Звезда Любви

Глава 21

Как ни старался Павел Шеховской избегать общества, но все же сделаться затворником окончательно было никак невозможно: полгода официального траура истекли, а столь явная демонстрация чувств в свете считалась mauvais ton (дурной тон). Впрочем, на балах, раутах и суаре князь по-прежнему практически не появлялся. После того памятного разговора с Михаилом он изредка бывал в клубе, в основном по приглашению Горчакова, но в последнее время стал часто замечать на себе какие-то странные сочувствующие взгляды. Однако каждый, с кем бы ни встретился он взглядом, тотчас стремился отвести глаза.

Князь поначалу воспринимал это спокойно, отнеся все на счет недавней трагедии, но когда при его появлении, куда бы он ни вошел — в светскую ли гостиную, в штаб полка или в клуб — стали враз смолкать все разговоры, отметил про себя, что подобное может быть связанно только с какой-нибудь скандальной новостью, а он никакого скандала за собой не знал.

— Может, хоть ты мне пояснишь, mon ami, что сие означает? — обратился он к Михаилу, когда они после ужина у Катенина заехали к Мишелю на Литейный. Полина поспешила удалиться в свои покои, а друзья, устроившись с бренди у камина в библиотеке, продолжили разговор, начатый еще у Катенина.

— Что ты имеешь в виду? Настоятельное приглашение Катенина?

— Нет! — отрезал Шеховской. — С этим-то как раз все ясно, — уже тише добавил он.

— Тогда что? — удивленно вскинул брови Мишель.

— Все эти разговоры, шепотки, которые тотчас умолкают, стоит мне появиться где бы то ни было.

— Il te semblait. (Тебе показалось), — буркнул Горчаков.

— Pas du tout. (Вовсе нет), — также переходя на французский, отозвался Поль.

— Пустое, — нарочито вздохнул Мишель.

— Мишель! — не отводя глаз, укоризненно покачал головой Шеховской.

— Проклятая баба! — пробормотал себе под нос Михаил.

— О ком же это ты столь неласково?! — удивленно приподнял бровь Павел.

— Да кузина твоя, — раздраженно ответил Горчаков. — Язык без костей, вот и болтает что ни попадя.

— Мари? — предчувствие чего-то дурного холодом сжало в сердце. — И что же успела наболтать моя ненаглядная родственница? — процедил Павел.

Горчаков вздохнул, едва заметно покачал головой, отказываясь говорить, но, наткнувшись на непреклонный взгляд, вынужден был продолжить.

— Mademoiselle Валевская высказала совершенно невероятное предположение, что твоя супруга не утонула, а попросту сбежала, — выпалил он.

Павел отставил в сторону недопитый бокал с бренди.

— Сбежала!? — не поверил он своим ушам. — Это невозможно! Поплавский сознался во всем, — гневно добавил он.

— Поговаривают, что ему некто хорошо заплатил за молчание, — неопределенно махнул рукой Михаил. — Глупости все это! — тут же зло заметил он. — Ни за какие деньги, даже имея на совести убийство, человек не станет так оговоривать себя.

— И все же… — побуждая его продолжить, протянул Поль.

— Мари весьма красочно расписала, как молодой Левашов увлекся Юлией Львовной, что многие заметили на балу в доме Шуваловых.

Перед мысленным взором его вновь всплыло видение: Жюли в ярко-красном платье с обворожительной улыбкой кружится в вальсе в объятьях Сержа на том памятном балу в доме сестры Горчакова.

— И что с того? Бал у Шуваловых был на Новый год, Жюли пропала на Пасху. Да и Левашов, поди, давно уже опроверг эти слухи, — ответил Павел, уставившись в пространство.

— Может, и опроверг бы, будь он в Петербурге, — неохотно отозвался Мишель. — Ты разве не знаешь?

— Не знаю чего? — поинтересовался Павел.

— Левашов вместе с дипломатической миссией еще в мае отбыл в Париж с каким-то поручением самого Государя.

— В мае? — эхом отозвался Поль. — Быть того не может!

