Бог Боли

Глава 13

Анника

Чем дольше я смотрю в глаза Крейтона, тем больше мое дыхание сбивается и разлетается на осколки.

Суровые глаза.

Полностью лишенные эмоций глаза.

Я всегда видела его отстраненным, с ледяной жидкостью в венах вместо крови, но это первый раз, когда я увидела это воочию.

И этот лед? Сейчас он просачивается под мою кожу и прижимается к моей самой темной части тела.

— Мы, блядь, разобрались, Анника? — Смертоносный звук его голоса бьет по моей коже, как хлыст.

Я не могу сдержать ни легкого толчка в плечи, ни сухости в горле, несмотря на мои попытки выстоять.

Сглотнув, я медленно киваю.

— У тебя есть голос. Используй его.

Чайковский.

Поговорите с этим парнем, потому что он не имеет права звучать так раздражающе сексуально, когда он властный и контролирующий.

— Да, — пробормотала я и попыталась улыбнуться. — Теперь ты можешь меня отпустить?

— Брось эту гребаную привычку улыбаться, когда тебе некомфортно. Ты не чертова кукла.

Откуда... черт возьми, он это знает?

Я так отточила свою фальшивую улыбку, что никто не может прочесть ее, так почему он может?

Это действие стало настолько подсознательным, что я больше не обращаю на это внимания.

Так почему же он?

Облако неодобрения окутывает его, как вторая кожа, когда он прижимается ближе, прижимаясь всем телом к моему.

— Скажи мне, Анника. Почему ты не ответила ни на один мой звонок или сообщение?

Моя грудь наполняется плотским желанием, которому даже я не могу дать название, и мне приходится прочистить горло, чтобы говорить.

— Знаешь, после пожара произошло некое безумие, и Джереми как бы конфисковал мою свободу.

— Он не конфисковал твой телефон, по которому ты прекрасно общалась со всеми, кроме меня.

Черт.

Учитывая его характер, я была уверена, что он не станет заострять внимание на этой детали, поэтому не думала об этом.

Очевидно, зря.

Его пальцы впиваются в мягкую плоть моих запястий, а насыщенный тембр его голоса становится еще ниже.

— Ответь мне.

— Неприятно, когда тебя игнорируют, не так ли? — я отклоняюсь, хватаясь за свое самообладание окровавленными пальцами.

— Не издевайся надо мной.

— Что? Я не знала, что только у тебя есть привилегии на игнорирование. Я решила попробовать и посмотреть, каково это, и могу с уверенностью сказать, что твоя реакция отстойная. Может, продолжу, если будет настроение. И еще, ты можешь говорить, не прикасаясь ко мне?

Он прижимает меня крепче, не только игнорируя мою последнюю просьбу, но и делая прямо противоположное. Меня атакует его потустороннее присутствие, поразительное тепло и притягательный запах, и я пытаюсь не поддаваться его влиянию.

Шансы на успех? Отрицательные.

— Во что ты сейчас играешь, little purple?

Мое сердце и разум воюют в поисках подходящей реакции на его слова. Какая-то часть меня хочет выйти из этого фарса, избавить всех от проблем и зарыться в своем пузыре.

Но другая часть, та, что дрогнула от прозвища «little purple», вцепилась в меня когтями, требуя освобождения.

— Ты можешь убрать «little» перед «purple»?

— Ты маленькая. — Его пальцы сгибаются на моей коже, и воздух дрожит от его напористости.

— Мне скоро исполнится восемнадцать, ты же знаешь.

— Дело не в твоем возрасте.

— Тогда... в чем же дело?

Его глаза меняются, становятся горячими, когда он проводит ими по моему лицу и вздымающейся груди.

— Ты такая маленькая и хрупкая, поэтому мне всегда хочется укусить, оставить синяки, пометить и выбить дерьмо из твоей маленькой киски, пока ты плачешь, потому что больше не можешь этого вынести.

Сейчас я должна была бы испытывать много чего, в том числе ужас, страх, жуть, но стоять здесь такой бесстыдно горячей и неловко мокрой — это точно не одно из них.

Черт бы побрал его и его удивительно грязный рот. Как будто я узнаю совсем другого Крейтона.

— Я спрашиваю тебя в последний раз. Во что ты играешь, Анника?

— Никаких игр, — пробормотала я. — Я просто подумала о твоих предупреждениях и решила отнестись к ним серьезно. Я больше не буду тебя беспокоить. Клянусь могилой Чайковского, перекрещусь и надеюсь умереть.

Выражение его лица остается прежним, если не считать легкого тика в челюсти.

— Слишком поздно.

— Что?

— Я не отпущу тебя.

Мое сердцебиение резко ускоряется, и все мое тело, кажется, обмякает в его руках.

— Но...

— Заткнись.

— Разве ты не должен хотеть, чтобы я ушла? Это то, за что ты говорил мне с тех пор, как мы встретились.

— Заткнись, Анника.

Мои губы сжались, и я напрягла бедра. Эта его контролирующая сторона влияет на меня так, что я отказываюсь признавать, и устремляется туда, куда я отказываюсь называть.

