внимательный взор на хозяйку.

— Не хорошо это! Прошлого не догонишь и не воротишь…

— Да я и сама знаю, а отпустить не могу. Все кажется, что стоит нам увидится, и все, что было, воротится. А потом думаю — а было ли что?

— Пустое это, — отозвалась Пелагея. — А коли бы и так было, сам бы за тобой приехал, разве не так? Знать, не твой он, не ты ему судьба!

Выехали наутро, едва рассвело, стремясь покрыть как можно больше верст за день. Однако с обеда зарядил мелкий нудный дождик, серое низкое небо навевало хандру, местами тракт столь сильно размыло, что он превратился в непролазные колеи, из которых кучер с трудом, подгоняя криками и кнутом лошадей, вытаскивал громоздкую дорожную карету. Ехали медленно. Постель на постоялых дворах казалась Полине сырой, и она каждый раз заставляла Глафиру сушить простыни утюгом. Чем ближе был Петербург, тем мрачнее и несчастнее становилась Полина. Полгода назад, когда была жива сестра, у нее и мысли подобной бы не возникло, но сейчас, когда все изменилось, она готова была отказаться от задуманного. Ведь Павел первой ее заприметил, и не появись Жюли на ее пути…

На следующий день после приезда Кошелевых в столицу в дом Петра Степановича Лукомского, что на Английской набережной, прибыл с визитом князь Горчаков.

Михаилу пришлось долго дожидаться своей невесты. Полина нервничала перед встречей с ним и тянула время, заставляя Глашу по нескольку раз переделывать прическу. Горничная, закусив губу уже едва не плакала от мелочных придирок барышни, не понимая, что на этот раз сделала не так. Вздохнув поглубже, Полина поднялась с банкетки, оглядела себя в зеркале и вынуждена была признать, что локоны ее уложены идеально и придраться больше не к чему. Расправив не существующие складки на платье, она спустилсь в салон к князю. Сердце зачастило в груди, стоило ей ступить шаг в комнату и встретиться взглядом с внимательными темными глазами Мишеля.

— Bonjour, ma chИrie! (Доброе утро, дорогая), — улыбнулся Горчаков.

— Bonjour, — присела в легком реверансе Полина.

— Не стоит церемоний, — Михаил подошел вплотную и коснулся сухими губами нежной щеки.

От него не ускользнула ни невольная попытка отстраниться, ни натянутая улыбка и бегающий взгляд его невесты. Нахмурившись, Мишель предложил Полине руку, проводил ее до софы, но сам сел ни рядом с ней, а напротив в кресло, чтобы видеть ее лицо.

— Полин, — Горчаков дождался, когда она поднимет глаза и только после этого продолжил, — Вы, кажется, чем-то обеспокоены? Поделитесь со мной тем, что Вас тревожит. Завтра у нас с Вами такой день, что недомолвок между нами просто не должно быть.

— Пустое, Михаил Алексеевич! Всякая невеста будет взволнована перед свадьбой.

— Верно, — холодно улыбнулся Горчаков, — но не всякая невеста при том будет выглядеть так, будто не под венец, а на эшафот идет.

Полина вздрогнула, но глаз не отвела.

— Вы ошибаетесь, Мишель! Просто нервы разыгрались, не более, — не менее холодно ответила она.

Горчаков едва заметно усмехнулся и покачал головой.

— Я вижу, мое общество сегодня Вам в тягость, потому не буду мешать Вам готовиться к завтрашнему дню. Собственно, я зашел, чтобы преподнести Вам небольшой подарок. Мне будет приятно, если завтра я увижу его на Вас.

С этими словами князь извлек из кармана сюртука бархатный футляр и положил его на софу рядом с Полин.

— А теперь позвольте откланяться!

После его ухода Полина еще долго сидела, задумавшись, гладила кончиком пальца мягкий синий бархат, не решаясь открыть коробочку. Вздохнув, девушка взяла ее в руки и приоткрыла. На шелковой подкладке лежало бриллиантовое колье и серьги — фамильные драгоценности семьи Горчаковых.

