Звезда Любви

Глава 8

Вернувшись домой после прогулки с Шеховским, Полина хотела тихо спрятаться в своей комнате, но в гостиной уютно устроились Серж и Докки, и пройти мимо них незамеченной было совершенно невозможно. Разумеется, Докки буквально распирало от любопытства, и она буквально набросилась на нее с вопросами, но Полина только отмахнулась и, зажав уши руками, вбежала в свою комнату. И только повернув в дверях спальни ключ и без сил упав в кресло, она смогла дать волю слезам, что держала в себе с момента прощания с Шеховским. Боже! Как больно! Неужто это можно вынести?! Пережить?! Все так стремительно — вчера взлететь к самым небесам, ощутить, что есть счастье, почти держать его в своих руках, и вдруг упустить, упасть, разбиться на осколки! Как же найти в себе силы не показать своей боли, не дать повода для жалости и насмешек тех, кто еще вчера завидовал ей?

Совершенно оглушенная своим горем, она не слышала ни встревоженного голоса снохи за дверью, ни требований брата открыть "эту чертову дверь", и только когда Сергей, выломав замок, ворвался в комнату, очнулась от своих горестных дум.

— Полин! — начал было он, но осекся, увидев измученное бледное лицо сестры.

Подойдя к креслу, Серж опустился на колени рядом с сестрой и взял в руки холодные, как лед, ладони.

— Полюшка, родная моя, что с тобой? — пытаясь заглянуть ей в глаза, тихо спросил Кошелев. — Неужто обидел тебя князь?

— Можно ли обидой разбитые мечты назвать? — прошептала Полина, поднимая на него глаза. — Он сказал, что ошибся, Серж! — рассмеялась она истерическим смехом. — Я его ошибка!

— Как это, Полин? Как ошибся? — тихонько встряхнул ее Сергей, встревоженный и этим смехом, и сумасшедшим блеском глаз, и хладом ладоней.

— Павел Николаевич сказал, что ошибся, — выговорила она, скривив губы в горькой усмешке. — Предложение его было ошибкой, потому как он понял, что не питает ко мне глубоких чувств.

Кошелев выпрямился, потер кончиками пальцев лоб и виски, как делал всегда в минуты сильного душевного волнения.

— Это, видимо дурной сон, — пробормотал он, — два дня минуло, с чего бы ему так перемениться к тебе?

Полина вскинула на брата заплаканные глаза.

— Он не менялся! Он никогда не любил меня, Серж! Павел Николаевич мне сам в том признался.

— Не может этого быть. Не может… — нервно прошёлся по комнате Сергей. — Еще в Кузьминках я был уверен, что князь к тебе интерес имеет. Не мог он так быстро перемениться…

— Ты меня не слушаешь, Серж. Он не любил меня ни единого мгновения, — истерично разрыдалась Полина.

— Je ne laisserai pas cela ainsi. Cette injure. (Я этого так не оставлю. Это оскорбление (фр.)), — пробормотал Кошелев, резко останавливаясь.

— Нет, Серж, только не это! — поднялась ему навстречу Полина. — Не нужно! Сейчас никто не знает об этой злосчастной помолвке, и мне думать страшно, что будет, если прознают, что князь Шеховской отказался от меня. Стоит только этим слухам попасть на языки, и для меня это будет смерти подобно, — простонала она. — Начнут не так доискиваться до причины, как искать во мне всевозможные изъяны. Уж лучше тогда сразу в Кузьминки вернуться, чем позор такой. Не будем раздувать скандал. Сезон ведь только начался. Я снова буду выезжать — не сразу, но обязательно буду. Мне бы только сил найти, — сквозь слезы улыбнулась девушка. — Даст Бог, все образуется.

— Ты же любишь его? — удержал ее за руки Сергей.

— Что с того? — опустила глаза Полин. — Забыть его — вот единственно, о чем мне думать надо нынче. Это с самого начала было химерой, обманом, а я, дурочка, мечтать себе позволила. Глупо было надеяться! А та поспешность, с которой он заговорил о браке… Помнишь, я еще и сомневалась, когда домой ехали? Лишь сейчас я понимаю, что были какие-то иные причины, только не любовь. Не любовь… — повторила она, уставившись невидящим взглядом куда-то поверх его плеча.

