Звезда Любви

Глава 30

Вечером, собираясь на встречу с madam де Брюйер, Серж был мрачен: он знал, что это будет последнее его свидание с Колетт, но не имел ни малейшего понятия, как сказать ей об этом. Теперь, когда он знал, что находится под наблюдением сюрте, раскрытие этой связи грозило ей куда большими неприятностями, чем гнев обманутого супруга, и он не имел права навлекать их на нее, но разве скажешь ей об этом?

Выйдя из парадного, Сергей привычно осмотрелся и, заметив слежку, постарался запутать своего преследователя. Зайдя в знакомую ресторацию и убедившись, что человек в плаще с капюшоном остался дожидаться на улице, он сунул прислуге несколько довольно крупных купюр и покинул заведение через черный ход.

Камеристка Колетт ждала его, как всегда, у потайной калитки в небольшом садике позади особняка. Едва увидев Сергея на пороге своего будуара, Колетт отослала прислугу и приникла к нему всем телом, обвив руками шею любовника.

— О, мой Бог, Серж, ты пришел! Я знаю, что это последнее наше свидание, и мы больше не увидимся, но я так рада видеть тебя, — прошептала она, пряча от него заплаканные глаза.

Левашов тяжело вздохнул, поглаживая вздрагивающие плечи, узкую изящную спину.

— Я люблю тебя, — прошептал он по-русски едва слышно, коснувшись поцелуем ее макушки.

— Не лги! — улыбнулась она сквозь слезы, вглядываясь в его глаза.

Сергей отрицательно покачал головой.

— Зачем мне лгать тебе сейчас, Колетт?

Оторвавшись от него, Колетт метнулась к изящному дамскому бюро и, открыв ящик, вытащила небольшой конверт.

— Вот то, что ты просил. Возьми и уходи. Не мучай меня больше, Серж! — протянула она ему бумаги.

— Колетт… — Левашов сглотнул ком в горле.

— Ради всего святого! Уходи же! — выкрикнула она. — Раз нам не суждено быть вместе, не стоит затягивать эту агонию.

— Прощай, Колетт, — Сергей развернулся на пороге.

— Я умру без тебя, Серьёженька, — прошептала она, глядя ему вслед. — Умру! — и уткнулась в подушку, пытаясь заглушить рыдания, что так и рвались и груди.

Это последнее свидание с Колетт оставило горький осадок на душе. Левашов привязался к веселой миниатюрной француженке, он даже ревновал ее порой к супругу, представляя, что тот пользуется всеми привилегиями мужа, тогда как он лишь украдкой мог видеться с нею. Покидая особняк де Брюйера, он не стал оглядываться по своему обыкновению на окна ее спальни, а поспешил уйти как можно быстрее. Собираясь к ней, он боялся ее слез, когда он скажет, что не придет к ней больше, теперь же, когда она сама положила конец их встречам, почему-то чувствовал себя обманутым. Но когда-нибудь все заканчивается, и ныне эта страничка его жизни была перевернута, более не было возврата к прошлому. Он не может больше видеться с ней, не подвергая опасности и ее тоже. Сейчас он должен был сосредоточиться на том, что действительно важно.

Все время после последней встречи с Толстым Сергей внимательно приглядывался к служащим дипмиссии, пытаясь угадать того, кто подслушивал их с балкона, и его весьма заинтересовало поведение одного молодого человека. Александр Батурин появился в Париже всего полгода назад, он занимал должность личного секретаря Киселева и раньше никогда не упускал случая перекинуться с Сержем парой слов. Теперь же, встречаясь с ним в здании посольства, Александр торопливо приветствовал его и спешил исчезнуть. Левашову показалось это странным. Сергей навел о нем справки и узнал, что у Батурина была одна слабость — азартные игры. Поговаривали, что он как-то сильно проигрался, но на днях вернул долг, все до последнего су. Проследив за ним, Серж не обнаружил ничего подозрительного, но чувство, что Александр в чем-то замешан, не оставляло его — уж больно странным выглядело его поведение. Оставалось попробовать вызвать его на откровенность.