Полина не посмела ослушаться и выполнила просьбу своего жениха, больше похожую на приказ. На следующее утро добрая половина великосветского Петербурга, присутствовавшая на венчании князя Горчакова с mademoiselle Кошелевой, имела возможность любоваться дивным творением ювелира в маленьких аккуратных ушках и на стройной шейке будущей княгини Горчаковой.

Ступив в храм под руку с братом, Полина обвела глазами собравшихся. Послышался восхищенный вздох, разом вырвавшийся из женских уст.

— Боже, да на это платье одних блондов пошло не меньше, чем тысяч на пять! — ахнула какая-то юная барышня позади Полин.

Но самой Полин было не до выслушивания восторгов. Ее взгляд остановился, встретившись с серыми глазами Шеховского, что стоял недалеко от Михаила и двух шаферов. Князь едва заметно улыбнулся и отвел глаза. Полина качнулась, но тотчас уцепилась за рукав фрака Сержа. Отвернувшись от Шеховского, она подняла голову и больше не глядя в его сторону направилась к ожидающему ее жениху. Остановившись подле Мишеля, она не слышала никого и ничего вокруг. Молча приняла зажжённую свечу из рук священника, осенив себя крестным знамением. Едва обратила внимание на произнесенные слова молитвы. Послушно подала руку, когда святой отец надевал ей на палец обручальное кольцо. Господи! Ну зачем он пришел?! — мысленно простонала она. Куда легче было бы, если бы не увидела его сейчас.

— Венчается раба Божия Полина рабу Божьему Михаилу, — донесся до нее размеренный напевный голос священника.

Полина скосила глаза на своего супруга и замерла. Михаил не смотрел на нее. Взгляд его был обращен прямо, губы слегка поджаты, едва заметно дернулся мускул на гладковыбритой щеке, когда она непроизвольно чуть сжала руку под епитрахилией. Длинные жесткие пальцы сжали ее тонкие, не давая возможности вырвать ладонь. Она так и не отняла руки до конца обряда. И только когда все завершилось и Мишель повернулся к ней, она вдруг поняла, что он знает, знает обо всем! Читает ее мысли, как открытую книгу. Откинув с ее лица вуаль, Михаил прижался губами к ее губам. Все это длилось лишь какое-то мгновение, а потом он едва не оттолкнул ее, но, словно опомнившись, в последний момент удержал подле себя за руку. Полина, положив руку на сгиб его локтя заставила себя улыбнуться тем, кто спешил к ним с поздравлениями. Она все еще улыбалась, выходя из собора, улыбалась, усаживаясь в поданный экипаж, но едва супруги оказались наедине, в карете повисло тягостное молчание. Во взгляде Михаила легко читалось разочарование. Горчаков за весь путь к особняку на Литейном не произнес ни слова, ни разу не коснулся ее. Отвернувшись от своей молодой жены, Мишель с преувеличенным вниманием рассматривал проплывающий за окном пейзаж.

Полина была в отчаянии. В течение всего дня, пока длился свадебный обед, Михаил сохранял на лице приветливое выражение, прекрасно играя роль гостеприимного хозяина, и только когда его взгляд случайно или нет обращался к молодой супруге, оно исчезало, уступая место холодной отстранённости, граничащей с равнодушием.