Друзья замолчали, только дрова потрескивали в камине.

— О чем Вы говорили с Катениным? — прервал затянувшееся молчание Михаил.

— К Александру Андреевичу обратился с просьбой порекомендовать толкового офицера для особых поручений генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Николаевич Муравьев. Если это предложение меня заинтересует, он с удовольствием рекомендовал бы меня Муравьеву. Мне же он настоятельно советовал не отказываться от такого предложения.

— Ну, а ты сам что думаешь по этому поводу? — поинтересовался Горчаков.

— Знаешь, час назад я еще раздумывал, соглашаться ли, а теперь точно соглашусь: уж лучше в Сибирь, чем оставаться в этом серпентариуме, именуемом светом, — ответил Павел, вставая с кресла и улыбаясь улыбкой, не затронувшей его глаз. — Ладно, пора бы и честь знать! — хлопнул он Горчакова по плечу.

Как бы ни невероятно было предположение Мари, но тело так и не нашли, — терзался сомнениями Павел, возвращаясь на Сергиевскую. Шеховской тряхнул головой, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей, но они тотчас возвращались и продолжали назойливо кружить в голове. Жюли пропала в конце апреля, в мае Левашов уехал в Париж. Может ли это быть простым совпадением? Поль глубоко вздохнул, чтобы унять боль, что вдруг с чудовищной силой стиснула сердце. Не смей даже думать о таком! — приказал он себе. — Что, уж лучше думать, что она мертва? — тут же возразил внутренний голос. Господи! Я с ума схожу! Говорю сам с собой, — спешиваясь, недовольно нахмурился он. Передав поводья груму, Павел направился к дому. И если ранее он бы непременно впал в состоянии жгучей ярости, то ныне эта гнусная клевета не вызвала ничего, кроме тянущей щемящей боли. А может, и не клевета вовсе? — лежа ночью без сна, спорил он сам с собою. — О Боже, насколько легче считать ее мертвой, чем смириться с таким предательством! Шеховской со стоном перевернулся. — Нет, не могла! Не такова она, чтобы сбежать с любовником, инсценировав свою смерть. Но откуда тебе знать? Ведь почему-то же отец ее считал авантюристкой, охотницей за состоянием и титулом. И уж точно Жюли не такова, какой кажется на первый взгляд. Каким-то шестым чувством Павел чувствовал в ней скрытый огонь, который словно дремлет и только и ждет случая, чтобы прорваться наружу, и горе тому неосторожному, кто окажется рядом. — Горькие размышления лишили сна. Невыносимо думать о том, но еще более невыносимо стать объектом сплетен, насмешек и домыслов.

Пролежав почти всю ночь без сна, Павел наутро позавтракал в своих апартаментах и собирался отправиться в полк. Он легко сбежал по ступенькам в вестибюль, на ходу застегивая шинель. Надев на голову фуражку, поправил упавшую на глаза русую прядь, натянул перчатки и уже взялся за ручку двери, когда его остановил раздавшийся за спиной голос отца.

— Спешишь?

— Здравствуйте, папенька! — обернулся он. — Нет.

— Тогда задержись. У меня есть разговор к тебе, — продолжил князь.

Павел удивлённо вскинул бровь.

— Это не может обождать до вечера?

Николай Матвеевич отрицательно качнул головой. Видимо, вопрос, который хотел обсудить с ним отец, действительно серьезный, потому как он не послал лакея по своему обыкновению, а сам вышел за ним. Подавив тяжелый вздох, Поль отпустил дверную ручку и прошел вслед за Николаем Матвеевичем в его кабинет. Дождавшись, когда сын плотно прикроет двери, старый князь указал на кресло, предлагая присесть. Павел сбросил на диван шинель и фуражку и только затем опустился в кресло, закинув ногу за ногу.

— Я Вас слушаю, отец!

— До меня тут дошли некоторые слухи, — поморщился князь, — весьма и весьма неприятного свойства.

— Я не в настроении злословить, — отозвался Поль, — и Вы знаете мое мнение на сей счет: я никого никогда не осуждаю и не обсуждаю…

— Да, но в данном случае речь идет о тебе! — перебил его Николай Матвеевич.