Левашов подкараулил любителя карточных игр в тот момент, когда он покидал кабинет Киселева в дипмиссии и, сделав вид, что оказался здесь совершенно случайно, поприветствовав Батурина, заговорил с ним самым доброжелательным тоном:

— Александр Николаевич, — начал он, — я слышал, у Вас возникли некоторые затруднения с возвратом карточного долга. Я мог бы помочь.

Батурин нервно ослабил галстук, его щеки и даже кончики ушей запылали ярко-красным румянцем. Однако буквально через минуту он собрался:

— У Вас неверные сведения, сударь, — холодно ответил он. — Все мои затруднения ныне разрешены.

— Позвольте полюбопытствовать: и каким же образом? Продали державу за тридцать серебреников? — решил рискнуть Сергей.

— Да как Вы смеете! — вскинулся Батурин.

— Я смею, — заверил его Левашов. — Мне все известно.

Александр моментально сник.

— Меня всего лишь просили узнать, с кем у Вас была назначена встреча две недели назад, — торопливо зашептал он, признавая тем самым свою вину.

— Кто просил? — поджав губы, поинтересовался Левашов.

— Я его не знаю. Я проиграл крупную сумму господину де Люйсу. Спустя два дня ко мне подошел человек, сказал, что он от де Люйса, и что я могу погасить свой долг, оказав господину де Люйсу одну услугу.

— Велите упаковать Ваш багаж. За Вами теперь пригляд нужен, — усмехнулся Левашов. — Вскоре Киселев покинет Париж, а Вы переедете ко мне на улицу Варен.

Киселев уехал спустя три дня, его секретарь остался в Париже вместе с Левашовым, оба как частные лица. В начале марта граф Толстой был официально выслан из Франции, и эта новость буквально потрясла Батурина. Пожалуй, только теперь он понял, что скрывалось за совершенно невинной на первый взгляд просьбой де Люйса. Время шло, Сергей нервничал, не зная, чего ожидать, а агент Якова Николаевича не спешил выйти с ним на связь. Пользуясь прекрасной весенней погодой, он бродил по городу, стараясь как можно чаще бывать в таких местах, где к нему можно было бы подойти без помех. Поначалу его повсюду сопровождали личности в плащах с капюшонами и низко надвинутых на глаза шляпах, но через некоторое время они пропали, однако около дома все равно крутились какие-то подозрительные прохожие. Близился апрель, и бесцельные прогулки по паркам и скверам Парижа его уже порядком утомили. Возвращаясь с очередной пешей прогулки, Сергей торопливо пересекал улицу и совершенно неожиданно столкнулся с женщиной, с головы до ног укутанной в темный плащ. Тихо охнув, незнакомка осела на мостовую.

— Pardonnez-moi! (Простите меня (фр.)), — обернулся Левашов.

— Ah, monsieur! Comment avez-Vous pas prudent! Ma jambe… (Ах, сударь! Как Вы не осторожны! Моя нога…(фр.)) — простонала девушка, пытаясь подняться.

Сергей смутился. Он всего лишь слегка задел ее плечом, и то потому, что она едва ли не бросилась ему под ноги. Подойдя к незнакомке, он помог ей подняться. Девушка сделала несколько шагов, заметно прихрамывая.

— Vous ne m'aidez Ю rendre Ю la maison? (Вы не поможете мне добраться до дому? (фр.)). - обратилась она к нему.

Левашов внимательно оглядел ее. По виду прислуга — во всяком случае, весьма скромно одета, хотя под этим плащом ни черта не разглядишь. Чувствуя себя виноватым, Сергей кивнул головой и остановил наемный экипаж.