— Ну, полно убиваться, — тихо ответил Кошелев. — Как бы то ни было, ничего нельзя изменить. Однако ж как легко его сиятельство словом своим бросается! — не сдержался Сергей.

Докки, до этого пребывавшая в совершеннейшей растерянности, выслушивая горькую исповедь Полины, обняла ее и присела вместе с ней на софу. Ей хотелось ободрить ее, как-то утешить, но что тут можно сказать? Где взять слова такие, чтобы боль души унять?

— Это пройдет, пройдет и забудется, — вздохнула она. — На все воля Божья, Полин, и, может, Господь отвел от Вас беду куда более страшную…

— Может, и так. Пусть это мне утешением будет, — потерла Полина виски, начинающие пульсировать тянущей болью. — Я прилягу, пожалуй, — вздохнула она.

— Конечно, — засуетилась Докки, — я Глафиру пришлю.

Выйдя от Анны, Шеховской бесцельно брел по улицам столицы, совершенно не замечая знакомых к их искреннему изумлению. Еще никто и никогда не подвергал сомнению данное им слово, но в праве ли он был упрекать в этом Анну, коли сейчас и сам теми же сомнениями терзался? Как горячо он пытался убедить ее в том чувстве, что так внезапно открылось ему самому! Но так ли далека она была от истины, не желая соглашаться с ним? Сейчас, когда ее не было рядом, и сумасшедшее желание не кружило голову, не горячило кровь, он попытался увидеть все ее глазами, — и к нему пришло понимание того, чего в эгоизме своем он замечать изначально не желал.

Глупо и наивно было бы полагать, что отец позволит ему, единственному наследнику рода Шеховских, жить, как Бог на душу положит, позабыв о долге, об обязанностях, титулом налагаемых, а для Анны, как, впрочем, и для молвы, нет никакой разницы между любовницей и возлюбленной. "Я Вам не верю", — снова и снова в мыслях слышал он ее слова. Обвенчаться без отцовского благословения с девицей без роду, без племени, о которой он и сам толком ничего не знает… Павел вздрогнул, представив последствия такого решения. Не слишком ли высока цена? Зная родителя своего, он легко мог предположить, что Николай Матвеевич пойдет на все, чтобы не допустить брака этого. И прав был Мишель, когда говорил, что он рассудка лишился, коль мысли его подобные посещают. Но почему же порою ему кажется, что он знает Анну, и притом знает давно? Где могли пути их пересечься? Но сколько бы он ни думал о том, туманное прошлое mademoiselle Быстрицкой от мыслей этих не становилось ни яснее, ни понятнее. Отчего ему кажется, будто она скрыться пытается от кого-то? Но какие недруги могут быть у нее? Если только действительно она холопка беглая. Может, она была актеркой в театре крепостном, — фантазировал он себе — да сбежала от домогательств хозяина своего? А ему что с того? Он ей, как на духу, открылся в чувствах своих, а его отвергли безо всякой надежды. Права Анна: нет у них будущего. Правильно будет оставить ее в покое и, следуя желанию папеньки, жениться если не Алекс, то на любой другой, что родителя его устроит, а об Анне забыть. Забыть?! Да где бы только сил взять, если все мысли о ней! — чертыхнулся Шеховской, сворачивая на Сергиевскую улицу.

Когда он вернулся домой, на улицы столицы уж давно спустился осенний промозглый вечер. Закрылись лавки, разошелся по домам рабочий люд, и лишь великосветский Петербург только начинал жить прихотливой ночной жизнью, поражая обывателя роскошью своих развлечений, ожидая от устраиваемых вечеров и балов приятных впечатлений и восторженных отзывов в кругу избранных.

Шеховской не собирался нынче выезжать, и вечер хотел скоротать с бутылкой бренди в библиотеке, зная, что об эту пору вряд ли кто-нибудь его там потревожит. Устроившись в кресле, он безучастно взирал на попытки Прохора стащить с него узкие высокие сапоги. Наконец, его денщику удалось справиться с этой нелёгкой задачей, и, забрав мундир и сапоги, Прохор, что-то ворча себе под нос, удалился в гардеробную, а Павел остался один. Навалилась хандра и усталость. Не хотелось никого видеть, но в дверь постучали.

