Звезда Любви

Глава 18

Поплавский лихорадочно пытался придумать, как ему поступить. Он не мог ни оставить бесчувственную княгиню на улице, ни привезти ее к себе — это было бы равносильно самоубийству. Выход был только один: вывезти ее за город, а уже там, где-нибудь в лесу, будет куда легче избавиться от тела. Едва ли кого-то можно встретить на Пасху, да еще и в такой сырой и промозглый день в многочисленных парках вокруг Петродворца. Посулив вознице двойную плату и попросив отвезти их в Стрельну, Поплавский настороженно наблюдал за все еще пребывающей в беспамятстве Жюли. Едва ли она рассчитывала на такую развязку, — вздохнул Аристарх. Княгиня сама подписала себе смертный приговор, бросившись в погоню за ним со смелостью, которая сделала бы честь любому мужчине.

Меж тем легкий ветерок, что с утра силился разогнать туман над Невой, крепчал час от часу, а моросящий дождик перешел в холодный весенний ливень. Возница, надвинув картуз почти до самых глаз, съежился под холодными струями и все чаще понукал усталую лошадку. Княгиня в любой момент могла прийти в себя, и Аристарх, испугавшись вдруг, что сидящий на козлах мужик является свидетелем похищения, принялся лихорадочно обшаривать карманы своего плаща в поисках денег. До Стрельны оставалось не более версты, когда он извлек из кармана несколько ассигнаций.

— Останови! — ткнул он тростью возницу.

Натянув поводья, тот остановил двуколку прямо на мосту через небольшую речку Стрелку. Летом это была мелкая речушка, воробью по колено, но нынче из-за обильного паводка вода в ней поднялась и теперь неслась с устрашающей скоростью к Финскому заливу.

— Вот, возьми, — протянул он ему деньги, — здесь вдвое больше, чем вся твоя колымага вместе с лошадью стоит, и убирайся.

— Мы, барин, так не договаривались, — нахмурился мужик, заподозрив что-то неладное, но руку за деньгами, тем не менее, протянул.

При виде той суммы, что держал в руках Поплавский, маленькие глубоко посаженные глазки блеснули алчностью.

— А, была не была! — спрыгнул он с козел и протянул поводья Аристарху.

Спрятав деньги подальше за пазуху, мужик, сгорбившись, зашагал по раскисшей дороге и, дойдя до поворота, ни разу не оглянулся. Проводив его глазами, Аристарх приподнялся с сидения и неловко перебрался на козлы. Дождь тут же вымочил его до нитки, но не это стало причиной его беспокойства. Перебираясь на сидение кучера, он толкнул Жюли, отчего она упала плашмя на сидение и, довольно сильно стукнувшись, пришла в себя. С тихим стоном княгиня зашевелилась и с трудом приподнялась, опираясь на руки и с недоумением глядя по сторонам. Осознав, где и с кем она находится, Жюли испуганно вжалась вглубь коляски. Обернувшись, Аристарх пристально смотрел ей в глаза.

— Что ж, тем хуже для Вас, — пробормотал он, отворачиваясь и понукая лошадь.

Тогда, когда его руки сомкнулись на шее Элен, он сам себя не помнил от злости и обиды, что она нанесла ему своим безразличием, но сейчас, когда ему предстояло убить осознанно, потому что так надо, и нет у него иного выхода, он вдруг испугался, что у него не достанет сил сделать это. Был бы у него пистолет, можно было бы закрыть глаза и выстрелить, но ему предстояло сделать все голыми руками. Вот этими самыми руками, — с ужасом подумал он, — что сейчас нервно сжимали поводья. Ладони взмокли, несмотря на промозглую сырость, его самого бросало то в жар, то в холод.

