Бездушная

Глава 21

Илэйн

Я все еще не могла поверить, что рассказываю Люциану о своем прошлом. И, стоя там, чувствовала себя ненормальной и уязвимой, но не из-за человека, который обещал уничтожить меня, а из-за тех, кто уже уничтожил меня. Человек, стоявший передо мной, делал все, что угодно, но только не смеялся надо мной, как я ожидала. Он не выглядел взволнованным моими страданиями от рук Преподобного Линча и его последователей.

Пока продолжала говорить, во мне клокотала тошнота. Я перестала следить за ходом своих мыслей, позволяя словам свободно течь. Они просто шли, не сдерживаясь, как никогда раньше.

Люциан пристально смотрел мне в глаза, пока переваривал все, что я говорила.

Я рассказала ему о том, как поцелуи Преподобного Линча превратились в отсасывание, и о том, как он говорил мне, что я хорошая девочка, когда опускалась на колени и давала ему то, что он хотел.

Он продолжал шлепать меня, все сильнее и сильнее.

Я так отчаянно хотела сбежать от Преподобного Линча, что попыталась улизнуть посреди ночи. Именно тогда он начал использовать мою выходку как предлог, чтобы привязать меня на ночь к кованой раме кровати. И говорил, что это потому, что я выглядела так, будто собиралась быть плохой девочкой, но это было не так. Преподобный Линч открывал дверь в мою комнату, и я видела тени снаружи, мужчин, наблюдавших за мной из коридора.

Не знаю, когда они начали заходить внутрь, но они заходили. Я закрывала глаза и притворялась, что их там нет, но я слышала их дыхание прямо у своей кровати.

Мне следовало знать, что меня ждет, но старалась не думать об этом. Мое поведение дома становилось все хуже и хуже, потому что я была каждую минуту злая.

Дядя Лионель сказал маме, что начнет следить за моим образованием там. Сказал, что, как мой дядя, обязан сделать это.

Но он совсем не вел себя как мой дядя, когда занимал место Преподобного Линча.

Он был тем, кто открыл дверь ночью, когда последователи вошли внутрь и начали лапать меня. Я уже привыкла к поцелуям и отсасыванию, но не к нескольким мужчинам сразу. Иногда они наказывали меня за плохие поступки. Иногда привязывали меня к кровати и хлестали, пока я не начинала кричать и молить о прощении. Иногда перекидывали меня через свои колени, называли непослушной девчонкой и шлепали, пока я не начинала плакать.

— И твой дядя наблюдал за этим? — спросил меня Люциан, когда я сделала паузу, чтобы перевести дух.

— Да, он наблюдал. Они знали, кто он, и пожимали ему руку каждый раз, когда заходили в комнату.

— Они платили ему, — сказал Люциан мне, и я кивнула.

— Вероятно.

— Определенно, — проговорил он. — Но было и нечто большее, чем это, это последничество, уверяю тебя. Закулисная преданность грязных людей, которые думают, что они достойны чего-то благородного. Я хорошо осведомлен об их играх, но в моем кругу они никогда не проводились. Похоже, ты была в центре всего этого.

При мысли о мужчинах, которые приходили ко мне по ночам, меня передернуло.

Я знала их имена. Знала их положение в мире. Знала, кто они такие.

Иногда я все еще сталкивалась с ними. Выпивка и наркотики были моими лучшими друзьями на тех вечеринках.

— Они ведь не трахали тебя, да? — спросил он, и я покачала головой.

— Они не лишили девственности, нет. Я всегда думала, что они могут это сделать, но не сделали. Никто никогда этого не делал.

— Даже их преданность не оправдывала риск лишения девственности девушки из семьи Константин.

Я почувствовала, как горят мои щеки, когда собралась с духом, чтобы рассказать ему еще одну порцию правды.

— Они брали меня… другими способами.

Он прищурился, и его гнев был направлен не на меня. Это было приятно видеть.

— Они трахали тебя в задницу.

Это было утверждение, не вопрос. Я сжала пальцы перед собой.

— В первый раз было очень больно.

— Они делали это по очереди, — еще одно утверждение.

— Это были долгие ночи.

— Когда они начали трахать тебя так?