Более всего она желала, чтобы день этот побыстрее закончился, и одновременно страшилась того, что последует вслед за его окончанием. День, казавшийся бесконечным, все же подошел к концу, и молодая княгиня Горчакова вздохнула с облегчением, когда, простившись с припозднившимися гостями, проследовала в свои покои. Застыв перед зеркалом с широко раскрытыми глазами, она не видела своего отражения, не ощущала прикосновений расчески к своим волосам, думая лишь о том, что ждет ее этой ночью. Отпустив горничную, она забралась на постель и уселась посередине, опираясь спиной на подушки. Старинные напольные часы мерно отсчитывали минуты ее супружеской жизни, начавшейся сегодня, время шло, а дверь ее спальни оставалась закрытой, и Полина не заметила, как задремала. В гулкой тишине часы пробили час ночи, и от этого звука она вздрогнула и открыла глаза. Свечи оплыли в серебряном подсвечнике, одна из них, зашипев, погасла. Он не придет, — поняла вдруг она со всей ясностью. Он слишком горд, чтобы настаивать на своих правах, а наутро вся прислуга будет знать о том, что супружеская жизнь четы Горчаковых окончилась, так и не начавшись. Злые слезы выступили на глазах. Он-то может себе позволить пренебречь ей, его это не коснется, но каково ей-то будет, если вся дворня будет знать… Соскочив с кровати, Полина накинула на плечи невесомый пеньюар и, подхватив с туалетного столика подсвечник, направилась в покои супруга. Выйдя в коридор, она вдруг оробела, но обида придала сил, и она решительно двинулась дальше. Дойдя до спальни Горчакова, и заметив свет, пробивавшийся снизу из-под двери, она постучала.

— Entrez! (Войдите!) — послышалось из-за двери.

Полина толкнула дверь и оказалась в спальне супруга. Поставив подсвечник, она повернулась к нему лицом. Мишель полулежал на кровати в бархатном шлафроке, накинутом поверх рубашки. В руках у Горчакова была какая-то книга. Отложив ее в сторону, он поднялся.

— Чему обязан, сударыня? — удивленно приподнял брови князь.

— Я ждала Вас, но Вы не пришли, — почти испуганно пролепетала она в ответ.

— Вы желали видеть меня в своей спальне? — усмехнулся Михаил, внимательно глядя на нее и затаив дыхание в ожидании ее ответа.

— Нет! То есть я не это хотела сказать, — девушка вспыхнула ярким румянцем. — Вы же понимаете, что пойдут разговоры… Если бы Вы позволили мне остаться здесь у Вас некоторое время, то тогда не было бы поводов…

— Полно, Полин! Вас так заботят досужие сплетни? Ну, а мне не нужно Ваше самопожертвование во имя долга. Ступайте!

— Вы меня прогоняете!? — не веря тому, что услышала, выдохнула Полина.

— Если Вам так угодно, то да! — холодно ответил Горчаков.

— Но как Вы можете так поступать со мной?! — отчаянно прошептала она.

— А Вы? Собираетесь лечь со мной в постель, закрыть глаза и представить Шеховского на моем месте?! Довольно, сударыня! Я не играл с Вами и был честен в своих желаниях и намерениях — в отличие от Вас!

Полина не помнила себя от злости и совершенно не думала о том, что делает. Рука ее взметнулась вверх, ладонь обожгло. Удар неожиданно для нее самой оказался настолько сильным, что Мишель слегка покачнулся. Потирая щеку, он с удивлением уставился на свою молодую супругу. Ему вспомнилась пощечина, которую она отвесила Шеховскому в Екатерининском сквере.

— Я смотрю, у Вас это входит в дурную привычку, — пробормотал он и сделал шаг к ней.

Полина испуганно шарахнулась в сторону, но Михаил поймал ее за рукав пеньюара и притянул к себе. Стиснув тонкую талию в медвежьем объятии, князь намотал на кулак светлые длинные пряди и впился поцелуем в приоткрытые губы. Княгиня замерла в его руках, затаила дыхание, прислушиваясь к своим ощущениям. Кровь застучала в висках, сердце колотилось где-то в горле. Мишель ослабил натиск. Губы его скользнули по щеке, прижались к виску, там, где билась тонкая жилка пульса.

— О Боже! — жаркий шепот обжег ухо. — Уходите, Полин! — выпустил он ее.