С досады он слишком сильно огрел несчастное животное кнутом и, заржав, лошадка рванулась вперед. Колеса пролетки заскользили было по мокрым бревнам, но тотчас выровнялись. Жюли бросила отчаянный взгляд вокруг: никто, никто ей не поможет! Привстав, она прыгнула на ходу, но, поскользнувшись на мокром настиле, упала, и теперь отчаянно цепляясь за чугунные перила, пыталась подняться. Услышав ее крик, Поплавский натянул поводья и обернулся. Падая, Жюли подвернула ногу и с ужасом осознала, что убежать от Поплавского у нее вряд ли получится. Спрыгнув на землю, Аристарх подошел к ней. В ставших огромными карих глазах княгини плескался ужас. Вцепившись в перила, она, как затравленное животное, отступала от него маленькими шажками, и каждый раз, когда приходилась наступать на поврежденную ногу, ее лицо искажала страдальческая гримаса. Поплавский огляделся. На дороге не было ни души, но он не мог оставаться здесь дольше. Рванувшись к ней, он обхватил двумя руками тонкую талию и легко перебросил женщину через перила, но Жюли как-то удалось уцепиться одной рукой за перила.

— Пощадите! — простонала она, взывая к милосердию своего палача. — Я не умею плавать.

Поплавский бесконечно долгое мгновение смотрел ей в глаза, а потом принялся разгибать пальцы, судорожно сжимавшие кованые чугунные перила. Жюли ухватилась за его руку, все еще не веря, что ее безжалостно обрекли на смерть. Пытаясь оторвать ее пальцы от своей руки, Поплавский принялся выкручивать тонкое запястье, узкая изящная ладонь скользнула по его руке, громкий всплеск — и молодая женщина исчезла в мутной воде, только маленькая черная шляпка с синим пером закачалась на поверхности и подхваченная течением быстро скрылась из виду. Разжав руку, Аристарх с ужасом уставился на тонкое обручальное кольцо, что осталось в его руке. Ну, вот и все, — мелькнула мысль во враз отяжелевшей голове. Он не задумываясь сунул колечко в карман, медленно повернулся и побрел прочь. Никогда ему не забыть этот отчаянный шепот, этот ужас, застывший в глазах. Сколько будет жить, столько будет помнить. С трудом забравшись на облучок, он тронул понуро стоящую лошадь, развернул коляску и двинулся в обратный путь. Проехав версты три, он ощутил, как все его тело сотрясает крупная дрожь. Озноб этот был вызван не холодом, а страхом. Ведь он только что, в светлый день Воскресения Господня, убил человека! Опустив поводья, он закрыл руками лицо и зарыдал. Слезы лились нескончаемым потоком. Ненависть к Шеховскому захлестнула с головой. Сначала Элен поплатилась жизнью из-за своей любви к этому заносчивому князю, а вот теперь и его юная супруга была принесена в жертву этой страсти. Несчастные, глупые дурочки, летящие как мотыльки на огонек, опалили свои крылышки, сгорев дотла, — прошептал Поплавский.

Падая с моста в реку, Юля мысленно простилась с жизнью. Плавать она не умела и воды всегда боялась. Холодные воды Стрелки вмиг окутали ее тело, намокшие юбки бархатного платья потянули вниз, ко дну. Течение подхватило ее, как щепку, и увлекло под мост, туда, где частоколом стояли крепко забитые дубовые сваи. Удар неимоверной силы, пришедшийся в висок, вызвал перед глазами багровые всполохи, разошедшиеся сияющими кругами, а затем ее окутала непроницаемая тьма, гася последние искры меркнущего сознания.

Полина оцепенела, наблюдая, как совершенно незнакомый ей человек затолкал в пролетку Жюли, и коляска резво тронулась с места. Закусив губу, она смотрела ей во след, понимая, что не в силах ни догнать, ни помешать. С того места, где она стояла, ей не было видно подробностей происходящего, и пробраться сквозь толпу, окружившую Юлю и этого мрачного незнакомца во всем черном, она не могла. Она попыталась крикнуть, позвать сестру, но ее не услышали, только молодой человек, с виду студент или мелкий служащий, недоуменно обернулся на ее крик, но тотчас отвернулся, встретившись с умоляющим взглядом голубых глаз. Развернувшись и подобрав юбки, она побежала обратно к Исаакиевскому собору, туда, где осталась двуколка и кучер Горчакова Никитка. Добравшись до коляски, Полина, тяжело дыша, забралась на сидение.