— OЫ Vous voulez aller? (Куда Вас отвезти? (фр.)) — поинтересовался он, помогая ей подняться на подножку.

— Place Des Jacobins (Площадь Якобинцев (фр.)).

Едва он закрыл за собой дверцу наемного экипажа, как незнакомка развязала ленты шляпки и сняла ее с головы, затем расстегнула плащ и скинула его на сидение. Серж, недоумевая, смотрел на девицу. Повернувшись к нему спиной, она заговорила по-русски:

— Расстегните пуговицы, не мешкайте. У нас с Вами мало времени!

Левашов, не ожидавший ничего подобного, растеряно стащил перчатки и, повинуясь властному тону, принялся расстёгивать крохотные перламутровые пуговки дорого муарового платья.

— Корсет! — нетерпеливо прикрикнула незнакомка.

Сергей принялся за шнуровку корсета.

— Бумаги под сорочкой, — краснея, заявила его нечаянная спутница.

Просунув два пальца за кромку тонкого батиста, Серж нащупал довольно плотный конверт.

— Тяните, — выдохнула девушка.

Сергей уставился на конверт в своих руках. Едва ли ему в своей жизни доводилось получать корреспонденцию столь необычным способом.

— Помогите мне одеться, — попросила она.

Левашов затянул шнурки корсета и быстро застегнул пуговки ее платья, отметив родинку на спине чуть выше лопаток. Девушка повернулась к нему лицом. Без уродливой черной шляпки и темного плаща она была на редкость привлекательна.

— Кто Вы? — не удержался Левашов.

— Вам это знать ни к чему, — ответила она, накидывая на плечи свой плащ.

— Что в этих бумагах?

— Чертежи винтовки Энфилда. Вы как человек военный должны понимать всю важность того, чтобы эти бумаги попали в Петербург.

Экипаж остановился. Быстро надев шляпку и туго затянув ленты под подбородком, незнакомка выскользнула из фиакра и, не оглядываясь, поспешила прочь. В грациозной походке не было даже малейшего намека на недавнюю хромоту. Проводив ее глазами, Серж велел кучеру ехать на улицу Варен.

Александр был дома и, вольготно расположившись в кабинете Левашова, листал последний номер газеты.

— Велите упаковать Ваш багаж, — входя в кабинет бросил Левашов. — У Вас есть возможность загладить свою вину перед отечеством.

— Каким образом? — недоуменно вздернул левую бровь Батурин.

— Завтра Вы с моим паспортом покинете Париж и со всей возможной скоростью поедете в Россию через Пруссию, — ответил Сергей, стягивая перчатки.

— А вы? — поинтересовался Александр.

— Вам о том знать не нужно, — улыбнулся Левашов.

— Не доверяете, — обиженно заметил Батурин.

— Полагаю, у меня есть к тому все основания, — ничуть не смущаясь, отозвался Серж.

Выйдя из кабинете, граф позвал денщика.

— Семен, приготовь все к отъезду. Поеду быстро и налегке. Возьми только самое ценное.

— Да как же так, барин? Все добро здесь бросить?

— Делай, как велено! Тут с жизнью расстаться недолго, а ты о барахле печешься, — тихо ответил Сергей.

— Как прикажете, Ваше сиятельство, — поклонился Семен, спеша исполнить распоряжение.

На следующий день с улицы Варен выехал запряженный четверкой великолепных рысаков экипаж с фамильным гербом графов Левашовых на обеих дверцах. Темные бархатные шторы на окнах кареты были наглухо задернуты. Миновав парижскую заставу, упряжка направилась в сторону франко-прусской границы со скоростью, которой мог позавидовать любой почтовый дилижанс.

Убедившись, что подозрительные прохожие, что прохаживались под окнами его квартиры, последовали за дорожным экипажем Левашовых, Сергей, переодетый в весьма скромное платье служащего, верхом покинул Париж в противоположном направлении. Он решил ехать в Геную, а оттуда морем, обогнув Европу, попытаться добраться до Кронштадта, поэтому сейчас направлялся к Дижону, рассчитывая через несколько дней пересечь границу Франции и Ломбардо-Венецианского королевства.