— Войдите! — негромко бросил Поль, не сумев, однако, скрыть раздражение.

Престарелый дворецкий Шеховских, расслышав недовольство в голосе молодого барина и зная его горячий нрав, бочком вошел в комнату.

— Что там? — кивнул на серебряный поднос Шеховской.

— Письмо Вам, барин, — отозвался тот.

— Просили ответ?

— Никак нет, но просили передать, что дело не терпит отлагательства.

Павел протянул руку за конвертом. Знакомый почерк и аромат, исходивший от веленевой бумаги, вызвали раздражение. С тяжелым вздохом князь вскрыл конверт и погрузился в чтение. В письме Элен умоляла его приехать, потому как боялась доверить слова, что хотела сказать ему, бумаге, но уверяла, что для нее это вопрос жизни или смерти.

— Прохор, — кликнул он своего денщика, — подай рубаху свежую и сюртук синий.

— Далеко ли собрались, Ваше сиятельство? — показалось лицо слуги из-за двери в гардеробную.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отмахнулся Поль. — Поторопись.

Часом позже, стоя у парадного дома, где жила Элен, он уже сомневался в необходимости этого визита. Зная Лену, можно было предположить, что это очередная попытка вернуть его расположение, но вдруг и в самом деле что-то серьезное? Я только поднимусь, узнаю, в чем дело, и если ей не ничто не угрожает, сразу уеду, — решил Шеховской и толкнул двери в парадное.

Элен открыла двери сразу, как только он постучал. Павел вошел в небольшую прихожую и не сдержал понимающей усмешки: легкое прозрачное одеяние на ней не оставляло места для воображения.

— Элен, ты неисправима, — улыбнулся он.

— Я должна была увидеться с Вами, — улыбнулась она в ответ, приглашая князя в гостиную и понимая, что игра ее разгадана, а потому нет более смысла скрывать истинную причину ее просьбы.

— Выпьете? — взяла она в руки графин с бренди.

— Не откажусь, — устраиваясь в кресле, ответил Поль.

Глядя на Элен поверх бокала, князь ждал ее слов, равнодушно наблюдая, как она, нервничая, расхаживает по комнате, а полы ее одеяния развеваются, обнажая стройные ноги под прозрачной сорочкой. Видя, что ее ухищрения воззвать к его мужскому началу не возымели действия, она остановилась перед ним. Глядя прямо в глаза Поля, она забрала из его рук полупустой бокал и, аккуратно поставив его на стол, присела к нему на колени, обвив шею тонкими надушенными руками.

— Я не могу жить без Вас, — горячо прошептала ему на ухо. — Я сделаю все, что Вы пожелаете, только не оставляйте меня, прошу…

Шеховской оторвал ее руки от своей шеи и, столкнув женщину с коленей, поднялся с кресла.

— Это бессмысленный разговор, madam, — отвернулся он от нее и отошел он к окну. — Если бы я знал, что Ваши разговоры о жизни и смерти только уловка, я бы не пришел, — раздраженно бросил он.

— Поль, но для меня это действительно вопрос жизни и смерти, — отчаянно прошептала она, падая на колени за его спиной. — Я люблю Вас! У меня не осталось ничего — ни гордости, ни порядочности. Мне ничего не нужно, кроме Вас.

Князь резко обернулся, сдернул с шеи душивший его шелковый галстук и швырнул его в кресло. Ему так хотелось побыстрее покончить с этим фарсом, что он едва сдерживал злость. Лена поднялась с коленей и приблизилась к нему, не отводя глаз от надменного лица.

— Пожалуйста… — прошептала она, заламывая руки. — Не отвергайте меня! Нам ведь было так хорошо вдвоем. Мне даже казалось, что Вы хоть немного, но любили меня.

— Это все осталось в прошлом. Нет смысла повторяться, Элен! Да, нам было хорошо, так пусть это и останется в воспоминаниях, не будем омрачать их.

— Это все она, ваша Анна! — зло выкрикнула Элен. — Я ведь могу изрядно попортить ей кровь в театре — о, да, еще и как могу! Не надо сбрасывать меня со счетов, мой золотой князь!

— Это что, шантаж?! — вскинул бровь Павел. — Не стоит, madam, опускаться столь низко.