— Трогай! — бросила она.

— Да куда же, барышня! Не развернуться мне здесь. Вон народу сколько!

— Трогай, душа твоя окаянная! Княгиню похитили! — закричала, не помня себя, Полина. — На Сергиевскую гони!

— Разойдись! — взмахнул кнутом Никитка, и коляска тронулась с места.

Выбравшись из сутолоки, двуколка полетела по мостовой и остановилась только перед особняком Шеховских. Поднявшись на крыльцо, Полин заколотила в закрытые двери, и, отодвинув в сторону дворецкого, вихрем влетела в вестибюль.

— Где Павел Николаевич?! — ухватила она за рукав ливреи замершего в столбняке лакея.

— Не могу знать, — пролепетал он.

— Так разыщи, не стой столбом! — прикрикнула она на него.

Испуганный ее криком лакей метнулся в глубь дома. Спустя несколько минут Шеховской спустился в вестибюль с выражением крайнего раздражения на лице, однако увидев растрепанную Полину, которая явно была не в себе, ощутил, как раздражение мгновенно сменилось волнением.

— Полин, что с Вами? Где Жюли?

Девушка попыталась заговорить, но язык не слушался ее, и, стиснув в руках ридикюль, она вдруг разрыдалась, шагнув прямо к Павлу, и спрятала лицо у него на груди. Кокетливая шляпка упала на пол да так и осталась лежать, не замеченная ими. Ничего не понимая, Поль осторожно приобнял ее вздрагивающие плечи.

— Бога ради, Полин, не молчите, — прошептал он срывающимся голосом, — Что-то с Юленькой случилось?

Отступив на шаг, Полина отчаянно закивала головой:

— Жюли похитили, — всхлипнула она.

— Кто?! Как это вышло?! — сорвался он на крик.

Сердце зашлось в груди, перехватило дыхание, Павел ощутил, как темнеет в глазах. Господи, Боже, помоги! — мысленно взмолился он.

— Я не знаю, кто он, — пролепетала Полина, судорожно вздыхая.

— Он?! Значит, это был мужчина?! Вы запомнили его?!

— Да, мне удалось его разглядеть, — шмыгнула носом Полина, вытирая покрасневшие глаза поданным ей платком. — Он был во всем черном: плащ, цилиндр. Высокий, — на какое-то время она задумалась, припоминая детали, — у него темные волосы и тёмные глаза. Я где-то видела его раньше, — нахмурилась девушка.

— Где, Полина?! Умоляю, вспомните, где Вы его видели?! — Павел едва удержался от того, чтобы не встряхнуть ее.

— В театре, — выдавила она из себя. — Я видела его в театре, он выглядывал из-за кулис перед спектаклем.

Шеховской сглотнул ком в горле. Видимо, он все же был прав, и убийца Элен имеет к театру самое непосредственное отношение, а теперь вот и Юленька находится в его руках. Господи! Что от него потребуют взамен ее жизни?! Признаться в убийстве, денег, чтобы скрыться?! Мысль о том, что, возможно, его жены уже нет в живых, едва не свела с ума. Нет-нет! — отогнал он ее. — Это невозможно, она жива! Павел глубоко вздохнул, пытаясь остановить панический бег мыслей и сосредоточиться, — высокий, темноволосый, темноглазый, стоял за кулисами. — Перед мысленным взором всплыло лицо Поплавского. Это он! Он! — едва не застонал в голос от собственной догадки князь. Расспрашивая о нем, он сам спугнул убийцу!

— Едем! — Шеховской решительно направился к выходу, надевая на ходу, поданную лакеем шинель.

— Куда? — пролепетала Полина.

— Я отвезу Вас домой, а потом поеду к Мишелю, — нетерпеливо ответил Поль, наблюдая, как она, подобрав с пола шляпку, пытается завязать ленты трясущимися руками.

— Я с Вами, — возразила ему Полина.