Через неделю Сергей пересек франко-итальянскую границу и, наконец, вздохнул с некоторым облегчением. Похоже, что его замысел отправить вместо себя Батурина полностью себя оправдал, однако бесконечное, невозможное напряжение этих семи дней совершенно лишили его сил. Он устал поминутно оглядываться и, вздрагивая, просыпаться от каждого шороха, ночуя в скромных придорожных гостиницах. Если бы его схватили, само наличие у него этих бумаг свидетельствовало бы о его причастности к шпионажу, и, несомненно, дни его были бы сочтены. К тому же бумаги на имя родственника Колетт бросили бы тень подозрения и на нее. Но, слава Богу, основная опасность миновала, хотя и здесь, на территории Ломбардо-Венецианского королевства, он тоже не мог ощущать себя совершенно спокойным: Австрия хоть открыто и не заявляла о своём союзе с Францией, но все же приняла сторону не Петербурга, а Тюильри.

До Милана оставалось почти двести верст. Сергей рассчитывал затеряться в большом городе, переждать некоторое время, чтобы быть совершенно уверенным в том, что преследование со стороны сюрте ему более не грозит, и тогда уже отправляться в Геную.

Через три дня граф Левашов, спешившись, оглядывался в поисках гостиницы или постоялого двора на Piazza del Duomo, центральной площади Милана. Ведя на поводу уставшего, спотыкающегося жеребца, Серж уже почти пересек площадь, когда его окликнули:

— Сергей Александрович! — и враз похолодело в груди: неужели весь его маскарад оказался совершенно напрасным?

Левашов медленно обернулся и застыл на месте: прямо к нему, чуть прихрамывая и опираясь на трость, спешил сосед по имению граф Закревский.

— Бог мой, какими судьбами? — искренне улыбнулся ему Василий Андреевич. — Вот уж не думал, что встречу Вас здесь!

А Сергей лихорадочно пытался принять решение: довериться ли Закревскому или сделать вид, что они не знакомы? Но зная Василия Андреевича, как человека чести и исключительной порядочности, Левашов решил рискнуть. Улыбнувшись соседу, он шагнул ему навстречу.

— Бога ради, Василий Андреевич, потише, ныне мое имя Франсуа Боннар, — обратился он к Закревскому вполголоса.

— Вы из Парижа, — догадался Василий Андреевич. — Ну, тогда что же мы стоим здесь у всех на виду? Прошу Вас, следуйте за мной.

Закревскому не понадобилось много времени, чтобы понять, что к чему: коли Левашов назвался чужим именем, да еще и оказался в Италии вместо того, чтобы прямиком добираться в Россию через Пруссию, значит, у него имеются веские причины поступить подобным образом, и его долг — помочь своему соотечественнику, попавшему в затруднительное положение.

Тихо беседуя на французском, чтобы не привлекать внимания прохожих, Закревский и Левашов покинули Piazza del Duomo, углубившись в хитросплетение узких кривых улиц.

— Вот здесь мы и живем нынче, — улыбнулся Закревский, пропуская своего гостя в калитку небольшого сада. — Конюшня на заднем дворе, Егорка позаботится о Вашей лошади.

— Мы? — удивился Сергей, передавая поводья подоспевшему конюху, взирающему на него в немом изумлении.

— Я, моя приемная дочь и внук, — ответил Василий Андреевич. — Это долгая история, Сергей Александрович, и я обязательно ее Вам расскажу после ужина. Прошу в дом, я Вас с Анной познакомлю.