— Боюсь, ничего нового Вы мне не скажете, — раздраженно ответил Павел.

Блеклые глаза князя гневно сверкнули, на худом бледном лице проступил нервный румянец.

— Если тебе сие известно, отчего ты тогда не предпринимаешь ничего?!

— Я, папенька, не совсем понимаю, что я должен предпринять? Поехать в Париж? Потребовать сатисфакции у Левашова?

— Если это правда, и твоя жена действительно жива, ты должен потребовать развод!

— Вы сами себе ответили. В том-то и дело, отец, что это всего лишь слухи, и не более. Ни у меня, ни у кого-либо другого нет доказательств ни того, что Жюли погибла, — голос Шеховского дрогнув, выдав владевшее им волнение, — ни того, что она жива и так оригинально пожелала оставить меня. Единственное, что я могу сделать — это положить конец этим толкам.

— Но как?! Как ты собираешься это сделать?!

— Людям неинтересно злословить о том, кого нет у них перед глазами, — усмехнулся Шеховской. — А посему я собираюсь оставить столицу на длительный срок.

— Ты собираешься за ней?! — едва ли не ужасом поинтересовался князь.

— Нет. Если она жива и все действительно так, как говорят, то тогда она все равно, что мертва для меня, — ответил Павел.

Говоря это, он не верил в такую возможность, но даже если это и так, то тогда он солгал, сказав, что в этом случае она для него все равно, что мертва. Если это так, он не успокоится, пока не узнает, почему. Почему она решила оставить его, да еще таким жестоким образом, заставив оплакивать собственную смерть? — Мне сделали предложение поступить на службу к генерал-губернатору Муравьеву чиновником по особым поручениям, и я намерен принять его.

— Возможно, ты прав, — вздохнул Николай Матвеевич, — и это действительно наилучший выход.

— Кстати, Мишель полагает, что во всем этом не обошлось без участия одной нашей юной родственницы. Это действительно так?

Князь только кивнул головой, а по лицу Павла скользнула мрачная улыбка:

— Вот и привел Господь убедиться в любви, — бросил он, выходя из кабинета. Николай Матвеевич проводил его недоумевающим взглядом.

Разговор с отцом оставил тяжелый осадок на душе. Не то, что он сам не думал о том же, но услышать это из уст отца была крайне неприятно. И если поначалу он сомневался в том, принять ли предложение Муравьева, то после этого тяжелого и неприятного разговора был уверен, что поступит именно так. Его ничего не держит в Петербурге. А уж если выяснится, что все слухи вокруг его имени истинная правда, то тем более он не желает находиться здесь, ибо никогда не простит ей такого предательства, коли у нее достанет смелости объявиться в столице вместе со своим любовником.

Изрядно проредив ряды чиновников Восточно-Сибирского ведомства, Муравьев искал им замену из числа молодых и честолюбивых, готовых к трудностям и неустанному труду во благо отечества. По словам Катенина, с которым граф Муравьев был знаком еще по службе на Кавказе, князь Шеховской был именно таким человеком.

Личная встреча князя Шеховского с генерал-губернатором Муравьевым состоялась в аккурат перед Новым годом в доме министра внутренних дел Льва Алексеевича Перовского. Павел Николаевич принял приглашение Перовского исключительно ради того, чтобы иметь возможность свести личное знакомство с графом Муравьевым, который Перовскому доводился родственником и был с ним достаточно близок. Однако при знакомстве Шеховскому показалось, что граф слишком молод для того, чтобы занимать столь высокий пост. Он ожидал увидеть человека военной закалки, строгого и убеленного сединами, а перед ним предстал еще довольно молодой генерал-майор, не лишенный приятности во внешности, его вполне можно было бы назвать привлекательным, если бы не нездоровый цвет лица вследствие обострения перемежающейся лихорадки, заработанной им в прошлых военных походах. В целом Муравьев производил впечатление никак не государственного мужа, а человека веселого, энергичного и легкого в общении. Рассудив однако, что первое впечатление, произведенное на светском рауте и исключительно внешними данными, редко бывает верным, Павел Николаевич решил для начала получше присмотреться к своему возможному начальнику.