— Как хотите, — отозвался Павел, не желая спорить и терять драгоценное время.

Подхватив ее под руку, князь едва ли не бегом спустился по ступенькам под проливным дождем, не особо церемонясь, обхватил девушку за талию и затолкал в коляску, что так и стояла перед домом. Спустя полчаса Павел, беспокойно расхаживая по уютной гостиной в доме на Литейном, рассказывал Мишелю о том, что стало ему известно из уст Полины. Полина с чашкой горячего чая сидела в кресле тут же и не сводила глаз с Шеховского и Горчакова.

— Погоди! — перебил Павла Михаил. — Ты считаешь, что Поплавский убил Элен, испугался того, что ты разыскиваешь его, и похитил Жюли с тем, чтобы ты признался в убийстве и тем самым отвел от него подозрения? — удивленно произнес он.

— У меня нет иных мыслей, — сник Поль.

— А ты не думаешь, что, возможно, Жюли стало что-нибудь известно о нем, и… — он не договорил, потому что Шеховской молнией метнулся к нему и схватил за лацканы сюртука.

— Молчи! — выкрикнул он. — Она жива!

— Поль, я понимаю, — осторожно отцепляя судорожно стиснутые пальцы, начал Мишель, — но мы должны рассмотреть все возможности.

— Ты прав, mon ami, но я даже думать о том боюсь, — прошептал он в ответ побелевшими губами.

— Вряд ли он повез ее к себе домой, — вслух рассуждал Горчаков, — но проверить не мешало бы.

— Ты знаешь, где искать этого сукина сына?! — не сдержался Шеховский.

Мишель кашлянул и скосил глаза на вспыхнувшую алым румянцем Полину.

— Прошу прощения, — опустил глаза Павел.

— Только сегодня днем мне прислали записку с его адресом, — отозвался Михаил, — я собирался навестить тебя завтра поутру.

— Не будем медлить, — устремился к двери Поль.

— Полин, я прикажу Никите отвезти Вас домой, — обратился к ней Горчаков, — мы с Павлом Николаевичем поедем верхом.

— Но дождь… — начала было Полина.

— Нам не помеха, — перебил ее Михаил. — Полин, я не могу взять Вас с собой и рисковать Вашей жизнью.

— Я понимаю, — едва заметно улыбнулась ему Полина. — Прошу Вас, Михаил Алексеевич, найдите Жюли! Павел Николаевич… не в себе сейчас и может Бог знает что натворить, — тихо добавила она, бросив взгляд на Шеховского, замершего около двери.

Горчаков кивнул головой и склонился над ее рукой, запечатлев на ней легкий поцелуй.

— Я люблю Вас! — задержал ее руку в своей князь.

Едва спешившись у дома, где проживал Поплавский, Павел оттолкнул швейцара, стрелой взлетел по лестнице и забарабанил в деревянные двери квартиры на втором этаже. Следом за ним поднялся швейцар, и, дождавшись, когда князь в полном отчаянии привалился спиной к двери, подал голос:

— Ваше благородие, так нету их. Как ушли с утра, так еще не воротились.

Поль поднял голову и пристально вгляделся в лицо старика.

— А не лжешь?

— Вот вам крест, не лгу, Ваше благородие, — истово перекрестился швейцар.

Павел медленно оттолкнулся от двери и побрел вниз. Горчаков ждал на улице, удерживая на поводу двух норовистых жеребцов.

— Его там нет, — тихо ответил Поль на его вопросительный взгляд.

— Будем ждать, иного выхода нет, — вздохнул Мишель.

Уже темнело, когда к подъезду подкатила пролетка. Бросив поводья, мужчина, не оборачиваясь, побрел к подъезду. Павел рванулся следом. Он настиг Поплавского перед дверью и, схватив за плечо, развернул к себе лицом. Увидев, кто перед ним, Аристарх побледнел так, что это было заметно даже в призрачном свете уличного фонаря.

— Где она?! Где моя жена?! — прижав его к стене и надавив локтем на горло, прошипел Поль.