Глядя на него расширившимися глазами, Полина отрицательно покачала головой. Михаил снова поцеловал ее, но на этот раз лишь слегка касаясь губами ее губ. Княгиня ухватилась за его широкие плечи, ощущая тяжесть рук на своей талии. Ноги ее оторвались от пола, комнатные туфельки соскользнули и неслышно упали в мягкий ворс ковра. Открыв глаза, Полина поняла, что лежит на кровати. Мишель, улыбнувшись ей, задул свечи. Она услышала шорох одежды, ощутила прикосновение теплых ладоней к своим обнаженным плечам. Подняв руку, сама несмело коснулась широкой обнаженной груди. Губы князя скользили по ее шее, плечам груди. Жаркий шепот срывался с губ, Полина едва не задохнулась под тяжестью его тела, тоненько вскрикнула, когда муж осторожно, сдерживая себя, толкнулся в ее тело. Ну, вот и все, свершилось ее замужество. Слушая его тяжелое хриплое дыхание над ухом, она гладила его плечи, неумело отвечала на поцелуи, непроизвольно выгибалась ему навстречу, слыша только бешенное биение пульса в крови, ощущая нестерпимый жар во всем теле в ожидании еще чего-то, чего сама не сознавала, пока ночь вдруг не вспыхнула искрами перед зажмуренными веками, не разлилась по телу блаженной истомой и оставила ее, задыхающуюся, на сбившихся в ком простынях.

— Mon ange (Мой ангел)! — прошептал Михаил, поймав ее запястье и нежно целуя каждый пальчик.

Сон смежил веки, навалилась невероятная усталость, и, прижавшись к мужу, Полина уснула. Горчаков поднялся, укрыл жену одеялом, накинул на плечи шлафрок и, подойдя к столику, налил себе в стакан немного бренди. Не выпуская из рук стакана, медленно опустился в кресло у камина и замер, вглядываясь в отблески угасающего пламени в янтарной глубине напитка. Он уступил нынче ночью своему желанию, но какой будет их дальнейшая жизнь? Полюбит ли она его когда-нибудь? Или в его супружеской постели незримо всегда будет присутствовать третий?

Шестого декабря, на Николу Зимнего, у Шеховских отмечали именины Николая Матвеевича. Несмотря на уже начавшийся Рождественский пост, на раут в особняк на Сергиевской съехалось множество приглашенных, в том числе чета Горчаковых и мать и дочь Валевские. Маша, памятуя о своей обиде на Павла, старательно игнорировала своего кузена, и только тогда, когда ей казалось, что Поль не видит ее, она украдкой вздыхала, с тоскою следя за ним глазами. Сам Шеховской, испытывая некоторую неловкость от того, что повел себя слишком резко с Мари в их последнюю встречу, попытался загладить свою вину, согласившись исполнить вместе с ней одну сложную пьесу в четыре руки. Предложив ей руку, он проводил Машу к роялю.

Маша не могла отвести глаз от своей руки, затянутой в шелковую перчатку, лежащей на сгибе локтя Шеховского. Белый шелк ярко контрастировал с темно-зеленым сукном его вицмундира. Мари тихонько сжала пальцы и тотчас поймала недоуменный взгляд своего кузена, но он тут же опустил глаза и, стараясь отдать дань вежливости, заметил, что Мари очень идет нежно-голубой оттенок ее платья, чем вызвал смущенную улыбку и легкий румянец на высоких скулах. Она и в самом деле была очаровательна в этот вечер, и он отметил это без какого-либо умысла, просто как тонкий ценитель женской красоты.

Поль был немногословен — будь его воля, его бы и не было здесь в этот вечер, но уступив настоятельным просьбам маменьки, он не только присутствовал, но и по возможности старался не обойти своим вниманием никого из присутствующих дам.

Он, как и обещал, сыграл вместе с Машей, улыбался, говорил скорее по заученной привычке, чем для того, чтобы доставить себе или кому-либо удовольствие. С виду Шеховской вновь стал прежним — очаровательным повесой, каким его знал светский Петербург, и только Софья Андреевна замечала непроницаемый взгляд, улыбку, которая не касалась глаз, несколько нарочитую приветливость. Материнское сердце остро чувствовало его переживания. Улучив момент, она подошла к нему и коснулась рукава вицмундира, привлекая его внимание.

