Звезда Любви

Глава 29

Весть о том, что Турция объявила войну России, князя Шеховского застала в Нерчинске, где он наблюдал за строительством первого амурского парохода "Аргунь". Не имея возможности покинуть Нерчинск без разрешения на то Муравьева, Павел написал рапорт с просьбой разрешить ему вернуться в Петербург с тем, чтобы быть вновь зачисленным в ряды русской армии и принять участие в обороне Севастополя. В ожидании ответа генерал-губернатора Шеховской не находил себе места. Он был уверен, что Муравьев, удовлетворит его просьбу, поскольку Николай Николаевич как человек военный не мог не понимать, что он как боевой офицер, проведший не один год на Кавказе, не может оставаться в стороне.

Но ответного письма от Муравьева все не было. Павел, раздосадованный подобной задержкой, решил все же ехать в Иркутск, чтобы иметь возможность поговорить с Муравьевым лично. По пути он продумывал различные варианты разговора с генерал-губернатором с тем, чтобы убедить Николая Николаевича принять его отставку.

В Иркутск приехали поздним мартовским вечером, и Павел не решился нанести визит Муравьеву в столь поздний час. Вместо того, он отправился к себе. После возвращения из Петербурга Шеховской снял несколько комнат в доме купца Белкина. Тройка остановилась у массивных ворот, выглянувший на улицу дворник, торопливо открыл калитку и, помогая Прохору разгружать багаж, засуетился вокруг саней. Ямщик казенной тройки, нетерпеливо притоптывал замершими ногами, покрикивая на денщика князя и прислугу Белкиных. С прибытием Шеховского в доме поднялась суета. Спешно перестилали чистую постель, раздували самовар и накрывали на стол. Купчиха Белкина, маленькая полноватая женщина, бросилась доставать из буфета фарфоровые чашки.

— Что ж Вы, ваше сиятельство, не предупредили то, о приезде загодя, — торопливо накрывая на стол, попеняла она Шеховскому, — мы бы встретила Вас, как полагается, чтобы все чин чином было.

— Не трудитесь, Ольга Петровна, — устало присел на стул Павел, — Мне бы согреться да спать лечь.

— Это мы сейчас. Сейчас и самовар будет готов, а еще у меня наливочка есть, чудо просто, — выставляя на стол несколько сортов варенья, приговаривала хозяйка.

В доме было жарко натоплено, на столе в массивном подсвечнике горели свечи, по комнате витал аромат свежезаваренного чая. Пока хозяйка хлопотала вокруг стола, Павел и сам не заметил, как голова склонилась на грудь, и он погрузился в тревожный сон.

— Батюшки, уснул, — прошептала Ольга Петровна, оторвавшись от своего дела. — Иван Никифорович, — обратилась она к мужу, — Ты Прохора кликни, а то мне будить его сиятельство неловко как-то. Совсем видать из сил выбился, — сочувственно глядя на Шеховского добавила она.

В полудреме Павел, опираясь на плечо Прохора, добрался до своей спальни и уснул, едва голова его коснулась подушки.

Наутро сразу после завтрака Шеховской отправился в дом генерал-губернатора. Как выяснилось при личной встрече Шеховского с графом Муравьевым, Николай Николаевич его рапорта с просьбой об отставке не читал, потому, как сам только два дня как прибыл из Петербурга.

Выслушав Шеховского, рвавшегося в Севастополь, Муравьев попросил князя не спешить с принятием подобного решения, но для начала выслушать его мнение на сей счет. Путешествуя по Европе вместе с супругой, генерал-губернатор очень внимательно прислушивался к тому, что говорили о войне между Россией и Турецко-Англо-Французской коалицией, и потому был убежден в том, что Англичане и Французы летом непременно предпримут попытку отбить у России Петропавловск.