Поплавский беззвучно шевелил губами и вдруг разразился смехом, но тут же подавился им, когда князь надавил чуть сильнее. Аристарх отнюдь не был слабым телом, но ярость словно удесятерила силы Шеховского.

— Ее больше нет! — прохрипел он, и тотчас страшный удар кулаком в лицо поверг его наземь.

Застонав, Поплавский поднялся на четвереньки.

— Она утонула, — простонал он. — Я не виноват, она сама выпрыгнула из коляски и упала с моста в реку.

— Где?! Где это было?! — рванув его кверху что было силы, прорычал Шеховской.

— Какая Вам теперь разница, Ваше сиятельство, — ухмыльнулся Поплавский разбитыми губами, и снова был сбит на землю ударом кулака.

— Мост через Стрелку, по дороге на Стрельну, — сплевывая кровь, ответил Аристарх.

В голове билась только одна единственная мысль: откуда Шеховской так быстро узнал обо всем? Не иначе, как сам дьявол навел его на след.

Павел вновь поднял его и размахнулся, но его руку перехватил Мишель.

— Довольно, я послал за урядником, а нам надо спешить, — увещевал он совершенно оглушенного полученными новостями друга.

Поплавского скрутили двое дюжих лакеев, которых Горчаков взял с собой. Оставив их дожидаться представителей закона, Мишель и Поль, не теряя времени, помчались в Стрельну.

Свет фонарей, что были взяты с собой, не мог рассеять тьму, сгустившуюся на загородной дороге, вблизи моста. Скользя по мокрому берегу, Павел, рискуя сломать себе шею, спустился под мост.

— Юля! — что было сил, выкрикнул он, но ответом ему был только рев бушующей воды.

— Поль! — свесившись с моста, позвал Михаил. — Это безнадежно! Боюсь, негодяй был прав. Мне очень жаль.

— Я не верю, — тихо сам себе ответил Шеховской, спускаясь в реку, силясь хоть что-нибудь разглядеть в бурлящей воде под мостом.

Течение сбивало с ног и норовило утянуть под воду. Держа фонарь над головой, Павел все глубже входил в реку.

— Остановись! — выкрикнул сверху Горчаков. — Пойми, ее здесь нет! Даже если она жива, ее давно отнесло течением. Надобно поутру воротиться с людьми, пройтись по берегу.

Шеховской, мокрый и грязный, с трудом выбрался на берег, утопив в реке фонарь.

— Я не могу уйти, — опускаясь на едва пробившуюся траву, обхватил он руками голову.

— Поль, Жюли умеет плавать?

— Я не знаю! — дернул он плечом, сбрасывая руку Горчакова. — Боже! Я ничего о ней не знаю! — простонал он.

— Мы должны вернуться, — помогая ему подняться, отчеканил Мишель.

— Не могу! — закрыл лицо руками Поль. Он как-то враз ссутулился, плечи его поникли, выдавая отчаяние и скорбь.

Павел вернулся в дом на Сергиевскую улицу далеко за полночь. Николай Матвеевич и Софья Андреевна ожидали сына в кабинете князя. Едва им сообщили, что он приехал, оба поспешили ему навстречу. Поль едва держался на ногах, весь покрытый грязью с головы до ног, в насквозь мокром мундире.

— Ты не нашел ее! — выдохнула Софья Андреевна.

Павел отрицательно покачал головой и оперся на плечо Прохора.

— Бренди подай, — сердито прикрикнул на лакея, снимавшего с Шеховского шинель Николай Матвеевич.

Спустя час Павел в домашней одежде, укутанный в мягкий шлафрок, сидел в кресле отца в его кабинете. Николай Матвеевич беспокойно расхаживал по комнате.

— На все воля божья, Поль, — обратился он к нему. — Если твоя жена жива, ее найдут, я приложу к тому все усилия.

Шеховской с глухим стуком поставил на стол пустой бокал из-под бренди.

— Она жива! — хрипло выдавил он.