— Поль, mon cher, (мой дорогой) ты не подашь мне шампанского?

Улыбнувшись матери, Павел обвел глазами зал в поисках лакея разносящего напитки. Взяв с подноса два бокала, он вернулся к ней. Софья Андреевна пригубила шампанское и, указав глазами на затененный альков в углу бальной, залы направилась туда. Павел последовал за ней. В этом уютном уголке они оставались в зале, но никто не мог слышать их.

— Павлуша, мальчик мой, — улыбнулась она, — прости, что вмешиваюсь. — Княгиня замолчала, подбирая слова. — Мне больно видеть тебя таким!

— О чем Вы, маменька? — с деланым удивлением отозвался Павел.

— Ах! Не притворяйся же, что не понимаешь меня, — расстроенно покачала головой Софья Андреевна.

— Со мной все хорошо, — сделал неуклюжую попытку уйти от разговора Поль.

— Я ведь вижу, что тебе в тягость и общество, и обязанности, что налагает на тебя этот вечер, — тихо ответила княгиня.

— Вы правы, — сдался Павел, опуская глаза. — Мне тяжело видеть всех этих людей, мне хочется одиночества…

— Чтобы вновь придаваться унынию и мыслям о ней, — перебила его мать. — Я видела, сегодня за обедом ты снова мысленно был с ней.

— Да, — согласился Поль. — И знаете, что странно, — он поднял голову и взволнованно посмотрел прямо ей в глаза. — Нынче какое-то время я думал о ней без той сводящей с ума тоски. Словно какая-то радость вошла в сердце. А потом…

— Что потом? — подтолкнула его Софья Андреевна.

— А потом ушла эта нечаянная радость и осталась только пустота, — вздохнул он.

— Может, настала пора отпустить ее? Если она любила тебя, думаешь, ей не больно было бы видеть тебя таким несчастным? — возвела очи к потолку княгиня. — В своем несчастии ты и ее мучаешь, — тихо добавила она.

— Может, Вы и правы, — согласился он.

— Знаешь, мы с отцом говорили о тебе недавно, — призналась Софья Андреевна. — Он любит тебя, хотя и старается не показать этого. Пусть мы с Николаем Матвеевичем давно стали чужими друг другу, ты — единственное, что нас связывает. Он говорил о том, что можно все устроить, и не придется ждать положенные законом пять лет, чтобы ты вновь стал свободным.

Павел отрицательно покачал головой.

— Нет, маменька! Боюсь, к этому я еще не готов. Пока нет могилы, есть надежда.

— Но ты не можешь не понимать, что время идет, а пять лет — это ведь так много?

— Много для чего? — едва заметно улыбнулся Павел. — Поверьте, я не горю желанием вновь связать себя узами брака.

Софья Андреевна в ответ на его слова только тяжело вздохнула.

— Это не будет предательством по отношению к ней, — тихо высказалась она. — Жизнь продолжается, Поль. Нельзя хоронить себя заживо.

— А и не хороню, маменька. Просто дайте мне время!

— Хорошо, mon cher, обещаю больше не тревожить тебя разговорами на эту тему. Ну а теперь идем. Барышни заскучали без твоего общества, ежели нельзя танцевать, нужно развлечь их хотя бы разговором, — княгиня поставила практически нетронутый бокал на низенький столик и, взяв сына под руку, направилась к гостям.

Вернувшись к гостям, Павел старался поддержать беседу с дочерью одной из многочисленных приятельниц матери, с трудом вникая в то, что ему пыталась втолковать девица о модных в этом сезоне шляпках для верховой езды.

— Вы слышали, что нынче сочетают и перья, и вуали? — поинтересовалась девица.

— Что, простите? Ах да, перья! — улыбнулся Шеховской.