Он отпускает мои руки и отступает назад. Мой желудок опускается, когда я думаю о том, что, возможно, он все обдумал и решил, что оно того не стоит.

Но Крейтон не уходит.

Вместо этого он засовывает руку в карман, и я понимаю, что он делает это, когда кажется, что он останавливает себя от чего-то.

Как буря, которая резко заканчивается.

— Садись на стол.

Мой взгляд переходит на единственный стол в помещении — мой маленький письменный стол, придвинутый к стене, на котором лежит стопка бумаг.

— П-почему?

— Хватит задавать вопросы. Когда я говорю сесть на стол, ты садишься на этот гребаный стол.

Я вздрагиваю, ненавидя и любя сжатие между ног. Невозможно контролировать свое тело, когда он рядом, а не когда он конфискует и сжигает этот контроль, как будто это его право по рождению.

После тщетной попытки успокоить себя, я забираюсь на стол. Как только я сажусь, он говорит.

— Раздвинь ноги как можно шире. Ноги и ладони на столе.

Мои щеки пылают, и я чувствую пульсацию в шее. Часть меня хочет сопротивляться, но под его пристальным взглядом я не могу этого сделать, поэтому я поднимаю ноги и принимаю ту позу, о которой он просил.

Платье задирается до середины, обнажая мои голые бедра и кружево трусиков.

Трусики, которые Крейтон видит сразу же, как только становится передо мной. Он остается на месте, неподвижный, как статуя, а я дрожу и чувствую себя совершенно не в своей тарелке.

Я начинаю сдвигать ноги, но одного его строгого взгляда достаточно, чтобы я отказалась от этой идеи.

Черт побери.

Почему он сейчас выглядит как совершенно другой человек и почему я так остро на это реагирую?

— Это один. — Он отодвигает стул от моего стола и бросает на него свой вес, садясь на уровне глаз с моей киской. — Еще раз ослушаешься меня, и будет десять.

Так близко, я тону в его пьянящем аромате, пока его темные глаза пожирают то, что у меня между ног.

— Ты сказала, что серьезно относишься к моим предупреждениям, нет?

Я киваю, пытаясь и не пытаясь сосредоточиться на том, под каким углом он меня рассматривает. Это так интимно, такая близость, что мои легкие жаждут воздуха.

Его рука проникает мне между ног, и я задыхаюсь, когда он обхватывает меня за трусики, пальцами впиваясь в чувствительную плоть.

— Так почему ты такая мокрая, little purple?

Мои ладони становятся потными, и я поджимаю губы.

— Где теперь этот умный ротик? — он стягивает мои трусики так, что шов трется о мои складочки. — Или это только для того, чтобы говорить неправду?

Трение натянутой ткани о мои перевозбужденные складочки одновременно приятно и болезненно. Я начинаю думать, что, возможно, эти два ощущения идут рука об руку с Крейтоном.

— Ты такая задира, разгуливаешь в своих маленьких юбочках и кружевных трусиках, умоляя, чтобы тебя наказали. — Его рука опускается на мою киску. Сильно. — Но ты не можешь вырваться сейчас. Так не пойдет. Знаешь, почему?

Все мое тело дергается от силы его удара, на глаза наворачиваются слезы, и еще большее возбуждение покрывает мои трусики и его руку.

Его дикие глаза встречаются с моими, в них капает плотский, животный садизм.

— Потому что я решил, что ты будешь моей игрушкой.

А потом он на мне.

Его венозная рука обхватывает мое бедро, отчего оно кажется таким маленьким, когда он ныряет между моих ног. Его заросшая щетиной челюсть царапает мою чувствительную внутреннюю плоть, когда его зубы проникают в мою киску через трусики, а затем он полностью срывает их с меня.

Мое тело дрожит, но оно приходит в полный шок, когда он вводит свой острый язык в меня.

Я выгибаюсь дугой, дергаюсь, но его руки возвращают меня обратно.

Святой. Черт.

Мне требуется все, чтобы не двигаться слишком сильно. Я пытаюсь сжать ноги вместе, чтобы создать хоть какое-то трение. Что-то, хоть что-то, но его безжалостная хватка на моем бедре запрещает мне это.

Моя голова откидывается назад, когда искры удовольствия распространяются от моего ядра по всему телу.

Он умело перекатывает мой клитор между большим и указательным пальцами в том же безумном темпе, что и трахает меня языком.

Мои бедра дергаются вперед, и я понимаю это только тогда, когда бешеный ритм его языка почти разрывает меня. Я поднимаю руки, чтобы вцепиться в его волосы, и катаюсь по его лицу, в то время как звезды пляшут в моем зрении.

Мощный оргазм омывает меня.

На этот раз он более отчаянный, такой абсолютно безумный по своей силе, что я удивляюсь, как не теряю сознание.

Мои веки опускаются, маскируясь ресницами, когда я пытаюсь заглушить свои бесстыдные стоны.

Голова Крейтона появляется между моих ног, и он шлепает по моей киске так безжалостно, что я вскрикиваю.

Удовольствие смешивается с болью, и я не знаю, от чего текут слезы — от первого или от второго.