Николай Матвеевич внимательно вгляделся в лицо сына. Бледный, губы упрямо сжаты в тонкую линию, темные круги под глазами, страдальчески нахмуренные брови. Он и не подозревал, насколько глубока оказалась эта сердечная привязанность, вспыхнувшая столь внезапно, как сухой порох.

Ранним апрельским утром по дороге вдоль Финского залива мерно катила большая дорожная карета, выехавшая из небольшого имения Александровка, едва рассвело.

Мужчина лет пятидесяти, отодвинув занавеску, с угрюмым видом разглядывал побережье. Какое-то ярко-синее пятно на берегу привлекло его внимание. Подняв трость, он стукнул в стенку экипажа, повелевая остановиться. Распахнув дверцу кареты, мужчина осторожно ступил на дорогу и тяжело оперся на трость, щадя покалеченную в бою под Варшавой ногу.

— Егорка, поди глянь, чего там, — указал он кучеру тростью на берег.

Перепуганный Егорка воротился спустя несколько минут.

— Утопленница, барин! — перекрестился он.

Мужчина некоторое время стоял в раздумьях, потирая правый висок кончиками пальцев.

— Да коли и так, негоже оставлять ее на берегу, — повернувшись к лакею, тут же спрыгнувшему с запяток, молвил он. — Подите, принесите ее сюда. Придется, видно, в Петербург завернуть по дороге.

Вздохнув, прислуга кинулась исполнять поручение хозяина. Расстелив на песке дорожный плащ, Егорка поднял женщину, и тут незнакомка едва слышно застонала. От неожиданности кучер выронил свою ношу и, осенив себя крестным знамением, со всех ног кинулся к барину.

— Ваше сиятельство, жива она. Вот Вам крест, жива!

— Ну, так поторопитесь, чего встали?! — прикрикнул он на прислугу.

Егорка и Трофим, личный камердинер графа, вдвоем подтащили плащ и завернутую в него женщину к карете и осторожно опустили наземь. Склонившись над женщиной, мужчина всмотрелся в лицо незнакомки.

— Эх, девонька! Как же тебя угораздило-то? — пробормотал он, отметив про себя дорогое платье и тонкие черты благородного лица. — Подсоби, — бросил он кучеру, наклоняясь, чтобы поднять девушку.

Погрузив свою находку в экипаж, граф устроил ее на сидении и велел Егорке гнать обратно в Александровку.

Едва завидел роскошный экипаж, приближающийся к воротам, управляющий сам выбежал на крыльцо, недоумевая, с чего это графу вздумалось воротиться. Каково же было его удивление, когда его сиятельство граф Василий Андреевич Закревский выбрался из кареты не один, а с молодой женщиной на руках.

— Вели комнату приготовить! — бросил он на ходу, осторожно поднимаясь по ступеням со своей ношей, не доверив ее никому.

— Бог мой, Ваше сиятельство, кто эта несчастная? — всплеснул руками управляющий.

— Не знаю! — раздраженно ответил граф. — Пошли за доктором Леманном, да язык не распускай!

Доктора привезли через пару часов, а до этого времени найденную на берегу женщину со всеми предосторожностями переодели и устроили в постели. Выгнав из комнаты всех, и его сиятельство в том числе, пожилой врач-немец осмотрел девушку.

— Ваше сиятельство, — обратился он к графу, когда вышел из комнаты, — очевидно, что девушка очень долго пробыла в холодной воде. Это чудо, что она вообще жива! Однако теперь ей нужны, прежде всего, тепло и заботливый уход. Надобно бы растереть ее и согреть. Может начаться лихорадка.

— Но она придет в себя? — поинтересовался граф.

— Я не могу Вам сказать этого с уверенностью, — вздохнул Рудольф Карлович, — завтра я еще раз приеду осмотреть ее.

Пожилая женщина, что раньше исполняла обязанности нянюшки в семье графа, растерла водкой до красноты холодное тело и завернула ее в теплое одеяло, накрыв сверху еще двумя. Приподняв голову девушки, влила в приоткрытые губы немного того, что осталось от полной бутыли. Девушка закашлялась и открыла затуманенные глаза.