Заскучав в обществе своей собеседницы, Поль обвел глазами блестящее собрание и заметил поблизости ярко-синее платье, что было этим вечером на Полин. Поприветствовав чету Горчаковых в самом начале вечера, он сознательно все оставшееся время держался подальше от Полины. Княгиня Горчакова разговаривала с молодым офицером и рассмеялась каким-то его словам, слегка откинув голову и привлекая внимание к безупречной стройной шее, на которой едва заметно билась тонкая жилка пульса. Молодой человек, совершено без ума от своей собеседницы, не сводил восхищенного взгляда с ее лица, но улыбка самой Полины была искусственной, будто приклеенной к лицу. Однако стоило ей поймать мимолетный взгляд Шеховского, как она тотчас вспыхнула ярким румянцем и отвела глаза. Сердце бухнуло в груди, и, смутившись, она потеряла нить беседы, опустила глаза, а потом, не удержавшись, снова подняла голову и разыскала его глазами. От этого жадного взгляда Павлу стало не по себе.

Подпирая плечом колону, Мишель стиснул тонкую ножку бокала с шампанским. Как она может?! — задыхаясь от вспыхнувшей внезапно ярости, думал он. Вот так, в открытую, ловить его взгляд, краснеть, как влюбленная дебютантка. Ему казалось, что это заметили все, не только он один. Ах, как хотелось в этот момент свернуть ее точенную шейку, стиснуть нежное горло, встряхнуть как куклу, чтобы растрепались безупречно уложенные в изысканную прическу белокурые пряди! Увидеть смятение в ее глазах… Воспоминание о той единственной ночи — брачной ночи — отозвалось в сердце горько-сладкой болью. Больше Полина не приходила в его спальню, и он не заходил на ее половину. Внешне Горчаковы являли собой образец безупречной супружеской пары. На людях князь со своей женой был внимателен и обходителен, но дома, в огромном особняке, молодожены старались не попадаться на глаза друг другу. Казалось, Полину вполне устраивает такое положение вещей, а Горчаков не мог переступить через себя, чтобы настаивать на своих супружеских правах. Ему казалось, что тем самым он унизится в ее глазах, да и своих собственных. Ведь ясно же как божий день, что его молодая жена увлечена другим, и пусть Шеховской ни намеком, ни взглядом не давал ей ни малейшего повода надеяться на взаимность, для Михаила это ничего не меняло.

Злясь на себя, на нее и даже на Шеховского, Мишель оттолкнулся от колоны за своей спиной и направился к выходу на балкон, захватив по дороге сигару в курительной. Он не хотел смотреть, как она разговаривает с другим, не хотел видеть, как она ищет глазами того, кто занял место в ее сердце. Достав из кармана спички, Михаил закурил.

Павел, успевший заметить, как Михаил выходил из зала, поспешил за ним. Надобно сказать ему, — вертелась в голове назойливая мысль. Почему-то вдруг стало так важно поговорить с Горчаковым, рассказать ему, что он не имеет в виду ничего дурного, что Полина для него только сестра его покойной жены, жена его друга.

Шеховской вышел на балкон и вдохнул морозный воздух декабрьского вечера вместе с табачным дымом.

— Mon ami, — закашлялся он, — ты должен избавиться от этой скверной привычки.

— Как скажешь, — равнодушно отозвался Горчаков и затушил сигару.

— Мишель, я должен сказать тебе…

— Не стоит, — перебил его Михаил, — ты мне ничего не должен.

— Но постой! Если ты думаешь, что я хоть каким-нибудь образом…

— Я так не думаю, — отозвался Горчаков. — Прошу тебя, давай оставим эту тему. Я не расположен говорить об этом прямо сейчас. Лучше скажи мне, как твои дела?

Шеховской невесело усмехнулся.

— Я потерялся. Потерял цель, к которой шел. Ты можешь мне не верить сейчас, но я не знаю, ни куда иду нынче, ни что ждет меня в конце того пути.

— Это пройдет, — тихо заметил Михаил. — Все проходит, и это пройдет.

— Цитируешь царя Соломона? Может быть, — согласился Павел.