По пути к дому, который снимал граф Закревский, Сергей успел рассказать ему о причинах, побудивших его прибегнуть к сему маскараду и отправиться в сторону, противоположную Петербургу. Василий Андреевич внимательно выслушал его, а напоследок заметил:

— Думаю, француз, пытающийся попасть на корабль, идущий в Кронштадт, вызовет не меньше подозрений, чем если бы Вы просто попытались покинуть Париж под своим именем.

— Боюсь, у меня нет выбора, — вздохнул Левашов. — Если бы у меня было больше времени, я бы смог придумать что-то получше. Для того, чтобы сохранить бумаги и сбить со следа сюрте, я вынужден был отправить своего Степана с подставным Левашовым, а ехать с такими документами одному через всю Европу — это немыслимо!

— В таком случае, Вы можете как гувернер моего внука вернуться в Россию с нами, — предложил ему Василий Андреевич, наливая из графина бренди в две рюмки и протягивая одну Левашову. — У Вас ведь бумаги на имя французского поданного, а мы на днях все равно собирались покинуть Италию, и я не думаю, что гувернер четырехлетнего мальчика у кого-то вызовет подозрение.

— Я ценю Ваше предложение, — наклонил голову Левашов, — но мне бы не хотелось подвергать опасности еще и Вас.

— Да полно Вам! Какая опасность может нам грозить? — возмутился Закревский. — Никто и не посмотрит на старика женщину с ребенком, путешествующих в сопровождении прислуги! Вряд ли Вы найдете лучший способ вернуться в Россию.

В вестибюле послышались голоса.

— Это Аннет вернулась с урока, мы в Милане почти год, и она все это время берет уроки вокала у маэстро Ламперти, — улыбнулся Закревский и вышел из маленькой гостиной навстречу дочери.

Сергей отошел к окну. С одной стороны, предложение Закревского не лишено здравого смысла, но имеет ли он право втягивать графа и его семью в опасную авантюру, коей является его дело? О, как же он устал, и как велик соблазн согласиться и переложить часть этой ноши на Закревского!

— Сергей Александрович, — обратился к нему Закревский, — позвольте Вам представить мою приемную дочь, Анну Николаевну Закревскую.

Серж обернулся и едва не лишился дара речи: перед ним стояла пропавшая княгиня Шеховская собственной персоной. Эта манящая улыбка на ярких полных губах, блестящие темные локоны, спадающие на плечи из-под кокетливой соломенной шляпки, — вне всякого сомнения, это была она, но почему же тогда Василий Андреевич называет ее Анной? Невероятно, подобное сходство просто невозможно! — потрясенно думал Сергей. Смущенная его молчанием, Аня сделала шаг ему навстречу.

— Мне кажется, мы встречались с Вами, — заметила она, внимательно вглядываясь в его лицо.

— Безусловно, Юлия Львовна, — сухо ответил Левашов, обретя способность говорить. — Может, объясните сей маскарад?

"С Новым годом, Юлия Львовна!" — прозвучало в ее голове. Аннет побледнела и поднесла руки к вискам. На нее, словно снежная лавина, обрушился водопад из звуков и ярких видений: карнавал, причудливые маски и костюмы, все слилось в одно сплошное яркое пятно.

— Вы не замерзли, ma chИrie? — словно наяву она услышала мягкий голос.

Его голос! Господи, Боже! Анна прикрыла глаза. Лицо, которое она видела в своих снах размытым, как будто сквозь какую-то дымку, на сей раз отчетливо проступило пред мысленным взором: серые глаза, опушенные длинными ресницами, ровные дуги бровей, золотистые кудри. Теперь она знала, чьими глазами смотрит на нее Николка.

— Поль! — простонала она.

Враз ослабели колени, ноги отказывались ей служить, комната завертелась перед глазами. Лихорадочно нащупывая руками какую-нибудь опору, Аннет, уже падая, ухватилась за портьеру, а Сергей в последний момент успел подхватить ее, все еще не понимая, что это: хорошо разыгранный спектакль, или ей в самом деле сделалось дурно?