— Где я? — еле слышный, похожий на шорох листьев шепот, сорвался с потрескавшихся губ.

— В Александровке, милая, — ласково ответила сухонькая старушонка и, опустив ее на подушку, направилась к двери.

— Барин, — с поклоном обратилась она, открыв двери уютной гостиной. — Очнулась барышня!

В комнату больной вошел высокий, сухощавый мужчина в возрасте и окинул лежащую в кровати девушку пронзительным взглядом ярко-синих глаз.

Девушка попыталась приподняться на постели, но даже это легкое движение отдалось в затылке и висках нестерпимой болью. С глухим стоном она упала на подушку и прикрыла глаза, вновь лишившись чувств.

Василий Андреевич не мог отвести взгляда от лица этой молодой женщины: что-то странно знакомое было в этих тонких чертах. Он вдруг снова почувствовал себя 12-летним мальчишкой, замершим у крыльца отчего дома, когда из кареты следом за его кузеном, графом Закревским, приехавшим в гости к его родителям, появилась изумительная красавица, его молодая жена Юлия Михайловна. Она была старше Васи на восемь лет, и едва ли его чувства к ней можно было назвать влюбленностью — он издали поклонялся ей, как богине. Видел он Юлию Михайловну буквально считанные разы, но известие о ее смерти, которое настигло его в военной кампании против Турции, стало для него страшным ударом. И вот теперь, на склоне лет, не грезит ли он, глядя на эту чуть живую девочку?

На следующий день с самого утра вновь приехал Рудольф Карлович. Осмотрев пациентку, доктор вышел, озабоченно нахмурившись.

— Как я и предполагал, Ваше сиятельство, началась лихорадка, — покачал он головой. — Но не это самое странное… — доктор помолчал некоторое время. — Она ненадолго пришла в себя, я поинтересовался, как ее имя, но она не ответила, только расплакалась и сказала, что не знает. У нее на затылке и на виске имеется опухоль, скорее всего, следствие сильных ударов, причем удар по затылку, скорее всего, был нанесен умышленно каким-то небольшим предметом. Я слышал о таких случаях, когда вследствие сильных душевных волнений или сильного удара человек может лишиться памяти. Иногда она возвращается, а иногда… Мне слишком мало известно о том, на моей практике это первый случай.

Рудольф Карлович замолчал, ожидая ответа собеседника.

Молча и граф, ошеломленный странной мыслью, что пришла ему в голову. Господь лишил его дочери, но именно в годовщину смерти его обожаемой Аннет свел его на жизненном пути с этой девушкой. Разве это не знак свыше, что, отняв у него Анну, Господь послал ему эту несчастную, чтобы он мог позаботиться о ней? К тому же, если принять во внимание слова доктора Леманна об умышленном ударе, кто-то пытался лишить ее жизни. Возможно, она в опасности, и уж совершенно точно, она сейчас беззащитна и беспомощна.

— Я позабочусь о ней, — ответил граф.

— Вы собираетесь сообщить о ней в полицию? — поинтересовался Леманн.

Василий Андреевич отрицательно покачал головой.

— Вы сказали, что девушка утратила память. Если она ничего не сказала Вам, она ничего не сможет рассказать и полицейским, лишь станет легкой добычей для того, кто, возможно, пытался убить ее. Потому я и Вас попрошу сохранять в тайне сие происшествие.

— Меня это не касается, Василий Андреевич, потому языком болтать я не стану, но что Вы дальше собираетесь делать, если она поправится?

— Я подумаю над тем, — задумчиво отозвался граф.

Проводив доктора Леманна, Василий Андреевич прошел в свой кабинет. Граф приезжал в Александровку с одной лишь целью: посетить могилу дочери в годовщину ее смерти. В прошлый светский сезон Закревский привез Аннет в Петербург. Аннушке исполнилось восемнадцать, и пора было выводить ее в свет. Василий Андреевич схоронил жену, когда Анне едва минуло пять лет, и больше так и не женился, зная, что детей у него более не будет. Когда Аннушке было два годика, она заболела свинкой, а он, не переболевший в детстве этой болезнью, заразился от нее. Доктор сразу предупредил его о последствиях и оказался прав. Воспитывал дочку он сам вместе с часто меняющимися гувернантками, из которых, по его мнению, ни одна не была достойна его драгоценной Аннет.

