Бездушная

Глава 9

Илэйн

Я всегда была не только лгуньей, но и подхалимкой. «Любопытная», — говорила моя мать, пока не возненавидела меня. Я бродила по семейному дому, как маленький огонек, исследуя места, на которые другие люди не смотрели.

Я нашла дневник моей сестры Вивиан под ее кроватью, который она вела, когда ей было пятнадцать. И в нем прочитала о ее увлечении Роберто Хенли из драматического кружка и о том, как он лапал ее после занятий. Вычитала, как она обсуждала с Рейчел Уэстон непристойные вещи на их вечеринках с ночевкой и как они планировали, за кого однажды выйдут замуж. Однажды я прокралась в мамину комнату и обнаружила у нее… вещички в ящике прикроватного столика. Потом просмотрела коллекцию косметики Тинсли и обнаружила, что она позаимствовала кое-что из маминой коллекции.

Теперь пришло мое время полюбопытствовать о Люциане Морелли.

Когда была в полной уверенности, что он уже на пути в Нью-Йорк, я начала немного осматриваться. Сначала проверила двери. Обе заперты. Потом окна. На каждом был замок. Конечно, я могла бы найти что-нибудь, чтобы выбраться. Но не сделала этого. Я уставилась в окно на двор, уходящий под уклон от дома, разглядывая холмы вдалеке. Это было милое местечко, но недостаточно красивое для такого монстра, как Морелли. Я все еще не понимала, какого черта он уделил этому месту хоть минутку.

Оно было дешевым, но необычным. Мебель была простой, но уютной. Кухня была едва укомплектована, но там было все необходимое.

Я чувствовала себя захватчиком, когда поднималась наверх. Кралась на цыпочках по краю лестницы, как какой-то преступник. Это не имело ни малейшего смысла, поскольку владелец прекрасно знал, что я буду разнюхивать.

Половица на лестничной площадке громко скрипнула. Моя тюремная комната была маленькой и темной, даже при дневном свете. Ванная была хорошей, но, опять же, дешевой. В душевой почти не было туалетных принадлежностей — только дорогое средство для мытья тела и шампунь с запахом чайного дерева. Я была почти удивлена, когда открыла зеркальный шкафчик над раковиной. Одна-единственная зубная щетка и зубная паста в стакане. Все это выглядело более обыденно, чем я ожидала, и было аккуратно разложено.

Было странно думать о том, что это было у Люциана во рту. Было странно думать о том, что Люциан использовал это во рту. Я не могла себе представить, чтобы монстр Морелли делал что-то настолько простое.

Маленькая непослушная девочка во мне захотела переступить границы дозволенного в этом пространстве, пока он не видит, и я сделала это. Взяла зубную щетку Люциана Морелли и провела языком по щетинкам. У меня от этого мурашки побежали по коже. Непослушная. Это было менее непослушно, но я отмахнулась от «плохой девочки» и сразу же воспользовалась его зубной щеткой по назначению, а затем встала под душ. Тепло принесло приятное облегчение.

На крючке весело полотенце. Я поплотнее завернулась в него и направилась обратно на лестничную площадку. Потому что знала, что меня ждет — настоящее место, где можно пошпионить.

Комната Люциана Морелли была в дальнем конце. И даже дверь в его комнату казалась более зловещей. Более внушительной.

И она была не заперта.

Это было глупо с его стороны, но она действительно была не заперта.

Его кровать казалась огромной. Гардероб был выполнен из простого дерева, но комплектация отличалась от остальной обстановки. Он был забит одеждой, костюмами, которые выглядели неуместно на таком заурядном фоне. Они пахли им. Грандиозно. Внушительно.

В ящике прикроватной тумбочки у него лежали старые кожаные часы с какими-то инициалами на ремешке. РХМ. Также там лежали ручка и блокнот, который я с нетерпением листала. Это был дневник снов. Люциан Морелли записывал свои сны. Они были разделены на два типа — те, где он убивал других людей, и те, где они убивали его. Всегда жестокие. От описанных в них пыток у меня бы свело живот, если бы я уже не привыкла слышать о жестокости в темных уголках нашего образа жизни.

Его почерк был аккуратным, но мужественным, почти каллиграфическим. Это ему подходило. Его ручка была перьевой и угольно-черной. Я нацарапала образец чернил на своей руке. Я любила писать, когда была маленькой девочкой.