— Бога ради, Сергей Александрович, потрудитесь объясниться, — пробормотал Закревский, не в силах поверить в происходящее. — Вы знакомы?

— Позже, Василий Андреевич, — с тревогой глядя на мертвенно-бледное лицо женщины в его руках, ответил Левашов. — Где ее спальня? Позовите горничную и пошлите за доктором.

К тому времени, когда Анна пришла в себя, Василий Андреевич уже закончил свой рассказ о том, как нашел ее ранним утром на берегу Финского залива.

— Невероятно! — покачал головой Левашов. — Не могу поверить! Шеховской тогда со своей ротой три дня обыскивал каждый куст в Стрельне.

— Боже мой! — схватился за голову Закревский. — Николенька! Выходит, Николенька — князь Шеховской?

— Вы говорите о внуке? — удивленно воззрился на него Серж.

— Николенька — сын Анны, — сбивчиво заговорил Василий Андреевич. — Хотя что я говорю, старый дурак! Она ведь и не Анна вовсе.

Душераздирающий крик в спальне наверху заставил похолодеть обоих. Позабыв о приличиях, Сергей бросился наверх по лестнице и, оттолкнув перепуганную горничную, вбежал в спальню. Жюли сидела на кровати, вцепившись в роскошные черные кудри обеими руками, и раскачивалась из стороны в сторону.

— Это был Поплавский, — бормотала она. — Поплавский пытался меня убить. Это он убил Элен. Поль не убивал! Он не убивал! Не убивал! — глядя безумными глазами на Сергея повторяла она.

Растерянный врач-итальянец стоял посреди комнаты с открытым флаконом нюхательной соли.

— Жюли, — Сергей осторожно присел на кровать, — Вы помните меня?

Юленька кивнула растрепанной головой.

— Помню, я все теперь помню, — безжизненным голосом произнесла она и вдруг вцепилась в его руку с неожиданной силой. — Что же мне делать теперь?!

Левашов осторожно погладил судорожно сжатые пальцы.

— Вы должны вернуться в Петербург.

— Я боюсь, Серж! Боюсь! — крупные слезы потекли по ее щекам. — Я даже думать об том боюсь!

Когда Василий Андреевич, от волнения с трудом одолевший лестницу на второй этаж, появился в дверях, он застал странную картину: его Анна, которая была вовсе и не Анна, а княгиня Шеховская, рыдала, спрятав лицо на плече у Сержа.

Опомнившись, Жюли отстранилась от графа Левашова и вытерла слезы тыльной стороной ладони.

— Пожалуйста, оставьте меня, — попросила она.

— Вы уверены? — усомнился Сергей.

— Я хочу остаться одна. Совсем одна, — повторила она по-итальянски, посмотрев на смущенного доктора, что неловко топтался на месте.

Мужчины удалились из спальни княгини, но, уходя, Василий Андреевич попросил Ташу присмотреть за хозяйкой. А Жюли, оставшись одна, долго сидела на кровати, уставившись в одну точку. Картины различных воспоминаний сменяли в ее воображении одна другую. Наконец, очнувшись от горьких дум, она поднялась и попросила Наталью принести ей холодной воды умыться и привести в порядок прическу и платье.

Спустя полтора часа она спустилась в салон к мужчинам. У них было достаточно времени для того, чтобы поговорить обо всем, и теперь они пребывали в мрачной задумчивости. Оба внимательно смотрели на Жюли. Следы слез были все еще заметны на ее лице, но теперь она не выглядела ни сломленной, ни потерянной. Было совершенно очевидно, что она приняла какое-то решение и спустилась, чтобы сообщить о нем.

— Сергей Александрович, Вы совершенно правы, — входя в салон, обратилась она к Левашову, — мне нужно как можно скорее вернуться в Петербург. Одному Богу ведомо, что произошло за это время.