Впрочем, и первое мнение самого Николя Николаевича о князе было не слишком высоким: Муравьев пришел к выводу, что перед ним легкомысленный наследник знатного аристократического рода, светский щеголь, повеса, любимец дам, в то время как ему нужен был надежный, не боящийся трудностей неутомимый труженик, воин и исследователь. Сам бы он едва ли счел его подходящим для такой службы, но более чем лестная характеристика, данная Шеховскому Катениным, сыграла свою роль. Муравьев решил рискнуть и лично подтвердил князю свое предложение о поступлении к нему на службу и тут же получил его согласие. Немало занимала Николая Николаевича причина, побудившая князя принять его предложение. Насколько ему было известно, отец Павла Николаевича обладал весьма обширными связями при дворе, и молодого человека по всем признакам ждала блестящая придворная карьера. Оттого и не мог понять Муравьев стремления Павла Николаевича покинуть Петербург. Мелькнула даже мысль, что Павел Николаевич может оказаться одним из тех, кто сочувствует Петрашевскому и иже с ним, а поскольку многих из них нынче арестовывали по обвинению в измене, то Шеховской решил уехать подальше, дабы просто переждать смутное время. Своими сомнениями он поделился с Перовским.

Лев Алексеевич по долгу своей службы знал куда больше того, что было известно всему свету, и мог о многом поведать графу. Как узнал Николай Николаевич из его рассказа, Павел Николаевич действительно попадал в поле зрения управления полиции, но это никак не было связано с его политическими взглядами и убеждениями. Его ложно обвиняли в смерти бывшей la maНtresse (любовницы), но вскоре он был освобожден из-под ареста.

— Но тогда я не понимаю, в чем причина? — пожал плечами Муравьев.

— Это есть дело глубоко личное, — отозвался Перовский, — ну, впрочем, я Вам расскажу о том, что мне известно доподлинно. Вы имеете право знать о том, кому собираетесь доверить весьма сложные дела и свершения. Год назад князь обвенчался с девицей Юлией Львовной Кошелевой, семнадцати лет от роду, и история сия наделала изрядного шуму в светских гостиных.

— А почему тогда Павел Николаевич был нынче один, без супруги? — недовольно заметил Муравьев. — Видимо, не обошлось без скандала?

— Об этом я и собираюсь Вам рассказать, — едва заметно улыбнулся Перовский. — Молодая княгиня Шеховская весьма короткое время выступала в Александринском театре под псевдонимом Анны Быстрицкой, и именно там Павел Николаевич и свел знакомство с нею. Какое-то время их, видимо, связывали отношения, вполне обычные для актрисы и ее покровителя, но все это, как ни странно, содержалось в глубочайшей тайне, пока Павла Николаевича не обвинили в убийстве актрисы того же театра mademoiselle Ла Фонтейн, с которой его связывали такие же отношения, но несколько ранее, до знакомства с Юлией Львовной. Именно тогда Юлия Львовна явилась в участок, призналась в своей связи с Шеховским и подтвердила, что ночь, когда была убита mademoiselle Ла Фонтейн, князь провел у нее, что подтвердил и швейцар ее дома. Павла Николаевича освободили из крепости, и он поступил как человек благородный: дабы спасти репутацию девицы Кошелевой, коей она так безоглядно пожертвовала ради его спасения, женился на ней, причем вопреки воле отца, и заставил того признать этот брак. Должен заметить Вам, молодая княгиня Шеховская — женщина редкой красоты и редкого таланта. У нее дивный голос! Я имел счастье слышать ее исполнение в доме Шереметьевых.

— Вот как? — принялся теребить ус Муравьев.

— И представьте, какая ужасная трагедия разыгралась полгода назад: Юлия Львовна была похищена настоящим убийцей актрисы Ла Фонтейн, она попыталась сбежать от него, но была настигнута им и сброшена с моста в реку Стрелку.