— Мне только исполнилось восемнадцать, — сказала я. — Но ты бы этого не сказал. Я все еще вела себя как девчонка. Не знала, как повзрослеть, и не хотела взрослеть.

— Твои родители ничего не подозревали?

— Они верили всему, что говорил им мой дядя.

Я представила себе лицо дяди Лионеля, когда видела его у нас дома, и взгляды, которыми он одаривал меня, когда никто не видел. И ненавидела его так сильно, что хотела бы увидеть, как он умрет.

— Они всегда верили ему во всем. Я делала каждую мелочь, о которой он говорил. Каждую ложь, вылетавшую из его гнилого рта.

— И какой он для тебя сейчас?

Мой ответ был мгновенным.

— Злобный кусок дерьма.

Он кивнул, но промолчал. Люциан выглядел так, словно боролся с собственными словами.

Я хотела сказать ему еще многое, но не смогла; даже сейчас не нашла в себе сил произнести это вслух. Не могла рассказать ему, как они смущали меня, прикасаясь ко мне в тех местах, которые доставляли мне удовольствие, и стали вознаграждать напитками, которые заставляли меня шире раздвигать ноги и громче стонать. Я не хотела вспоминать, как была настолько сбита с толку, что начала трогать себя сама в тех местах, которые доставляли мне удовольствие, и толкаться в ответ, когда они проникали внутрь меня.

Дядя Лионель сказал мне, что я была хорошей девочкой, потому что так хорошо вела себя с последователями. Он сказал, что, возможно, я искуплю свою вину за то, что столько лет была такой плохой, если приму свое наказание, попрошу еще и покажу им, как я благодарна за него.

Я действительно сказала им это.

Я сказала «спасибо».

Спасибо, что причиняли боль, спасибо, что били, спасибо, что заставляли меня делать то, что мне говорят.

Тогда я настолько запуталась, что начала причинять себе боль, когда их не было рядом. Это было приятно, заставлять себя чувствовать себя такой чистой.

Люциан, казалось, понял, о чем я думаю, хотя и не заговорил. Он придвинулся ближе, посмотрел на мои ноги. Я вздрогнула, когда он прикоснулся ко мне, а затем медленно провел пальцами по моим порезам. У меня вырвался громкий вздох. Я ожидала, что он скользнет пальцами между моих бедер и заставит меня почувствовать то же, что и последователи, но он этого не сделал. Его руки по-прежнему были сосредоточены на моих ногах.

— Как насчет моих секретов? — спросила его я. — Полагаю, теперь мы равны.

— Связаны секретами гораздо крепче, чем кровными узами, — ответил он.

Я была уверена, что видела жалость в его глазах, когда он смотрел на меня сверху вниз, и мне это не понравилось. Потому что ненавидела жалость со стороны этого монстра.

— Тогда давай, прикоснись ко мне, — прошептала я. — Думаю, сейчас самое время заставить меня страдать.

Он отстранился от меня с озадаченным выражением лица.

— Как, блядь, это работает, Илэйн? Ты думаешь, я причиню тебе боль за то, что ты рассказала мне, что группа больных ублюдков первой причинила тебе боль?

Я пожала плечами, потому что не знала. И никогда не понимала, как все это работает — наказание и награда, боль и наслаждение. Я знала, что он не был хорошим парнем ни в каком смысле этого слова. Слышала множество историй о том, каким испорченным он был, и обо всех девушка, с которыми Люциан был. О тех, кому причинял боль.

В этот момент я почувствовал странную боль внутри себя. Мне не нужна была отвратительная жалость монстра Морелли, мне нужно было хоть какое-то уважение, даже в конце жизни, даже если он не хотел его проявлять.

Но дело было не в этом, не так ли?

Даже сейчас, похищенная и заключенная в этой дыре, с обещанием гибели впереди, я все еще хотела, чтобы чудовище Морелли хотело меня.

— Тогда прикоснись ко мне, — настаивала я. — Возьми это. Бери, что хочешь.

В этот момент он отошел от меня, переключив свое внимание на кофемашину.

Его следующих слов было достаточно, чтобы причинить мне боль, не сравнимую ни с какой физической болью.

Он не смотрел на меня, просто крутил свою кружку.

— Прямо сейчас я вообще ничего не хочу.