— Я рад, что Вы понимаете всю серьезность Вашего положения, — кивнул головой Левашов, соглашаясь с ее словами.

— Василий Андреевич, дорогой мой, — грустно улыбнулась она, поворачиваясь к Закревскому. — Пути господни воистину неисповедимы. Моей матерью была Ваша племянница, Анна Николаевна Закревская, так что мы с Вами действительно родственники.

— Бог мой! — побледнел Закревский. — Аннушка, дочь Юлии Михайловны, Ваша мать? Но как такое возможно? Кошелевы сообщили мне, что Анна погибла в результате несчастного случая.

— Не совсем, — присаживаясь в кресло напротив него, уклончиво ответила Жюли. — Моя мать умерла, давая жизнь мне. Я внебрачная дочь Анны Николаевны Закревской и Льва Алексеевича Кошелева.

— Да как он мог?! — взорвался Василий Андреевич.

— Не судите моего папеньку слишком строго, — вздохнула Жюли. — Это грустная история, и я Вам ее обязательно расскажу. Как бы то ни было, сейчас для меня самое главное — вернуться в Россию.

— Что же, коль обстоятельства складываются таким образом, что у каждого из нас есть причины торопиться с возвращением на родину, — задумчиво произнес Сергей, — самое разумное будет поехать всем вместе, и как можно скорее. Я принимаю Ваше предложение, Василий Андреевич.

Закревский, все еще бледный от обрушившихся на него новостей, кивнул головой.

— Аннет, — о, простите меня, Юлия Львовна, — Сергей Александрович поедет с нами как гувернер Николеньки.

— Я не возражаю, — пожала плечами Жюли. — Видимо, у Вас, Сергей Александрович, есть на то свои причины.

— Вы правы, Жюли, — ответил Левашов, в душе одобряя то, что она не стала расспрашивать его об этих самых причинах.

После этого тягостного разговора, обитатели небольшого домика разошлись по своим комнатам, а прислуга сбилась с ног, упаковывая багаж. Выезжать решено было наутро, не мешкая более не единого дня.

Василий Андреевич не спал всю ночь. Щемило сердце, от боли, стискивающей грудь, перехватывало дыхание. Боже мой, как же он виноват перед ней! Отчего он решил, что волен взять на себя роль Господа Бога? Стоило ему тогда не сидеть безвылазно в Александровском, оправдывая это заботой о Юле, а съездить в Петербург, он бы непременно узнал о произошедшей трагедии, к тому же они с доктором Леманном и предполагали что-то подобное. Но он не поехал, а теперь по его вине были разлучены долгие годы муж и жена, отец и сын. Да и как встретят теперь объявившуюся столько лет спустя княгиню Шеховскую? Бедная Аннушка, все ее беды только от него! Господи всемогущий, да и не Аннушка вовсе, а Юлия Львовна Шеховская! Ведь он еще тогда, в самый первый день, заметил это потрясающее сходство бабки и внучки, и что мешало ему попытаться разыскать ее родню вместо того, чтобы эгоистично потворствовать своему желанию оставить ее при себе, как живое напоминание о той, кем восхищался в дни юности своей?

На следующий день Закревские спешно покинули Милан. Жюли, погруженная в свои невеселые мысли, прятала лицо в кудряшках Николки и не обратила внимания на бледное лицо Закревского, на то, как он то и дело украдкой растирает ладонью грудь с правой стороны, стараясь дышать ровно и не глубоко. Сергей настоял на том, что поедет в одной карете с прислугой, чтобы не привлекать лишнего внимания к своей персоне.