— Ты встретишь кого-нибудь, и все забудется.

— Иногда мне кажется, что всей жизни будет мало, чтобы забыть ее, — вздохнул Павел. — Это странно, но раньше я любил всех женщин — и ни одну из них в особенности, а теперь люблю только одну, но ее больше нет со мной.

— Что имеем, не храним, — грустно улыбнулся в ответ Мишель.

— Теперь самый желанный спутник для меня — одиночество, но и этого я лишен: как назло, все словно задались целью не оставлять меня одного.

Снега не было долго. Только к началу ноября выпал первый снежок, да и тот сдуло уже на следующий день студеным северным ветром. Крестьяне угрюмо косились на голые поля, переживая, что вымерзнут озимые, коли не прикроет их снежным покровом. Зато в конце ноября запуржило, завьюжило, снег шел день да через день, сугробы намело в пояс высотой, а потом еще и ударил мороз. Ветер выл в трубах, порывами бросался в окна, отчего оконные стекла в старинной усадьбе тоненько дребезжали, словно жаловались на лютый холод, что вдруг сковал окрестности.

Анна коротала день за рукоделием, с тоской глядя на метель за окном. Сердце сковало таким же холодом, что и все вокруг. Маялась в неизвестности душа. Горестно вздохнув, она с усилием воткнула иголку в свою работу и, уколов палец, с досадой смотрела на капельку крови, испачкавшую крохотную рубашонку. Не лежала у нее душа к иголке с ниткой, и сколько бы ни билась она над шитьем, все выходило не так, как хотелось.

— Шо ж ти, любонька моя, ладу себе не дашь? — прошелестела Агата, неодобрительно качая головой.

— Нету мне покоя! — вздохнула Анна. — Что-то в груди жмет, тоска замучила.

— Скоро уже, — улыбнулась старушка. — Скоро тебе малятко всю тоску развеет.

Словно услышав, что речь пошла о нем, беспокойно шевельнулся ребенок. Аня приложила ладонь к животу: вот ведь диво, почти не видно было его, и только в последние три месяца расти стал, как на дрожжах.

Аня вновь попыталась представить себе, как сложится ее дальнейшая судьба, но мысли ее свернули к Закревскому. Василий Андреевич с утра уехал в Полтаву за утвержденным Судебной Палатой актом об удочерении Анны Николаевны Опалевой. Может быть, волнение за приемного отца таким беспокойством отозвалось в душе: ведь немудрено было заплутать, с пути сбиться в такую погоду.

Но не только это мучило ее с утра. Ночью ей снова снился странный сон: она бежит, подобрав юбки, по заснеженному полю, утопая выше колена в сугробах за человеком, что идет впереди. На его непокрытую русую голову падают снежинки, серое небо сыпет и сыпет частым снегом, и никак не разглядеть ей того, за кем она бежит. Захлебываясь криком и плачем, она падает прямо в холодный сугроб, и тогда он останавливается, оборачивается к ней, — но у него нет лица. Господи, кто он?! Кого она так часто видит во сне?! И почему при этом не видит его лица?!

— Мне бы в храм сходить, — вздохнула она.

— Что ты, в такую-то ненасть! — вскинулась Агата. — Вот завтра метель уляжется, и праздник большой — Никола Зимний, девки сегодня полдня храм украшали, вот и сходишь.

— Будь по-твоему, — согласилась Анна.

Наутро, как и обещала Агата, метель улеглась. Аню разбудило яркое солнышко, ворвавшееся в ее спальню через не зашторенные окна. Спустив ноги с постели, она нащупала ногой комнатные туфли и осторожно поднялась. Поясница отозвалась привычной ноющей болью. Господи, как же она устала! Как надоело чувствовать себя огромной, тяжелой и неуклюжей! Обернувшись, дернула сонетку и подошла к зеркалу. Анна долго смотрела на себя и даже когда в комнату вошла ее горничная Наташа не обернулась.

— Приготовь мне платье на выход, — распорядилась Анна. — После завтрака в церковь пойдем.