В спальне Люциана я чувствовала себя странно, как дома. Наверное, потому, что это было похоже на дом, даже несмотря на скудную обстановку. Мне было интересно, сколько времени он на самом деле проводил здесь и знал ли кто-нибудь, что тот здесь бывал. Я почему-то в этом сомневалась.

Я решила не надевать ни нижнее белье, ни платье, в котором была накануне вечером. Вместо этого сняла с вешалки одну из дизайнерских рубашек Люциана. Из-за насыщенного черного цвета я выглядела в ней еще более бледной в зеркале. Мне понравилось носить его рубашку, это казалось интимным. Я чувствовала себя ближе к нему самым обыденным образом. Это было странно близко… ближе, чем я когда-либо могла себе представить. В некотором смысле, даже ближе, чем чувствовать его член в своей заднице или его дыхание на своем лице.

Я гадала, когда увижу его снова. Эта мысль была одновременно пугающей и волнующей — сочетание, к которому я уже привыкла. Люди быстро приспосабливаются, не так ли?

Я разогрела себе немного консервированного супа. Ничего необычного, но на удивление вкусно. Сварила себе кофе и, чтобы скоротать время, устроилась перед маленьким примитивным телевизором в углу гостиной. Но не получалось на нем сосредоточиться. Я была в состоянии повышенной готовности, сердце колотилось при мысли о машине, подъезжающей по подъездной дорожке.

Когда машина все-таки подъехала к дому, я вскочила со своего места, совершенно разбитая, так как нервы съедали меня заживо.

Монстр молча вошел и уставился на меня. Его глаза были такими темными, какими я их еще никогда не видела. Челюсть была такой твердой, какой я никогда не видела. На улице едва стемнело, так что он, должно быть, направился сюда, уйдя с работы раньше обычных 5 часов. Удивительно. Уверена, по выражению моего лица, видимо, было понятно мое удивление.

— Наслаждаешься моей рубашкой, да? Уже позволяешь себе вольности. Тебе нужно следить за своей дерзостью.

Я провела руками по ткани, пока он наблюдал за мной.

— У тебя соблазнительные рубашки. Лучше, чем поношенное платье, спасибо большое. Некоторые вольности все-таки необходимы. — Я замолчала, уперев руки в бедра. — Ты что, думал, я буду весь день разгуливать голой?

Его ответ был прост и прямолинеен.

— Да.

Я не смогла сдержать ухмылку.

— Конечно, да. Думаешь, это какой-то распутный любовный роман или что-то в этом роде?

Он ухмыльнулся в ответ.

— Вряд ли. Здесь не будет «долго и счастливо», малышка. Вряд ли меня можно назвать рыцарем на белом коне. Я плохой парень, уверяю тебя.

— Плохой парень, у которого, по крайней мере, есть приличное средство для душа. Спасибо.

Я знала, что он вот-вот рассмеется. Я это видела. Но он этого не сделал. Просто бросил пиджак на диван и направился на кухню. Я последовала за ним. И это было как раз вовремя, он включал кофеварку. Я надеялась тоже выпить один. По крайней мере, до того, как он меня трахнет ради своего удовольствия.

В его присутствии я чувствовала странную человечность, что было нелепо, учитывая, что он был самым большим врагом, которого я когда-либо знала, с самого дня моего рождения. В компании будущего убийцы невозможно чувствовать себя более самой собой, чем в компании собственной матери, верно?

— Покажи мне свою задницу, — сказал он мне. — Я хочу увидеть отметины.

Я развернулась к нему и задрала рубашку, и тогда моя дерзкая натура снова обрела силу. Я покачала перед ним задом, бросив взгляд через плечо.

Через несколько секунд он оказался рядом, обхватил меня рукой за горло и сильно шлепнул по заднице.

— Илэйн, существует очень тонкая грань между девушкой, которая находит свой голос, чтобы позабавить меня, и той, которая напрашивается на гребаную взбучку.

Я знала это. Мне удалось кивнуть, и он отпустил меня.

Моя дерзость испарилась, когда он вернулся к кофеварке. Этот мужчина собирался покончить со мной, мне нужно было помнить об этом. Его веселье ничего для меня не значило. Он был для меня никем. Люциан Морелли ни хера не был предназначен для моей душонки Константин, и никогда не будет. Ни за что на свете, до конца моей жалкой жизни.

Он не сварил мне кофе, манеры исчезли.

— Встань на свои гребаные колени, — приказал он.