Странное это было путешествие. Даже неугомонный Николка притих, почувствовав напряжение взрослых, и с куда большим удовольствием ехал с новым гувернером и няней Машей в карете с прислугой, чем с отчего-то загрустившими мамой и дедушкой. Ехали на долгих, выбирая для ночлега небольшие гостиницы, что подальше от города и где поменьше постояльцев. При пересечении границ документы на имя Франсуа Боннара, гувернера юного графского внука, не вызвали никакого интереса у представителей власти ни в Австрии, ни в Пруссии. Чем ближе была граница России, тем хуже становилось Закревскому. Василий Андреевич с большим трудом передвигался, мучительная боль в груди только усиливалась с каждым днем и совершенно изматывала его по ночам.

Жюли за время дороги о многом передумала, успела свыкнуться с мыслью о том, что отныне вся ее жизнь поделена на две части, и, наконец, вышла из того странного оцепенения, в котором пребывала на протяжении почти всего пути. Первым, на кого обратился ее любящий взгляд, был Николка, но он, окруженный заботами Маши, был счастлив и весел, и Юля перевела взгляд на приемного отца, а, заметив его состояние, заволновалась. С одной стороны, ей хотелось как можно быстрее добраться до Петербурга, к тому же был еще и граф Левашов, дела которого не могли ждать, а с другой, состояние Василия Андреевича внушало нешуточное беспокойство.

Знать бы, что ждет в Петербурге? — вздыхала она. — Боже мой, пять лет прошло! Пять лет! Кто бы мог подумать?! Уж лучше было бы никогда не вспомнить о том, кто она есть на самом деле, чем терзаться сейчас тревогой и страхами. Поль. Граф Левашов говорил, что он искал ее, но ныне, наверное, и не вспоминает о ней. Как явиться пред ним спустя столько лет? Как рассказать, почему не давала о себе знать? Поверит ли? А Николенька? — сердце тоскливо сжималось от этих мыслей. Страх быть отвергнутой, оказаться ненужной и забытой денно и нощно не давал покоя.

Разрываясь между желанием не останавливаясь ехать в Россию и необходимостью сделать передышку в той сумасшедшей гонке, в которую превратилось их путешествие из Милана в Россию, Юленька настояла на остановке в Кракове. Врач-поляк, осмотревший Василия Андреевича, настоятельно рекомендовал больному полный покой и советовал воздержаться от поездок до тех пор, пока не наступит улучшение. Закревский и слышать ничего не хотел о том, чтобы задержаться на несколько дней в Кракове, уверяя и Жюли, и Левашова в том, что самое лучшее для него — это, наконец, добраться до дому, а уж там он отдохнет и придет в себя.

Сергей Александрович оказался перед трудным выбором: с одной стороны, чувство долга требовало от него как можно скорее ехать в Петербург, а с другой стороны, были Закревский и Жюли, бросить которых на произвол судьбы в Кракове не позволяла совесть. Видя его колебания, Василий Андреевич уже на следующий день поднялся с постели и, не слушая ничьих возражений, велел Егорке закладывать экипаж, чтобы двигаться далее. Жюли пыталась уговорить его повременить с поездкой, и Левашов пытался уверить в том, что несколько дней задержки не сыграют никакой роковой роли, но Закревский был непреклонен.

Через два дня путешественники пересекли, наконец, границу России, и в Радоме Василию Андреевичу сделалось совсем худо. О том, чтобы везти его куда-то в таком состоянии, не могло быть и речи. Вечером, когда после визита доктора Василий Андреевич забылся тяжелым сном, Серж и Жюли обсуждали, что им делать дальше. Решено было, что Сергей завтра же отправляется в столицу, а Юля после того, как граф хотя бы немного поправится, отвезет его в Закревское, где будет от Сергея ждать вестей о Шеховском. Простившись в Радоме с княгиней Шеховской и графом Закревским, Сергей направился в столицу. Выезжая из города, он был уверен, что видел Василия Андреевича в последний раз. Как бы он ни тешил себя надеждой на то, что теперь у графа и Жюли нет причин торопиться, и столь необходимый Закревскому отдых вернет ему силы, однако ощущение надвигающейся беды не покидало его всю дорогу до Петербурга.