— Да там такие сугробы намело, куда уж Вам ходить по такой дороге, — возразила Наталья.

— Тогда, значит, поедем! Пусть Егорка сани запряжет, — улыбнулась Аня.

— Как скажете, барышня, — поклонилась Наталья.

После завтрака Анна вместе с Натальей, усевшись в сани, отправились к местной церквушке. После торжественной службы девушка долго стояла перед образами, не решаясь просить Николу-Угодника об исцелении души и разума. Кто знает, какая истина ей откроется, когда вернется память? Может, и жить ей не захочется с этой правдой? Поставив свечку, Аня мысленно взмолилась о благополучном разрешении от бремени.

Наталья все это время стояла немного позади ее. Скосив глаза, Аннет заметила, как девка истово перекрестилась несколько раз. Губы ее при этом беззвучно шевелились, творя молитву. Дождавшись, когда Наталья закончит бить поклоны, Анна вышла на крыльцо, глубоко вдохнула морозный воздух и шагнула на ступеньку.

Нога заскользила по утоптанному множеством ног снегу, и, испуганно охнув, Анна свалилась с невысокого крыльца. Наталья бросилась поднимать барышню.

— Анна Николавна! — запричитала она. — Что ж Вы под ноги-то не смотрите?!

— И много я там увижу? — отмахнулась Аня, тяжело поднимаясь. — Вроде обошлось, — перекрестилась она.

— Ну, слава тебе, Господи, — улыбнулась трясущимися губами Наталья.

С трудом забравшись в сани, Аннет всю дорогу до усадьбы прислушивалась к своим ощущениям. Вроде бы в самом деле все обошлось, — успокоилась она.

После полудня приехал Василий Андреевич. Увидев в окошко остановившийся напротив крыльца возок, Аня поспешила вниз. Она осторожно спускалась по лестнице, но замерла на предпоследней ступеньке. Тянущая боль внизу живота заставила ее ухватиться за перила. Граф, войдя в вестибюль и заметив ее, сразу понял, что дело неладно. Обернувшись к входящему следом кучеру, коротко распорядился, чтобы тот, не мешкая, отправлялся за доктором, а сам бросился к ней и, поддерживая под руки, помог подняться обратно в свои покои. Позвали Агату. Только глянув на Анну, старушка нахмурилась и тотчас направилась к себе за травами, о целебных свойствах которых только ей одной и было ведомо, велев по пути Наталье приготовить простыни, полотенца и принести горячей воды.

— Не поспеет доктор-то, — пробормотала она себе под нос, заваривая что-то в небольшом горшочке.

— Как не поспеет? — ахнула повариха, услышав слова старой няньки.

— А так, не поспеет, и все тут, — отмахнулась Агата. — Наталья говорила, упала Аннушка поутру на крылечке церковном. Не само, значит, началось, туточки можно чего угодно ждать.

Подхватив закипевшее варево, Агата засеменила в покои барышни. Вся усадьба затаила дыхание в ожидании новостей. Прошло около трех часов, когда из спальни Анны донесся крик младенца.

— Слава тебе, Господи! — перекрестилась белая как снег Наталья и подставила руки, чтобы принять у Агаты мальчонку.

— Гляди-ка, какой у нас Николка! — усмехнулась старая нянька.

— И правда, Николка, — улыбнулась Наташа. — Будет у него Никола-Угодник заступником.

— Сомлела барышня, — принялась легонько похлопывать Анну по щекам Агата.

Пока старушка приводила в чувство Аннет, Наталья обмыла и запеленала младенца. Тихонько покачивая дитя на руках, Наташа не могла отвести глаз от маленького сморщенного личика.

— И каков ты будешь-то? — тихо пошептала она.

— Дайте его мне, — прошептала Аня, пытаясь приподняться на подушках.

— Лежи, успеешь еще, — замахала на нее руками Агата.

— Глядите, Анна Николавна! — наклонилась к ней Наталья, показывая сына.