— Потому, Павел Николаевич, я думаю, что Ваше место здесь. Безусловно, если Вы настаиваете, я приму Вашу отставку, но мне хотелось бы, чтобы Вы взяли на себя командование отрядом казаков и отправились на Камчатку и при том, как можно быстрее. Сами знаете, гарнизон там невелик, на счету каждый человек. В августе из Кронштадта вышел фрегат "Аврора" и я думаю, что летом он должен войти в Авачинскую бухту, но этого все же будет недостаточно, если придется оборонять Петропавловск.

Павел молчал. С одной стороны чувство долга требовало от него отправиться в Крым, но с другой, если Муравьев окажется прав, то тогда он действительно нужен будет в Петропавловске. Он сам был там, видел собственными глазами и маленький порт и Авачинскую бухту, о которой говорил Николай Николаевич и прекрасно понимал, что он, имея немалый боевой опыт, может быть полезен именно там.

— Ну, так что Вы мне ответите, Павел Николаевич?

— Я поеду в Петропавловск, Николай Николаевич, — принял решение Шеховской.

Приняв решение, Шеховской отписал mademoiselle Балашовой об изменениях своих планов относительно возвращения в Петербург этим летом. Письма от Долли приходили не часто и то по большей части, учитывая, что Павел почти все время проводил в разъездах, он читал их все разом, возвращаясь в Иркутск из очередной поездки. Тон ее писем был вежливо-холоден, как если бы она писала не своему жениху, а кому-то из знакомых, словно это была тяжкая, но необходимая повинность. По сути так и было, она пообещала писать и раз в месяц выполняла свое обещание. Отвечая на эти вежливые отстраненные послания, Павел был не менее скуп на слова. Он сухо писал о своих поездках, не утруждая себя подробностями, как если бы писал рапорт о проделанных делах своему начальству.

В начале апреля, когда еще даже не до конца сошел снег, немногочисленный отряд, состоящий из десяти казаков, и груженный оружием и провиантом обоз под командованием Шеховского вышел из Якутска в Петропавловск. Ожидалось, что переход будет весьма тяжелым. Павел не в первый раз шел охотским трактом. Проводником в этом походе был его старый знакомый якут по имени Буотр. В прошлый раз двигались достаточной быстро ввиду малочисленности отряда, да и шли тогда налегке. Тяжело груженный обоз не мог двигаться с той же скоростью, с какой путешественники добирались до Петропавловска в прошлый раз. Конечной цели путешествия достигли в начале июня, по пути потеряв двух лошадей, что сорвались с тропы при переходе через перевал. Прошло два года с тех пор, как Павел покинул Петропавловск. Город изменился: Завойко приложил все усилия к тому, чтобы укрепить по возможности порт.

Девятнадцатого июня в Авачинскую бухту вошел изрядно потрепанный жесточайшими штормами во время долгого кругосветного перехода фрегат "Аврора". Почти весь экипаж был болен цингой, не миновала сия чаша и командира корабля капитана Изыльметьева. Сто девяносто шесть человек с борта Авроры свезли в госпиталь Петропавловска, девятнадцать из них так и не смогли оправиться от болезни.

Изыльметьев подтвердил, что будучи в порту Рио-де-Жанейро столкнулся с англо-французской эскадрой, которая ныне направляется на Дальний Восток. Новость сия была не утешительной: весьма малочисленный и плохо вооружённый гарнизон Петропавловска должен был противостоять морской военной мощи двух держав. Петропавловск спешно начал готовиться к обороне. С правого борта Авроры сняли пушки и разместили их на береговых батареях. Сам фрегат и военный транспорт "Двина" встали в глубине бухты на якорь левым бортом к выходу из нее.

Семнадцатого августа англо-французская эскадра в составе шести военных кораблей появилась у входа в Авачинскую бухту. Спешно началась эвакуация жителей города. Двадцатого августа неприятелем была предпринята первая попытка атаковать Петропавловск. Против двухсот двенадцати пушек и более чем двух тысяч человек экипажей защитники города смогли противопоставить только шестьдесят пять орудий и чуть более девятисот человек гарнизона.

Попытка неприятеля прорвать оборону Петропавловска с юга потерпела неудачу, хотя и защитники города лишились одной батареи из пяти орудий, которая была обстреляна четырьмя кораблями противника, имеющими на борту восемьдесят орудий.