— Разве я сказал, что ты можешь убрать руку со стола?

Я качаю головой, а он смотрит на меня.

— Нет, — бормочу я, когда моя потная ладонь снова ложится на стол.

— И каким, по моим словам, будет твое наказание?

— О.

— Это не ответ.

— Десять.

Пугающее возбуждение охватывает его черты при обещании наказать меня. Он получает удовольствие от осознания того, что причинит боль, что на моей плоти появится карта его рук.

— Начинай считать. — Его рука снова опускается на мою киску, и я вздрагиваю, задыхаясь.

Боль от его шлепков усиливается с каждым разом, доставляя минимальное удовольствие, достаточное для того, чтобы я захотела кончить, но недостаточное, чтобы позволить мне это сделать.

Он дикий, абсолютно безжалостный в исполнении своего наказания. Он не останавливается, когда я вскрикиваю, кричу или всхлипываю.

Особенно когда я рыдаю.

Мои слезы усиливают садистский блеск в его глазах, потребность в большем, большем и еще большем... большем.

Зверь.

Вот кто он сейчас, с его резкими чертами лица, челюстью и тонкими губами.

И контроль.

Он капает с него. Каждый раз, когда мои ноги подкашиваются или падают, он выпрямляет их обратно, чтобы я была в правильном положении.

И я в его распоряжении, чтобы он делал со мной все, что пожелает.

К тому времени, как он заканчивает, я плачу навзрыд. Моя киска словно горит, даже возбуждение покрывает мои бедра.

Крейтон отталкивается от стула и возвышается надо мной. Мои ноги все еще согнуты, все тело дрожит, а слезы покрывают мои щеки. Однако я не осмеливаюсь их вытереть — вдруг это доставит мне еще больше неприятностей.

Я все еще не понимаю, как это работает, но знаю, что, несмотря на боль и дискомфорт, меня необъяснимым образом тянет к нему.

Его рука тянется к моему лицу, холоднее моей разгоряченной щеки, больше и... безопаснее.

Он проводит большим пальцем под моими веками, скользя слезами по моей коже, а я тихонько фыркаю.

Чистый садизм сияет в его океанских глазах, казалось, уничтожая любые благородные чувства, которые он мог бы иметь.

— Мне нравится видеть твои слезы.

У меня перехватывает дыхание, и меня пробирает дрожь.

— Это... звучит нездорово.

— Я болен. Тебе следовало держаться подальше, пока у тебя был шанс.

Он снова проводит большим пальцем по моему лицу, темнота смещается, формируется и кипит на поверхности.

Я наблюдаю за ним с живым интересом.

Как и в тот раз, кажется, что всякий раз, когда он наказывает меня, что-то внутри него вырывается на поверхность.

Дерётся.

Кусается.

Бьет.

Как будто он... борется за контроль. Но против кого? И ради чего?

Словно подтверждая мои мысли, он засовывает руку в карман и отступает назад.

Он уходит.

Снова.

Я не могу избавиться от чувства опустошенности от дисфункциональности всего этого.

Но я не позволю ему вот так бросить меня. Мне нужен был выход, который он предложил, но он не дал мне его принять.

Самое меньшее, что он может сделать, это относиться ко мне так, будто я имею значение.

Я спустила ноги со стола и покачнулась.

— Найду ли я на этот раз в почтовом ящике мазь для больной киски?

Он останавливается в нескольких шагах от двери и поворачивается ко мне, его глаза сузились.

— Не будь плаксой.

— Не будь придурком. Я не секс-кукла, которую ты используешь и выбрасываешь.

— Нет, это не так. Я тебя еще не трахал.

Моя шея и щеки пылают, но я продолжаю:

— Или окажи мне уважение, которого я заслуживаю, или отпусти меня.

— Я сказал тебе, что уже слишком поздно тебя отпускать.

— Тогда ответ прост.

Он поднимает бровь.

— Я серьезно, Крейтон. Если ты думаешь, что я блефую, попробуй. Я пойду на фальшивое свидание с Брэндоном. Только убедись, что ты потом не пожалеешь об этом, потому что в романтических романах есть троп, который называется «фальшивое свидание», и оно всегда перерастает в настоящие отношения.

Его брови опускаются, а глаза сужаются, когда его холодный голос звенит в воздухе.

— Не будет никаких свиданий с Брэндоном, фальшивых или нет.

— Тогда дай мне то, что я хочу.

— И чего же ты хочешь, little purple?

Я спрыгиваю со стола и, черт возьми, я полностью переоценила свои способности, потому что моя киска пульсирует как сумасшедшая.

Крейтон, должно быть, тоже видит изменения на моем лице, потому что его потемневший взгляд скользит по моей теперь уже прикрытой киске, прежде чем его глаза наконец встречаются с моими.

Ожидание.

Запугиваюние.

Я делаю шаг к нему.

— Пригласи меня на свидание, и я скажу тебе, чего хочу.

— Я не хожу на свидания.

Мое лицо, должно быть, выглядит чудовищно из-за слез, но я все равно откидываю волосы.

— В таком случае, думаю, тебе придется начать.

Затем я прохожу мимо него с высоко поднятой головой.