— Куда уж ниже?! — парировала Лена, повышая голос. — Я здесь, у Ваших ног — можно ли опуститься ниже, Ваше сиятельство!?

— Вы повторяетесь, сударыня, — устало вздохнул Шеховской. — Вы ведете себя, как вздорная ревнивая супруга, не имея на то никаких прав. Право, я устал от Ваших истерик! Мой Вам совет: смиритесь, найдите себе покровителя… В этом я могу Вам помочь.

— Поль, — тон Элен вновь смягчился, — не будем сориться!

— Вы правы, действительно не будем! — усмехнулся князь. — Сказать нам друг другу больше нечего, а потому довольно переливать из пустого в порожнее. Оставьте, madam, Ваши бесплодные попытки вернуть то, чего вернуть нельзя.

— Как же Вы жестоки ко мне! Неужели Ваше сердце никогда не болело, не истекало кровью от невозможности быть с тем, кто дороже самой жизни?

Павел молчал некоторое время. Слова ее затронули какие-то тайные струны души и отозвались в ней ноющей болью. Подавив тяжелый вздох, он взялся за дверную ручку.

— Мне пора, — покачал головой Шеховский и вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Схватив со стола недопитый им бренди, Лена со всего размаху запустила бокал в только что закрывшуюся дверь.

— Ненавижу! Ненавижу! — истерично кричала она, глядя на осколки хрусталя, а потом кинулась к окну и распахнула настежь оконную раму, которую утром с трудом задвинул на место дюжий лакей. Свесившись с подоконника и глядя на то, как Шеховской спокойно усаживается в экипаж, она выкрикнула в темноту осенней петербургской ночи:

— Чтоб Вам в аду сгореть, Павел Николаевич!

Поль поднял голову и пару раз хлопнул в ладоши.

— Браво, Элен! Вы неподражаемы! Я всегда знал, что у Вас есть склонность к драматическим эффектам, — отвесил он ей шутливый поклон. — Трогай! — бросил вознице, закрывая за собой дверцу экипажа.

Лена так и стояла у распахнутого окна, слушая, как цокот копыт удаляется в темноте. Услышав, как открылась входная дверь, она похолодела от страха. Кто мог войти? Взяв в руку тяжелый графин с бренди, она крадучись направилась в прихожую, но увидев перед собой Поплавского, облегченно вздохнула.

— Аристарх Павлович, что Вам угодно? — поставив на полку графин и пытаясь поплотнее запахнуть пеньюар, поинтересовалась она.

— Я услышал шум, громкие голоса и подумал, что Вам, возможно, необходима помощь, — раздевая ее взглядом, ответил Поплавский.

— Благодарю, у меня все в порядке, — холодно отозвалась Элен. — Вы можете идти.

Поплавский не двинулся с места.

— Идите же, Аристарх Павлович! — повысила она голос. — Мне Ваша помощь не требуется!

Но помощник Гедеонова рухнул перед ней на колени и, обхватив руками ее бедра, прижался лицом к животу.

— Не прогоняйте меня, Элен! Я знаю, Вы не любите меня, но позвольте просто быть рядом. Я сделаю для Вас все, что пожелаете! — горячо зашептал он.

— Все?! — недобро усмехнулась Лена шальной мысли, что вдруг пришла ей в голову. — А если я попрошу Вас убить ради меня?

— Только скажите, кого! — не раздумывая, отозвался Аристарх.

— Даже так?! Вы в самом деле готовы на все? — недоверчиво уставилась она на него. — Я хочу, чтобы Анна умерла! Мне все равно, как Вы от нее избавитесь!

— Я сделаю, все сделаю, — Поплавский поднялся с коленей и попытался обнять ее, потянувшись губами к ее губам.

Но Элен с отвращением отвернулась и оттолкнула его, что было сил.

— Вы все сделаете? Боже! Вы даже не смешны, Аристарх Павлович, — Вы жалки! Убить! Да Вы и клопа раздавить не сможете! Убирайтесь!

Не глядя на него, она пошла в гостиную, полагая, что он, как всегда, покорно удалится. Каково же было ее удивление, когда, обернувшись, она увидела его за своей спиной.

— Элен, — прошептал он. — Вы не можете прогнать меня!