Первая попытка высадить англо-французский десант на берег потерпела неудачу. В результате первого боя потери понесли обе стороны. Англичане и Французы отступили. На кораблях спешно велись ремонтные работы, заделывались пробоины и повреждения, полученные от русской артиллерии.

Вторая попытка атаковать Петропавловск была предпринята двадцать четвертого августа. На этот раз противнику удалось высадить десант в количестве девятьсот человек.

Высадке десанта предшествовала артиллерийская дуэль между береговыми батареями русских и флотом противника. Несмотря на стойкость и героизм, проявленный артиллеристами, подавив огонь десяти орудий, противник высадил десант.

Решающее сражение состоялось на Никольской сопке. Против превосходящих сил противника защитника Петропавловска смогли выставить около трехсот человек. Князь Шеховской со своими казаками был в их числе.

Сражение на Никольской сопке превратилось в настоящий ад. Защитники Петропавловска не дрогнули и бесстрашно бросались на противника. Бой был жестоким и кровопролитным. Под грохот канонады проявляя чудеса героизма и стойкости, русские войска шли в штыковую атаку, сражаясь с противником отдельными разрозненными группами. Под ногами дрожала земля от того, что англо-французская эскадра ни на минуту не прекращала обстреливать Петропавловск. Над Авачинской бухтой витали клубы пороха, окутывая и Аврору, и корабли неприятеля. Несмотря на свое превосходство в численности и вооружении, неприятель дрогнул и побежал.

Видя, как неприятель обратился в бегство, Шеховской обернулся к оставшимся в живых казакам:

— Ну что, братцы! За отечество! За Государя!

Шальная пуля, выпущенная из английской винтовки, пробила левое плечо, рука повисла как плеть. Чертыхнувшись, Павел попытался зажать рану другой рукой, выронив саблю, что сжимал в руке, в тоже самое мгновение в ярких солнечных лучах над его головой сверкнула сабля в руке француза. Грянул выстрел и пуля из ружья князя, которое сжимал побелевшими пальцами Прохор, угодила французу в грудь, отбросив его от раненного Шеховского. Павел попытался подняться, но вторая пуля, угодившая в правый бок, уложила его на месте. Бросив ружье и пригнувшись под градом пуль, отступающего противника, Прохор бросился к нему.

— Ваше сиятельство, — прошептал Прохор, переворачивая Шеховского на спину. — Ах, ты же Боже мой! — перекрестился он, глядя в бледное лицо хозяина. — Не жилец барин, как пить дать, не жилец.

— Братцы, подсоби! — оглянулся по сторонам Прохор.

Совсем еще мальчишка, казачок из их отряда, услышав его крик, бросился на помощь. Стараясь не смотреть на залитый кровью мундир князя, Митя, вместе с Прохором вытащили Шеховского из самой гущи боя. Подхватив ружье князя, Митя бросился догонять, ушедших вперед казаков, оставив Прохора и его сиятельство в небольшом овражке.

Спустя четверть часа он упал, сраженный насмерть меткой пулей французского офицера, который пытаясь сдержать паническое бегство солдат своим примером. Француз ненадолго пережил юного казака, убитого его рукой. Острая казачья шашка снесла ему голову, едва он успел опустить свое ружье.

Скинув свою куртку, Прохор с трудом перетащил на нее Шеховского и медленно, волоком, упираясь каблуками сапог в изрытую сотнями ног землю, потащил его в сторону города. Отбив десант, защитники города потянулись к Петропавловску по дороге подобрав убитых и раненных.

Гарнизонный врач извлек обе пули из тела Шеховского, сетуя на то, что раны князя вовремя не перевязали, и потому большая кровопотеря грозила довершить то, что не удалось сделать противнику двумя выстрелами. Почти десять дней Шеховской был между жизнью и смертью. Вспоминая то время, когда его подстрелили при штурме аула Салты на Кавказе, Прохор истово молился, чтобы и в этот раз все обошлось.