Аня росла болезненным и замкнутым ребенком, чуралась сверстников, дружбы ни с кем не водила, несмотря на то, что двери дома в Закревском всегда были открыты для гостей, и местные помещики с семьями частенько навещали своего гостеприимного соседа. Граф так и не решился отослать единственное чадо в Смольный, хотя имел такую возможность, предпочитая держать ее при себе, в результате чего Аннет получила домашнее образование, которое, однако, стараниями ее отца было весьма разносторонним. Но случилось так, что в столице Аннушка простыла, и вскоре простая простуда обернулась для нее серьезным заболеванием легких. Несмотря на все усилия столичных докторов, светил медицины, молодая графиня Закревская, проболев почти полгода, скончалась в страшных мучениях.

Девушка, найденная Закревским на берегу Финского залива, пролежав в беспамятстве почти неделю, наконец, пришла в себя. Все это время граф каждый день заходил в комнату больной и все больше укреплялся в принятом им решении. Господь неспроста послал ему эту девушку, а значит решение, принятое им, угодно Богу. На исходе седьмого дня Василий Андреевич, войдя в спальню больной, улыбнулся сидящей в кровати и обложенной со всех сторон пуховыми подушками молодой женщине.

— Аннушка, душа моя, — обратился он к ней, — ну, вот ты и поправилась. Уж как ты нас всех напугала!

Девушка удивленно взглянула на него.

— Значит, меня Анной зовут? — прошелестела она хриплым шепотом.

— Неужто запамятовала? Доктор мне говорил, что ты, возможно, чего-то не упомнишь, ну да и ладно. Главное — жива ты после того, как в пруд свалилась.

— В пруд?

— Ну да, в пруд, — подтвердил Закревский, — за домом, в саду, пруд. Коль тебе лучше, значит, через день-другой поедем мы с тобой в Закревское.

— И как мне Вас величать? — пропустив его последние слова мимо ушей, поинтересовалась девушка.

— Господи, неужели и отца-то родного не признала? — присел в кресло Василий Андреевич.

— Папенька? Вы папенька мой?

— Он самый и есть, — кивнул головой граф.

Поиски пропавшей княгини Шеховской ничего не дали, и, в конце концов, даже полиция пришла к выводу, что Юлия Львовна погибла, утонув в реке, хотя тело ее так и не было найдено. Сам Павел три дня обшаривал окрестности вместе с небольшим отрядом солдат-преображенцев, но единственной их находкой стала маленькая черная шляпка с синим пером, которую прибило к берегу в устье реки Стрелки.

Поплавского арестовали по обвинению в убийстве mademoiselle Ла Фонтейн и княгини Шеховской, и теперь он находился в Петропавловской крепости в ожидании суда над ним.

В доме на Сергиевской улице воцарился траур. Софья Андреевна робко заговорила с сыном о том, что хотя тело Жюли и не нашли, но надобно устроить похороны, как полагается. Поль, в последнее время впавший в какое-то странное состояние полной безучастности, при этих словах матери пришел в неистовство.

— Нет! Похорон не будет! — выкрикнул он. — Пока я не увижу своими глазами… — сглотнул он ком в горле, — я не поверю.

Заходили друзья и знакомые выразить соболезнования по поводу его утраты, но он никого не пожелал видеть, и вскоре на серебряном подносе в вестибюле скопилась целая гора карточек с двумя латинскими буквами "p.c." в нижнем углу (pour condole`ances).

Венчание князя Горчакова с Кошелевой Полиной Львовной из-за траура отложили на полгода, как того требовали приличия. После ошеломляющего известия о смерти Жюли все семейство Кошелевых выехало в Кузьминки.