— Могу! — рассмеялась она. — Могу, Аристарх Павлович! Перестаньте преследовать меня, или я расскажу Александру Михайловичу о Ваших махинациях. Вы думаете, я не знаю, что Вы подворовываете?! Что недоплачиваете певчим, ссылаясь на то, что денег нету?!

Поплавский, нервно кусая губы, смотрел на нее. Злость и ярость темной волной поднимались в душе, туманя рассудок. Где бы она была, если бы он не нашел ее в каком-то борделе Петербурга и не привел к Гедеонову пять лет назад?! Она же ему всем обязана, но как коротка память ее, однако!

— Madam, вы уже забыли о том, откуда я вытащил Вас? — свистящим шепотом проговорил он. — Кем Вы были? Дешевой потаскухой! Впрочем, Вы и сейчас ею являетесь, разве что клиенты у Вас нынче более денежные, — попытался он уязвить ее, кивнув на темно-синий шелковый галстук, лежащий в кресле.

Лена только расхохоталась, глядя ему в глаза.

— Полно, Вам никто не поверит! Убирайтесь! — неожиданно сильно оттолкнула она его. Поплавский качнулся и оступился. Его затрясло от негодования, злости, оскорбленного самолюбия. Доколе она будет издеваться над ним?! Обхватив ее за талию, Аристарх повалил женщину на ковер и навалился сверху.

— Ты сполна заплатишь мне за все! За унижение, за насмешки, — тяжело дыша, заговорил он.

Лена извивалась под ним, как змея, пытаясь сбросить его с себя, но силы были неравны. Повернувшись к нему и с ненавистью глядя в его глаза, Элен плюнула ему в лицо.

— Ублюдок! Слезь с меня, — прошипела она, пытаясь дотянуться руками до его лица и мгновенно утратив весь свой светский лоск.

Аристарх и сам не понял, в какой момент его ладони сомкнулись на тонкой шее. Еще мгновение назад она осыпала его оскорблениями и проклятьями, а ныне лежала абсолютно неподвижно. Отняв руки от ее горла, он с ужасом уставился на покойницу. Глаза ее вылезли из орбит, лицо быстро синело, не оставляя ничего от былой красоты.

Испугавшись, он вскочил на ноги и лихорадочно огляделся. Взгляд его упал на галстук, который он заметил сразу же, едва только вошел в комнату. Схватив шелковый лоскут, Поплавский туго затянул его на шее покойницы и пятясь выскочил из комнаты. Вечером он долго стоял на площадке, прислушиваясь к голосам в квартире Элен, а потом увидел Шеховского, спускающегося по лестнице, и, значит, галстук принадлежит его сиятельству. Перекрестившись, Аристарх покинул квартиру mademoiselle Ла Фонтейн.

Надо спешить, — билась в мозгу лихорадочная мысль. — Он должен пойти в участок и сказать, что слышал шум ссоры у соседки, а когда пришел узнать в чем дело, увидел ее уже мертвой. Не забыть упомянуть, что видел ее бывшего любовника, — закивал он головой сам себе. Поднявшись к себе, Аристарх схватил свой каррик и, забыв запереть двери, бросился вниз по лестнице, на ходу просовывая руки в рукава и что-то бубня себе под нос. Редкие прохожие с изумлением оборачивались вслед стремительно бегущему по улице мужчине.

Добравшись до участка, Поплавский принялся тарабанить в запертые двери. Заспанный урядник открыл ему и недовольно уставился на сумасшедшего, который, отчаянно жестикулируя, пытался что-то рассказать, но услышав слово "убийство", встрепенулся и впустил нежданного посетителя. Выслушав сбивчивую речь Поплавского, урядник нахмурился: человек, сидящий перед ним, выдвигал весьма серьезные обвинения против князя Шеховского. Боясь попасть впросак, полицейский написал записку исправнику и, разбудив солдата, приставленного для охраны участка, отправил его к начальству, ожидая дальнейших указаний.