Благодаря ли молитвам Прохора, или умелым действиям гарнизонного врача, а может, нежной заботе, которой окружило раненных женское население Петропавловска, Шеховской пришел в себя. Посовещавшись, решили Павла вместе с князем Максутовым, братом погибшего при обстреле береговой батареи, князя Александра, отправить на американском бриге "Ноубл", зафрахтованном для плавания до Охотска.

Из Охотска, дождавшись становления зимника в ноябре выехали в Иркутск. За это время Павел оправился от ранений, но все же левое плечо и ребро с правой стороны, сломанное пулей, напоминали о себе ноющей болью.

В Иркутске он задержался лишь только для того, чтобы подать прошение об отставке по состоянию здоровья. Ранение плеча сделало левую руку малоподвижной, часто немели пальцы. Павел и сам понимал, что отныне для него с военной карьерой покончено. Он совершенно не представлял себе, чем будет заниматься по возвращению в Петербург. Ко всему прочему была еще и Долли, которая ждала его возвращения, а может, молила Бога о том, чтобы он не вернулся.

Холодным февральским вечером в доме русского посла во Франции графа Николая Дмитриевича Киселева за ужином собрался почти весь дипломатический корпус. Несмотря на роскошную сервировку и уютную со вкусом подобранную обстановку настроение собравшихся в этот вечер за столом было весьма печальным. Не для кого не было секретом, что Франция собиралась вмешаться в военный конфликт между Россией и Турцией и со дня на день ждали официального объявления войны.

Сам Николай Дмитриевич уж несколько раз пытался попасть на аудиенцию к французскому императору Наполеону III, но ему каждый раз отказывали под различными надуманными предлогами. Сведения из Тюильри поступали самые противоречивые. Ясно было одно, французский император не желая выступить в роли агрессора, всячески тянул время с тем, чтобы спровоцировать русского государя первым объявить об открытии военных действий.

Русскому послу старательно пытались донести, что сам император Луи Наполеон III не желает вступать в войну и всячески противится, тому и даже, якобы готовит письмо русскому государю о том. Но в тоже время наблюдая за тем, как спешно вооружается французская армия, как призываются новые и новые солдаты в ее ряды, Киселев уже не тешил себя напрасными надеждами на мирное разрешение конфликта. К тому времени французская эскадра уже вошла в Черное море и ожидалось, что ответ французов на ноту протеста русского дипломата по этому поводу будет отрицательным.

Французский император все же написал это самое письмо, и оно даже было отправлено курьером в Петербург, но в тоже самое время это самое письмо было опубликовано во всех европейский газетах. Все это преследовало лишь одну цель: в глазах всей прогрессивной Европы Луи Наполеон III не в коем случае не хотел выглядеть агрессором, но сам тот факт, что русский государь прочел это письмо одновременно с менее титулованными читателями газет по всей Европе уже было завуалированным оскорблением, и рассчитано было только на то, что российская сторона сделает те самые непоправимые заявления, когда избежать войны уже не будет никакой возможности.

После ужина приглашенные перемесились в салон. Говорили в основном о том, что вскоре придется спешно покидать Париж. Граф Левашов рассеяно прислушивался к тихой беседе. Серж ждал появления одного вполне определенного лица, ради встречи с которым он и пришел сегодня на ужин к Киселеву.

— Сергей Александрович, — услышал он у себя над ухом, — Вас ждут в моем кабинете.

— Благодарю, — отозвался Левашов, не поворачивая головы.

— Вы же понимаете, что об этой встрече не должно знать никому, — тревожно продолжил тот же голос.

— Вне всякого сомнения, — тихо ответил Серж. — Не беспокойтесь, Ваше репутация не пострадает.

Сделав вид, что направился в курительную, Левашов торопливо поднялся в кабинет хозяина дома. В полутемном помещении горела одна единственная свеча.

— Добрый вечер, Сергей Александрович, — раздался мягкий голос из полумрака.

— И Вам, сударь, — проходя в комнату и плотно прикрывая за собой дверь, ответил Серж. — Вы задержались.