— Неужели погибла?! — ахнул Муравьев.

— А вот этого доподлинно не знает никто! Тело так и не нашли, хотя князь лично принимал участие в поисках. Молодой Шеховской был безутешен.

— Действительно, весьма трагично, — задумчиво произнес Николай Николаевич. — Но это все же не повод менять блестящую карьеру — мне ведь его рекомендовал Катенин, и слышали бы Вы, как рекомендовал! — на трудности жизни в Богом забытом Иркутске.

— А для сего есть иная причина, — понизил голос Перовский, метнув быстрый взгляд в сторону Шеховского. — Некоторое время назад в свете вспомнили, что граф Левашов, который был очень увлечен ею, отбыл с дипломатической миссией в Париж спустя неделю или две после исчезновения княгини. Поговаривают, что она отвечала ему взаимностью и сбежала в Париж с Левашовым, а вся эта история с похищением — чистой воды инсценировка. Она ведь актриса, и надо полагать, что для нее не составило труда разыграть сцену своей якобы смерти.

— Ужасно гадкая история, если это и в самом деле так, — поморщился Муравьев, тотчас в душе проникаясь сочувствием к Шеховскому.

О Боже, женщины! Что им нужно? — думал он, совсем по-иному глядя на князя. — Молод, красив, богат — и покинут. Но зато теперь для него стало вполне объяснимым стремление Шеховского оказаться как можно дальше от Петербурга.

Павел уж давно уладил все свои дела в полку и готов был хоть сейчас отправляться в Иркутск, но его отъезд откладывался по причинам от него не зависящим. Ждали решения Государя по делу капитан-лейтенанта Невельского, который должен был стать его попутчиком в этой поездке.

Надо сказать, что и Муравьев прибыл из Иркутска в Петербург исключительно для того, что решить, наконец, судьбу исследований Амура, проведенных Невельским вопреки высочайшему указанию. Канцлер, граф Нессельроде ратовал за то, чтобы наказать строптивого капитана и разжаловать в матросы за своеволие и неподчинение монаршей власти, в то время как Муравьев вместе с Перовским, зная про проанглийские настроения канцлера, пытались всячески отстоять отважного мореплавателя и донести до Государя всю важность совершенных им открытий. Англия имела свои интересы на западном побережье Тихого океана, и граф Нессельроде, поддерживающий политику английского правительства, пытался всячески воспрепятствовать освоению русскими территорий, лежащих за Амуром. Однако 12 февраля дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки, и вопреки желаниям Карла Васильевича Нессельроде Невельской не только был оправдан в глазах Государя, но даже был награжден Орденом Владимира 4 степени. "Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен" — так гласила резолюция Николая I на докладе Особого Комитета по делу Невельского. Теперь можно было ехать.

В Петербурге нынешней зимой стояли трескучие морозы, каких давно не помнили. Шеховской, поеживаясь, вышел из возка у дома Горчакова на Литейном и отпустил возницу. Усмехнувшись, князь подумал о том, каково придется ему в Сибири, если он в столице промерзает до костей. Легко взбежав по ступеням, Павел торопливо прошел в вестибюль. Он заехал лишь проститься, потому как уже завтра отбывал в Иркутск. Он не собирался задерживаться, но Полина попросила его остаться на обед, и он не смог отказать.

За обедом речь пошла о его новом назначении. Княгиня Горчакова говорила мало, в основном прислушиваясь к разговору между Шеховским и своим супругом.

— Не жалеешь, что променял Петербург на Богом забытую дыру? — весело поинтересовался Мишель.

Горчаков и не скрывал, что доволен тем, что Павел уезжает. Да, он ощущал при этом себя последним эгоистом, но надеялся, что с отъездом Шеховского наладятся его отношения с молодой супругой.

— Я напишу тебе, когда доберусь до места и составлю собственное мнение о том, — смеясь, ответил Павел. — Не стоит доверять суждениям тех, кто там ни разу не был.

— А Вы в Иркутск надолго? — не удержалась Полина и тотчас покраснела под пристальным взглядом Михаила.