Свидание с Элен оставило горький осадок в душе. К раздражению примешивалась жалость к ней. После того, как его самого отвергли утром, Шеховскому стали понятнее ее чувства, ведь такую же боль и пустоту он ощущал нынче в себе. Захотелось побыть одному, пройтись, глотнуть свежего воздуха. Стукнув в стенку кареты, Поль остановил экипаж, и, отпустив возницу, неспешным шагом направился в сторону Дворцовой площади. Дойдя до площади, Шеховской перешел Певческий мост и пошел вдоль Набережной Мойки. Ветер трепал непокрытые кудри, раздувал пелерину его каррика, норовил забраться под полы одежды, но он не обращал на это никакого внимания. Свернув в Волынский переулок, князь вышел на Большую Конюшенную. Ноги сами принесли к трактиру Демута. Сев за столик, небрежным жестом подозвал прислугу. Поль не помнил, сколько выпил. Домой он явился только под утро, в сильном подпитии. Верный Прохор, встретив барина в вестибюле, подставил свое широкое плечо и не без труда дотащил его сиятельство до спальни. Ворча по своему обыкновению, денщик помог ему избавиться от одежды и уложил в постель. Едва голова коснулась подушки, Павел провалился в пьяный сон без сновидений.

Его разбудили громкие голоса. С трудом открыв глаза, Шеховской сел на постели. Голова кружилась от выпитого накануне бренди. Его глазам предстала настолько странная картина, что он принял ее за кошмарный сон: отец в гневе что-то громко говорил исправнику и двум жандармам, которые по какой-то прихоти оказались в его спальне. Схватившись за виски, князь со стоном рухнул на подушку.

— Где ты был ночью?! — повернулся к сыну Николай Матвеевич.

— Не помню, — выдохнул Павел, обозревая присутствующих мутным взглядом.

— Ты знаешь, в чем тебя обвиняют?! — потеряв терпение, вскричал князь Николай.

— Бога ради, потише! — скривился Поль.

— Ваше сиятельство, — выступил вперед исправник, обращаясь к Шеховскому-старшему, — дозвольте мне прояснить суть дела.

— Говорите, — недовольно бросил Николай Матвеевич.

Откашлявшись и преисполнившись важности возложенной на него миссии, исправник повернулся к Павлу Николаевичу.

— Ваше сиятельство, с прискорбием вынужден сообщить, что Вас обвиняют в убийстве Елены Леопольдовны Ла Фонтейн, актрисы императорских театров и Вашей содержанки, — понизив голос, добавил он.

— Что за глупости?! — поднялся с кровати Шеховской и, пошатываясь, сделал несколько шагов к туалетному столику.

Налив в стакан воды из графина, князь жадно выпил ее несколькими глотками. Элен мертва! — настигла его первая трезвая мысль. — Кто-то убил ее! Но зачем?!

— Вы были вчера в квартире mademoiselle Ла Фонтейн? — задал вопрос исправник.

— Был, — кивнул головой Павел, с трудом осмысливая случившееся. — Мы говорили, но когда я уходил, mademoiselle Ла Фонтейн оставалась в добром здравии, — нахмурился он.

Николай Матвеевич скорбно поджал губы.

— Мы уже допросили Вашего кучера. Он подтвердил, что mademoiselle Ла Фонтейн была жива, когда Вы уезжали, но при этом заметил, что отправился домой, высадив Вас около Дворцовой площади. Следовательно, Вы могли вернуться и задушить ее, — продолжил исправник.

— Задушить?! — резко обернулся Павел и тотчас скривился от боли, пронзившей затылок и виски.

— Елена Леопольдовна была задушена после полуночи предположительно принадлежащим Вам шелковым галстуком синего цвета.

— Я покинул квартиру mademoiselle Ла Фонтейн до полуночи и больше туда не возвращался, — раздраженно заметил Шеховской.

— Где Вы были после полуночи?

Шеховской вздохнул. Похоже, ситуация начинает приобретать некий зловещий смысл. Они что же, в самом деле считают, что он убийца?! — не мог поверить он в абсурдность происходящего.

— У Демута! — бросил он.

— Кто-нибудь был с Вами? Кто-нибудь, кто сможет подтвердить Ваши слова?

Поль нахмурился, изо всех сил пытаясь вспомнить, виделся ли он в трактире с кем-нибудь из знакомых.

— Не помню… Наверное, нет, — неуверенно ответил он.

— Ваше сиятельство, следствие прояснит ситуацию, а пока прошу Вас проследовать с нами добровольно.