— Увы, сюрте не дремлет, — усмехнулся мужчина, поднимаясь ему навстречу. — За мной следили. Я не вправе рисковать всем, потому пришлось немного поплутать по ночному Парижу.

Граф Яков Николаевич Толстой официально являлся представителя Министерства просвещения России по научным и литературным вопросам при посольстве России во Франции. На самом деле вот уже много лет он возглавлял агентурную сеть политической разведки во Франции и являлся агентом третьего отделения.

— О, да, — улыбнулся Левашов, — я понимаю.

— Перейдем к делу, — присаживаясь в кресло, начал Толстой. — У меня есть все основания полагать, что в Париже я надолго не задержусь.

— Увы, — кивнул Левашов.

— Вы как человек относительно новый в окружении Киселева не привлекаете к себе столь пристального внимания и потому, учитывая те рекомендации, что мне дали о Вас, я полагаю, Вы единственный, кто сможет совершить сие дело не привлекая к себе лишнего внимания.

— Я Вас слушаю.

— Все дело в том, что я жду прибытие своего агента из Лондона, но боюсь дни мои в Париже сочтены, и я просто не успею встретиться с ним. Сей человек должен привезти весьма ценные бумаги, которые надлежит незамедлительно доставить в Петербург. Я сам пока не уверен, о чем именно идет речь, но довериться могу только Вам.

— Как я разыщу Вашего человека? — поинтересовался Левашов, отбрасывая легкомысленный тон светской любезности.

— Она сама Вас надет, — тихо ответил Толстой.

— Она? — удивленно вскинул бровь Левашов.

— Совершенно верно. А теперь мне пора. И помните, доставить бумаги в Петербург нужно во что бы то ни стало.

— Я сделаю все возможное, — заверил своего vis-Ю-vis Левашов.

Оставшись в одиночестве Левашов в глубокой задумчивости уставился невидящим взглядом на колеблющееся пламя единственной свечи. Огонек танцевал замысловатый танец отклоняясь то в одну, то в другую сторону. Бог мой! — очнулся от своих дум Серж, коли свеча горит неровно, значит где-то по комнате гуляют сквозняки. Но он же сам вполне отчетливо слышал, как с глухим стуком закрылась дверь кабинета за таинственным гостем Киселева. Обведя глазами сокрытый мраком кабинет, Левашов метнулся к чуть отодвинутой тяжелой бархатной портьере, за которой находилось французское окно, ведущее на балкон. Так и есть: одна створка была чуть приоткрыта, словно кто-то стараясь уйти незамеченным не до конца прикрыл ее, боясь стуком обнаружить свое присутствие. Значит его встреча с Толстым более не является тайной. Кто бы это ни был, он или она оказались здесь не из праздного любопытства. Неприятный холодок скользнул по спине вдоль позвоночника, участилось дыхание. Нет, за свою жизнь он не опасался, к этому риску он привык и с самого начала знал на что шел. Другое более всего взволновало его: получалось, что даже здесь в доме русского посла есть некто, наверняка пользующийся доверием хозяина дома, и при этом плетущий интриги за спиной Киселева, действуя в интересах противника. Видимо недаром Толстой был столь осторожен. На всякий случай Серж быстро осмотрел кабинет, не больно-то надеясь обнаружить еще какие-либо следы пребывания здесь нежданного визитера, а затем поспешил спуститься в салон, потому как его длительное отсутствие уже вызывало подозрения.

Спускаясь вниз, Серж подводил итоги своей встречи с Яковом Николаевичем. Все что ему было известно — это то, что агент Толстого женщина и она сама должна выйти с ним на связь. Не густо, — покачал головой Левашов, но, пожалуй, при сложившихся обстоятельствах это и к лучшему. Коль он не знает ничего, стало быть и тому, кто проник в кабинет Киселева во время его разговора с Толстым, известно не более, чем ему. Однако, надо быть впредь осторожнее, коль именно от него теперь зависит дальнейший успех начатого дела.