Павел кашлянул, пытаясь скрыть неловкость. Подняв глаза от тарелки, он внимательно посмотрел на Полин.

— Это зависит не от меня. Я поступаю на службу к генерал-губернатору и отныне собой не располагаю, — сухо ответил он.

За столом повисла тишина. Полина уткнулась в тарелку и прикусила губу, кляня себя в душе за вопрос, что с головой выдал ее интерес к Шеховскому Поблагодарив хозяев за гостеприимство, Павел поднялся из-за стола и, заверив их, что вынужден спешить, потому как многое еще не готово к отъезду, торопливо откланялся. Супруги остались наедине. Опустив глаза, Полина комкала в руке край скатерти: она почти физически ощущала исходящую от Мишеля злость.

— Ну, что же, Полина Львовна, — медленно заговорил он на удивление безразличным голосом, — мне представляется лучшим решением разъехаться. Выбирайте, где бы Вы хотели поселиться, у меня есть имение под Петербургом и другое в Орловской губернии.

Каждое его слово тяжелым камнем ложилось на сердце. Полина вскинула полные слез глаза на Михаила. Боже! Разъехаться?! Какой стыд! Уж светский Петербург не преминет воспользоваться случаем перемыть косточки молодой княгине Горчаковой, которую муж пожелал оставить спустя три месяца после свадьбы.

— А если я пожелаю остаться в столице? — сверкнула она непокорным взглядом в сторону мужа.

— Тогда уеду я! — веско ответил Горчаков.

— И ничто не заставит Вас переменить своего решения? — дрожащим голосом спросила она.

— А чего ради мне менять решение? Разве Вы не этого хотели? Свободы от меня?

Горчаков поднялся из-за стола и направился к выходу из столовой. Опомнившись от потрясения, Полина бросилась за ним:

— Мишель!

Князь остановился, но не обернулся.

— Мишель, Вы не правы!

— В чем не прав, сударыня? В том, что вижу Вас насквозь? В том, что Вы влюблены в другого?

— Мишель, да откуда Вам знать, если я сама ничего не знаю! Прошу Вас, не оставляйте меня, — тихо попросила Полина. — Я не вынесу этого! Вы ведь и сами избегаете меня, — вдруг быстро заговорила она. — Вы отталкиваете меня…

Михаил развернулся, с удивлением глядя в ее раскрасневшееся лицо. О да, она была прелестна, когда, волнуясь и сбиваясь, говорила ему о том, что он пренебрегает ею, что ей просто нужно время, чтобы все у них стало так, как прежде, до злополучной Пасхи! Горчаков смотрел на нее, как на нечто диковинное, как, например, он мог бы смотреть на яркую бабочку, или красивый цветок, любуясь, но не понимая сути того, что она пыталась сказать ему сейчас.

— Ах! Вы не слушаете меня! — воскликнула она, заметив его отстранённый взгляд, и вдруг разразилась слезами, что давно уж подступили к глазам и жгли их все сильнее с каждой минутой.

— Полин, — Мишель шагнул к ней и неловко приобнял вздрагивающие плечики.

— Вы говорили, что любите меня, — всхлипывая, продолжила она. — Говорили, что я нужна Вам, а нынче отшвыривайте, как ненужную вещь, и все потому, что вбили себе в голову, будто я люблю Шеховского.

— А разве нет? — выпустил ее из объятий Горчаков. — Разве нет?! — повторил он.

— Я не знаю, — вздохнула Полина. — Ах! Правда, я не знаю! Это все так сложно. Вы не поймете!

— Отчего же? Попытайтесь объяснить, — задумчиво ответил Михаил.

Ему показалось, что он знает, о чем она хочет сказать, но все же хотел об этом услышать от нее.

— Я не скрываю, что была влюблена в Павла Николаевича, — начала Полина.

— И кто ж его не любит, — прошептал себе под нос заметил князь, вспомнив слова своей старшей сестры Катиш, которые некогда смутили и самого Шеховского. Михаил тогда как бы в шутку поинтересовался у сестры ее женским мнением о том, почему дамы всегда предпочитают ему Павла.