— Могу я хотя бы привести себя в порядок? — покачал головой Шеховской не в силах поверить в то, что происходит.

— Мы обождем Вас за дверью, — кивнул головой исправник, и, сделав знак сопровождавшим его жандармам, удалился из спальни князя.

— Ты хоть понимаешь, что тебя виселица ждет, если твоя вина будет доказана?! — вскинулся Николай Матвеевич.

— Глупости! — отмахнулся Поль. — Я был у Элен, но пальцем ее не тронул. Это недоразумение.

— Недоразумение?! Ты был у этой женщины, а после твоего визита ее находят удушенную с твоим галстуком на шее! Ты считаешь, что это глупости и недоразумение?!

— Отец, я не убивал Элен. Вы-то мне верите? — ответил Павел, пристально глядя в глаза Николая Матвеевича.

— Я верю, но все улики указывают на тебя, — тяжело вздохнул князь. — Я постараюсь сделать все возможное…

— Уверен, все образуется, — пожал плечами Поль, надевая чистую рубашку, — и уже к вечеру я вернусь.

Оказавшись после еще одного допроса в мрачном каземате Петропавловки, князь уже не был уверен в том, что отделается легким испугом. К дознавателю его больше не вызывали, и зная, как безобразно ведется расследование, Шеховской на третий день пребывания в камере уже и сам начал сомневаться в возможности благополучного исхода. Поначалу Поль метался из угла в угол, но безысходность собственного положения постепенно повергла его в мрачные раздумья.

Это, верно, дурной сон, стоит только проснуться, и кошмар закончится, — стискивал он ладонями виски. Но кошмар не заканчивался. Каждый новый день начинался так же, как предыдущий, с того, что распахивалось зарешеченное оконце на двери, и голос из коридора вопрошал: "Не надумали еще сделать чистосердечное признание, Ваше сиятельство?" Шеховской плохо переносил заточение. Отсутствие возможности свободно передвигаться угнетало, тяжким грузом давило на сознание. Атмосфера, царившая в полутёмной сырой камере, лишала надежды на скорое освобождение. Тюремная пища была просто отвратительной, и первые три дня он с содроганием пил только нестерпимо отдающую затхлостью и плесенью воду, чувствуя, что теряет силы и контроль над собой.

Хуже всего было то, что вести об аресте князя Шеховского и о причинах этого ареста уже на второй день появились во всех газетах столицы. Полина, прочитав принесенную Сержем газету, побледнела и почему-то вспомнила слова Докки о том, что, может, Бог уберег ее от большей беды. Светское общество с жаром взялось обсуждать скандальную новость. Симпатии разделились: нашлись и такие, кто безоговорочно уверовал в его виновность и с нетерпением ожидал развязки. По всему ему грозила смертная казнь, о чем не преминули сообщить почти во всех изданиях. Сей процесс обещал стать самым громким в истории Петербурга.

Николай Матвеевич, как и обещал сыну, обращался с ходатайствами и к генерал-лейтенанту Шульгину, и даже к министру внутренних дел графу Льву Алексеевичу Перовскому[2], но все было напрасно. Когда он вернулся от Перовского, в гостиной его ожидала Софья Андреевна, приехавшая в Петербург, как только узнала об аресте сына. Она с надеждой смотрела на мужа, но тот только развел руками: "Даже Перовский ничего не может сделать!"