Войдя в салон, Левашов едва заметно улыбнулся Николаю Дмитриевичу, давая понять, что свидание, которое причинило хозяину дома столько беспокойства благополучно завершилось. Нет нужды сообщать Киселёву о том, неприятном эпизоде, что отрылся ему. Но кто из них? — недоумевал Серж, обводя взглядом собравшихся. Невольно в сознание вкралась еще одна мысль, заставившая его похолодеть: что если следили не за Яковом Николаевичем, а за ним самим?

Вчера ночью прощаясь с ним на пороге своей спальни прелестница Колетт шепнула ему:

— Sois prudent, Serge. (Будь осторожен, Серж(фр.)).

Он тогда решил, что она пытается предостеречь его, опасаясь, что ее супруг, наконец, прозрел и ему стало известно об их связи. Но что, если она совсем иное имела ввиду? Что может быть ей известно? О чем она умолчала?

Его связь с супругой секретаря министерства иностранных дел Франции Антуана де Брюйера длись уже почти два года. Madam de BruyХres легко пала жертвой чар молодого обаятельного повесы и в последние два года была для Левашова весьма ценным источником довольно интересных сведений.

Официально граф Левашов являлся секретарем при русском посольстве, но на деле деятельность его была куда более глубже и преследовала совершенно иные интересы.

Сергей Александрович легко заводил нужные знакомства и связи используя их в интересах своего всемогущего шефа князя Орлова.

Конечно же, легкомысленная и ветреная Колетт не могла не догадываться о том, что Левашов ее попросту использует, но ее страсть к русскому любовнику давно заглушила все доводы разума, и благодаря ей Серж всегда был в курсе всех дел ее супруга.

Видимо, придется нанести красавице еще один визит, — вздохнул Сергей. Ну, что же, завтра он напишет ей записку с просьбой о свидании, а пока ему только остается запастись терпением. Если же его подозрения о том, что его персона до такой степени стала интересна сюрте подтвердятся, надобно тщательно продумать и подготовить свой отъезд из Парижа, и тут как раз Колетт может быть ему весьма полезна: с ее помощью он сможет в довольно краткий срок обзавестись проездными бумагами на имя французского поданного.

Простившись с Киселевым, Сергей отправился домой. Левашов снимал большую квартиру на улице Варен. За четыре года, проведенные в Париже, Серж успел довольно хорошо изучить город и не опасался ходить пешком по его ночным улицам. Направляясь домой, он заметил слежку: невысокий мужчина в низко надвинутом на глаза капюшоне широко черного плаща следовал за ним, стараясь держаться в тени домов. Сергей, сделал вид, что не заметил своего провожатого и не спеша дошел до дому.

Наутро он, как и собирался написал записку madam de BruyХres. Его камердинер, ворча себе под нос, что не доведут до добра барина эти француженки, отправился по хорошо известному ему адресу и вернулся на улицу Варен спустя два часа с ответом от прекрасной Колетт. Сергей торопливо вскрыл конверт: "Serge, mon amour. Je suis dans l'impatience j'attends notre rencontre. Ce soir, aprХs neuf. (Серж, любовь моя. Я в нетерпении ожидаю нашей встречи. Сегодня после девяти).

В сгустившихся сумерках Левашов вышел из дому и быстро оглядевшись остановил наемный экипаж. Назвав адрес, он откинулся на спинку сидения и чуть отодвинув занавеску проводил глазами своего вчерашнего сопровождающего. Видимо за него принялись всерьез. Не доехав пару кварталов до особняка де Брюйера, он покинул карету и торопливо пересек улицу, скрывшись в подворотне ближайшего дома. Следовавший за нанятым им экипажем фиакр остановился, выбравшийся из него мужчина огляделся. Не найдя того, за кем следовал от улицы Варен, незадачливый шпик в сердцах стукнул тростью о мостовую. Стараясь не дышать, Левашов почти слился со стеной дома. Постояв на месте еще некоторое время, преследовавший его человек, медленно побрел прочь. Вздохнув с облегчением Сергей выскользнул из своего укрытия и торопливым шагом направился на свидание с красавицей Колетт. Подойдя к особняку со стороны небольшого сада, Левашов никем незамеченный проскользнул в калитку. Камеристка Колетт зябко ежась в тонком шерстяном плаще уже ждала его.