— Да что ж тут мудреного? — удивилась Катишь. — Ты вот, Мишель, больше на медведя похож, солидный да степенный, не пошутишь, не улыбнешься, и с самого детства таким был, а Поль, — тут она восхищенно закатила глаза к потолку, — он как мечта, тонкий да звонкий. Кудри золотые, в глазах огонь, плечи широки, талия тонкая, — глаз не отвесть!

— Но потом, когда Жюли исчезла… Мне показалось, что… Ах, неважно! Я люблю свою любовь к нему, а не его, — выпалила Полин и сама испугалась своих слов.

Но слово, как известно, не воробей…

— Так трудно забыть муки первой любви, — потупила она взор. — Так трудно! — покачала она головой.

— Может, Вы и правы, Полин, — тихо ответил Михаил. — Мне о том не ведомо. Я знаю только, что я Вас люблю, и Ваше равнодушие причиняет мне страдание, — вдруг добавил он.

Полина подняла заплаканные глаза и уже не смогла отвести их от лица своего супруга. Его обычно столь непроницаемый вид, броня ледяного равнодушия, которой он отгораживался от нее, сейчас вдруг дала трещину, и она явственно читала в его взгляде все его чувства. Невыносимым стыдом обожгло душу. Она и в самом деле ни разу не подумала о том, что причиняет ему боль своими поступками. Упиваясь жалостью к себе, лелея разбитые мечты и надежды, она отворачивалась от его терзаний и мучений.

— Мишель…

— Пустое это, сударыня! — вздохнул он.

Княгиня покачала головой.

— Давайте вернемся к этому разговору позже, — попросила она.

— Как пожелаете, — отозвался Михаил.

Дверь за ним бесшумно закрылась, и Полина осталась одна. Что же ей делать? Если все останется, как сейчас, Мишель непременно захочет разъехаться, и наверняка не изменит решения. Но он только что говорил, что любит меня, — на сердце потеплело от этой мысли, — а если любит, значит, сможет простить, только вот первый шаг к примирению, по всей видимости, сделать придется ей самой. И сделаю! — решительно расправила она плечи. Сегодня же! Может, и не захочет он потом отсылать меня от себя.

От Горчаковых Павел отправился в гостиницу "Бокэн", где остановился Муравьев. Перед отъездом Николай Николаевич просил его зайти с тем, чтобы передать с ним утвержденные в Петербурге инструкции для губернатора Камчатки Завойко. Эта встреча с Муравьевым один на один в гостиничном номере была куда более плодотворной. Николай Николаевич имел возможность более внимательно присмотреться к Шеховскому. Для себя он отметил цепкий взгляд, трезвые суждения, а самое главное — огромное желание вникнуть в суть происходящего, понять весь глубинный смысл того, что ему предстояло сделать. Найдя в лице молодого Шеховского внимательного и заинтересованного слушателя, Муравьев с воодушевлением принялся делиться с ним своими планами по обустройству восточной окраины великой империи. В свою очередь, Павла приятно поразила горячность молодого генерал-губернатора, его стремление укреплять величие России и на самых дальних ее рубежах. Он говорил так увлеченно, что Поль отметил, что он и сам уже загорелся идеями Николая Николаевича.

До Иркутска Шеховскому предстояло ехать с капитаном Невельским, а оттуда почти сразу же отправляться далее — на Камчатку, в Петропавловск. Ради любопытства заглянув в карту, он был поражен расстоянием, которое отделяет Петропавловск от Петербурга. Неужели и там, в Богом забытой глуши, живут люди? Павел с трудом мог представить себе, как ему удастся одолеть такой путь. У Муравьева он познакомился и со своим попутчиком, обласканным ныне сильными мира сего капитаном второго ранга Геннадием Ивановичем Невельским, который был лет на десять старше Павла и внешне никак не походил на героя, подвигами которого восхищался Петербург. Услышав, что князю путь лежит на Камчатку, он стал с восторгом рассказывать об Авачинской бухте, на которой расположен Петропавловск, о том, какой прекрасный порт может быть воздвигнут на ее берегах, но в тоже время сокрушался, что прискорбно мало внимания уделяется Амуру и его прибрежным областям.