Утром Жюли глянула на себя в зеркало и увидела, что царапина на щеке почти зажила, а синяк еле заметен. Прошло уже пять дней из той недели, что дал ей Гедеонов, и все это время она просидела дома, стыдясь показаться на люди с таким лицом. На радостях она направилась в кофейню, что находилась напротив ее дома. Князя Шеховского она не видела уже четыре дня и за это время смирилась с тем, что Поль, видимо, внял ее просьбе, и более не побеспокоит ее своими визитами. И как она ни старалась убедить себя, что это именно то, чего она хотела, но глупое сердце не желало мириться с этим. Желание увидеть его было сильнее всех опасений, что при встрече она не сможет противостоять его натиску и своим чувствам. В конце концов, Юля призналась сама себе, что подспудно ждет его, надеясь на новую встречу и не зная, что она ей принесет. Швейцар в парадном открыл перед ней двери и с хитрой улыбочкой полюбопытствовал, не уехал ли куда тот барин, что к ней заходил. Девушка залилась румянцем и заторопилась в кофейню. Усевшись за столик, она поднесла к губам чашку, с наслаждением вдыхая чарующий аромат кофе, и огляделась по сторонам. Ее внимание привлек газетный листок, лежащий на соседнем стуле. В глаза бросилась знакомая фамилия, набранная крупным шрифтом. Схватив в руки газету, девушка быстро пробежала глазами заметку. Сердце стиснула ледяная рука страха. Боже, она уже четыре не выходила из дому и совершенно не знала о произошедшей трагедии. Жюли еще раз внимательно перечитала статью и, откинувшись на спинку, стула задумалась. Неужели Поль действительно мог убить Элен?! Нет. Он не мог. Не мог! Только не он! — тряхнула она головой. — Боже! Да его же повесят! — закусила она в отчаянии губу. Что можно предпринять? — мысли лихорадочно метались в ее голове, и вдруг вспомнилась хитрая улыбочка швейцара.

Девушка стремительно поднялась и, оставив на столе нетронутый завтрак, быстрым шагом вышла на улицу. Глубоко вздохнув, Юля прикрыла глаза. Мысль, пришедшая ей в голову, была настолько безрассудной и отчаянной, что она замерла в нерешительности.

Но что, если это единственный шанс спасти его? — потерла она запульсировавшие тянущей болью виски, и, решившись, стремительно зашагала в сторону ближайшего полицейского участка, чтобы не дать себе времени струсить и передумать.

Поначалу ее даже отказались слушать, но когда она на весь участок выкрикнула, что у нее есть доказательства того, что князь Шеховской не виновен в смерти mademoiselle Ла Фонтейн, все вокруг стихло, и несколько пар глаз уставились на нее в немом изумлении. Урядник провел ее в маленькую комнатушку, служившую ему кабинетом и вышел, попросив обождать. Услышав, как в двери повернулся ключ, Жюли занервничала. Зачем было запирать ее? Она ведь не собиралась бежать после столь шокирующего заявления.

Девушка потеряла счет времени в ожидании его возвращения. Несколько раз она подходила к двери и просила открыть ее, но ей неизменно отвечали, что без разрешения господина урядника никто не имеет права выпустить ее, и постепенно ею овладел страх. Что же она наделала?! Что, если ее обвинят в лжесвидетельстве?!

Она провела около трех часов в заточении, когда, наконец, в двери повернулся ключ, и на пороге показался уже знакомый ей урядник в компании полицейского исправника.

— Mademoiselle, Вы утверждаете, что у Вас есть что сообщить следствию по делу об убийстве Елены Леопольдовны Ла Фонтейн? — недоверчиво поинтересовался он.

— Совершенно верно, Ваше благородие, — едва слышно ответила Юленька, напуганная внушительным видом последнего.

— Говорите, я слушаю Вас.

— Дело в том… — Юля запнулась. Сглотнув ком в горле, она подняла голову и, глядя в глаза полицейского, выпалила на одном дыхании:

— Его сиятельство провел эту ночь со мной. И никуда не отлучался, — поспешно добавила она.

— Сударыня, Вы понимаете, что за ложно данные показания Вам грозит ответственность?

— Безусловно, Ваше благородие, — прошептала она.

— Представьтесь, — бросил он, поигрывая перчатками и не сводя с нее пристального взгляда.

— Мое имя Юлия Львовна Кошелева. Я являюсь актрисой императорских театров, где известна под сценическим псевдонимом Анна Быстрицкая. Все это Вам может подтвердить его превосходительство директор императорских театров Александр Михайлович Гедеонов, — закончила она.

— Кем Вам приходится его сиятельство князь Павел Шеховской? — бесстрастно спросил исправник.

— С некоторых пор я нахожусь под покровительством Павла Николаевича, — отчаянно краснея, ответила она.

— Ну, что же, mademoiselle, тогда мы вынуждены задержать Вас до выяснения всех обстоятельств.

— Я понимаю, — опустила голову Юленька.

— Прошу Вас, mademoiselle, — указал он ей рукой на дверь. — Вас проводят в полицейское управление, где Вы будете иметь беседу со следователем по данному делу.