— Eh bien, enfin, monsieur. Madame Vous attend. (Ну, наконец-то, сударь. Мадам ждет Вас.(фр.))

Следуя за девушкой Серж поднялся в покои madam de BruyХres. Едва за ее камеристкой закрылась дверь, Колетт поднялась с оттоманки, на которой полулежа в самой соблазнительной позе ожидала своего любовника и устремилась в его объятья.

— Серж, любимый, как я счастлива видеть тебя, — быстро заговорила она по-французски, русая головка склонилась на его плечо, тонкие пальчики скользнули по его щеке от виска к губам.

Сергей поймал ее ладошку и запечатлел на ней долгий поцелуй, неотрывно глядя в огромные серо-зеленые глаза.

— Сердце мое, я скучал без Вашего общества, — шепнул он, едва касаясь губами ее виска, там, где билась голубая жилка пульса.

Колетт судорожно вздохнула.

— Я чувствую, дни наши сочтены. Скоро Вы покинете меня, — прошептала она, не скрывая слез, выступивших на глазах.

— Увы, мой ангел. Это правда. Скоро я буду вынужден оставить Париж и мне понадобится Ваша помощь, — вздохнул Сергей.

— Для тебя все, что попросишь, — отозвалась Колетт заглядывая ему в глаза.

— Ах, душа моя, — пробормотал он по-русски, сжимая ее в объятьях и покрывая поцелуями обращенное к нему лицо, ощущая соленый вкус ее слез на своих губах. — Ну, вот что мне с тобой делать?

Словно понимая, о чем он говорит, Колетт всхлипнула и спрятала лицо на его груди. Тонкие пальцы пробежали по пуговицам его мундира. Отстранившись, Сергей скинул его с плеч. Колетт окинула жадным взглядом всю его широкоплечую фигуру, манящая улыбка скользнула по пухлым губам.

— Plus tard, au sujet des affaires. (Позже о делах (фр.)), — шепнул Левашов, едва касаясь приоткрытых губ.

Лежа на широкой кровати в полумраке роскошной спальни, Сергей рассеяно перебирал русые пряди, разметавшиеся по его груди. Сердце все еще колотилось в груди как сумасшедшее под щекой француженки. Колетт подняла голову, встречаясь с ним взглядом.

— О чем ты хотел просить меня? — игриво проводя кончиками пальцев по широкой обнаженной груди, поинтересовалась она.

— Мне понадобится французский паспорт, — отозвался он.

— Хорошо. Это будет не трудно, — шепнула Колетт.

Граф Левашов покинул особняк де Брюйера далеко за полночь, также как и вошел, через черный ход. Остановившись на мгновение, Сергей поднял глаза на окно спальни Колетт. Тонкая женская фигурка, освещенная пламенем свечи виднелась через замерзшее стекло. Подавив тяжелый вздох, он устремился к потайной калитке и через несколько минут уже шагал по улицам ночного Парижа, высоко подняв воротник своей шинели по направлению к улице Варен.

Антуан де Брюйер вернулся домой под утро и потому проснулся только к полудню. Солнечные лучи заливали спальню ярким светом. Поморщившись от неприятных ощущений, голова нещадно болела от вчерашних неумеренных возлияний за ужином у де Люйса, Антуан поднялся с постели и позвонил в колокольчик.

Его камердинер явился спустя несколько минут.

— Мадам уже проснулась? — поинтересовался он.

— Да, месье, — отозвался камердинер раскладывая на стуле его одежду. — Мадам ожидает Вас к завтраку.

Приведя себя в порядок с помощью слуги, де Брюйер окинул свое отражение в зеркале недовольным взглядом. Сюртук слишком плотно облегал изрядно выступающий живот. Он снова поправился. Ах, это все обильные ужины и возлияния, — вздохнул он. Некогда привлекательное лицо слегка припухло, под глазами появились мешки. Неудивительно, что в последнее время Колетт стала избегать его под любыми предлогами отказывая ему в супружеской близости.