— Да Вы поймите, Павел Николаевич, жизнь на Камчатке не возможна без того, чтобы не использовать Амур, — доказывал он Шеховскому, ухватившись по своей привычке за пуговицу его мундира. — Я не спорю, Камчатка сама по себе хороша, но это голодная земля, которая не сможет прокормить себя, а везти туда продовольствие сушей — это же так долго, так дорого! В то время как Амур может и должен стать тем водным путем, который будет снабжать Петропавловск.

— Я понимаю, — улыбался Поль, хотя ни черта не понимал в том, что говорил молодой капитан, но дал себе слово, что по дороге в Иркутск непременно разберется во всем этом.

В середине февраля из Петербурга выехала казенная тройка, увозя путешественников в далекую Сибирь. Дорогой молодые люди почти не разговаривали — это было совершенно невозможно, потому что чем дальше тройка удалялась на Восток, тем холоднее становилось. Дыхание вырывалось изо рта белыми облачками пара, застывая инеем на воротниках теплых шуб. Но вечерами, останавливаясь на ночлег, когда после ужина совершенно не чем было занять себя, Геннадий Иванович много рассказывал Шеховскому об Иркутске, Камчатке и тамошних жителях. Тот был прекрасным слушателем, но при этом не спешил делиться подробностями своей жизни, своими мыслями, молчал и о причинах, побудивших его оставить великосветский Петербург и отправиться в Сибирь, и Невельского порой поражала замкнутость и угрюмость молодого князя.

Павел знал от Муравьева, что Геннадий Иванович едет к невесте, и замечал, что иногда на Невельского находил мечтательных вид, когда он словно бы оказывался на берегах далекой Ангары, с милой его сердцу Екатериной Ивановной, которая преданно ждала его возвращения из Петербурга. И князь по-доброму завидовал ему в такие минуты. Невельской часто говорил о ней, рассказывал, какая она умная, красивая утонченная, какой прекрасный у нее голос, а Поль в такие моменты молчал, вспоминая большие темные глаза, водопад черных шелковистых локонов и дивный голос, которому рукоплескала добрая половина светского Петербурга.

Ужиная поздно вечером на какой-то почтовой станции в жарко натопленной комнате для постояльцев, Невельской совершенно случайно заметил в распахнутом вороте тонкой рубашки князя два обручальных кольца на шелковом гайтане рядом с нательным крестом. Перехватив его удивленный взгляд, Павел криво усмехнулся.

— Это моей жены и мое. Она погибла, — ответил он на невысказанный вопрос.

— Мне жаль, — растерянно пробормотал Невельской.

— Мне тоже, — каким-то безжизненным голосом ответил Шеховской.

Геннадий Иванович смутился, словно заглянул туда, куда ему было не положено, узнал о том, чего знать был не должен.

Больше они к этому разговору не возвращались, но после этого Невельской старался не заводить разговоров о своей невесте, дабы не напоминать князю о его утрате. Чем дальше уезжали они от Петербурга, тем разительнее становились перемены в окружающем их ландшафте. Пологие холмы и равнины сменились высокими сопками, покрытыми густым непролазным лесом, состоящим преимущественно из высокой добротной сосны и крепкой березы. Бог мой, какое богатство! — поражался Шеховской. Как красив и суров этот дикий край. За Уралом им практически не встречались помещичьи усадьбы, да и деревни здесь были совсем иные, не такие, какими он привык их видеть. Избы здесь строили высокими, но снега было столько, что и их заваливало по самые окна. Иркутск, привольно раскинувшийся на берегах Ангары, встретил их ясной морозной погодой, сиянием куполов местных церквей, отчетливо проступающих через синеватую морозную дымку и сибирским гостеприимством. Невельской сразу по прибытию отправился к Зариным, в дом своей невесты, а Шеховского, несмотря на отсутствие хозяина, тепло приняли в доме губернатора.