Спустившись в столовую, де Брюйер поприветствовал супругу, поднеся к губам тонкое надушенное запястье.

— Как Вы себя чувствуете, дорогая. Помнится, вчера Вам не здоровилось, — произнес он усаживаясь напротив Колетт за стол.

— Благодарю, сегодня вполне сносно, — улыбнулась Колетт. — Антуан, могу я Вас попросить об услуге?

— Я Вас слушаю, — поднося к губам чашку с кофе, отозвался де Брюйер.

— Вы помните моего кузена Франсуа?

Антуан кивнул в ответ.

— Дядюшка просил его забрать груз из Генуи, корабль вот-вот должен войти в порт, а несносный мальчишка умудрился потерять свои бумаги, те, что Вы делали ему в прошлом году.

— Бестолковый малый, — пробормотал де Брюйер. — Конечно, дорогая. Полагаю, уже завтра я смогу передать Вам нужные бумаги, — улыбнулся он жене.

— Благодарю Вас, Антуан, — выдохнула Колетт с явным облегчением.

Завтра, уже завтра будут готовы бумаги и значит она снова сможет увидеться с Сержем. Колетт улыбнулась своим мыслям, но тотчас сникла: она встретится с ним лишь для того, чтобы потерять его навсегда. Пусть так, — рука ее помимо ее воли опустилась под стол и легла на пока еще плоский живот, — но его частичка, его дитя навсегда останется с ней. Конечно, придется допустить супруга в свою опочивальню, но это слишком ничтожная плата за то, чтобы сохранить свою тайну. Как же велик соблазн рассказать о том Сержу, но она не сделает того, не может, не должна. Что, сели он решит остаться в Париже ради нее и ради их дитя, но тогда его жизнь подвергнется опасности. Она слишком любит его, чтобы позволить ему так рисковать. Может быть, когда-нибудь потом она напишет ему, а может быть и нет.

На прошлой неделе, будучи в гостях у де Люйса, она слышала, как Друэн говорил кому-то о том, что подозревает графа Левашова в шпионаже и настоятельно просил своего собеседника установить за ним слежку. Это было опасно еще и тем, что ежели Серж не обнаружит, что за ним следят, есть риск того, что ее связь с русским дипломатом откроется.

— Дорогая, — позвал ее Антуан, прерывая бег грустных мыслей, — если Вам уже лучше… — яркий румянец залил его мясистые щеки.

О, она хорошо знала этот тон и этот взгляд побитой собаки. Антуан никогда не настаивал на своих супружеских правах, он всегда униженно просил ее о близости и чаще она отказывала ему, но не теперь, когда на карту поставлено так много.

— Да, конечно, — выдавила она улыбку, — Нынче вечером я буду ждать Вас.

Наутро де Брюйер отправился на службу в приподнятом настроении. Он помнил о своем обещании, данном супруге относительно ее непутевого кузена и потому, объявившись в министерстве первым делом велел своему помощнику подготовить все необходимые бумаги на имя Франсуа Боннара. Кто знает, может и этой ночью Колетт будет благосклонна к нему.

Спустя три дня после последнего свидания с madan de BruyХres ее камеристка Жюстина принесла на улицу Варен записку от своей госпожи, в которой было всего несколько слов без подписи: "Tout est prЙt. Aujourd'hui, Ю l'heure habituelle. (Все готово. Сегодня в обычный час (фр.)).

Пробежав глазами послание, Сергей улыбнулся застывшей в ожидании Жюстине.

— Dites Ю madame que je n'aurais certainement. (Передай госпоже, что я непременно буду (фр.)).

Кивнув головой, Жюстина поспешила покинуть апартаменты русского графа. Что ж, madam, не трудно понять, — вздохнула девушка, спеша домой. Такой мужчина способен лишить покоя не только легкомысленную Колетт.