Бог Боли

Глава 3

Анника

Я не могу нормально дышать.

Я даже не могу нормально думать.

Я представляла себе этот момент с тех пор, как узнала эти глаза. Хамелеон, океанские глаза с редкой гетерохромией, которую я не видела ни у кого, кроме него.

Именно так называются черные кольца вокруг его голубых глаз. Гетерохромия. Совершенное несовершенство, которое является частью его сущности.

Это было первое, что привлекло мое внимание. И хотя многие сказали бы, что мое внимание легко получить, никто не знает, что его невозможно удержать.

Да, я продолжаю обращаться с людьми вежливо, запоминаю их имена и спрашиваю об их последнем посте в социальных сетях, но все это — часть притворного поведения. То, что привлекло меня к ним в первую очередь, уже давно увяло и умерло.

Крейтон — исключение из этого феномена. Мой интерес к нему начался, как и к любому другому — мягкий, нормальный. Безличный.

Мало-помалу он перерос в этот безграничный мощный интерес, который пронизывал меня изнутри.

Мое внимание к нему не ослабевает. Если не сказать больше, оно становилось более сильным с каждой встречей, с каждым украденным взглядом. С каждым прикосновением.

Хотя они никогда не были чувственными по своей природе.

В отличие от того, что происходит сейчас.

Мою руку держит рука Крейтона, или, скорее, мой палец, который я протянула. Это все, что он держит или сжимает в своей ладони. Всего лишь палец.

Он отодвигает его от своего лица, а затем роняет, как будто это незначительный предмет. Под кажущейся отстраненностью в его взгляде таится гораздо худшее чувство — отвращение.

Знакомый зажим сжимает мою грудь, за ним следует едва уловимая боль за грудной клеткой.

Не обращая внимания на дрожь в пальце, который он только что погрузил, Крейтон пружинисто поднимается в сидячее положение. Мне приходится отступить назад, чтобы не столкнуться с ним.

Мой Чайковский.

Ему действительно нужно перестать двигаться так внезапно.

Или, может быть, это мне следует двигаться менее резво.

Обнимая свою сумку, я сажусь рядом с ним и натягиваю свою лучшую улыбку.

— Привет! Я не видела тебя за обедом, поэтому подумала, может, ты голоден?

Он не отвечает, но ему это и не нужно. Сколько я ни пыталась вытянуть из него слова за те несколько недель, что мы знакомы, я пришла к горькому осознанию того, что он просто не из разговорчивых.

Хуже того, он переводит игру в молчанку на новый уровень, заставляя вас чувствовать себя меньше, чем грязь на его дизайнерских туфлях.

К сведению, моя гордость ранена. Обычно мне удается подружиться с кем угодно. Я рассказываю им остроумные истории, улыбаюсь, и они влюбляются в меня, просто так.

Единственное исключение — эта стена мышц в шесть футов четыре дюйма.

Но это будет холодный день в аду, прежде чем я сдамся.

Поэтому я роюсь в своей сумке и достаю фиолетовый контейнер — не тот, из которого я ела, — и кладу его ему на колени.

— Я приготовила дополнительный обед, не салат; я знаю, что ты их не любишь. Джер был голоден сегодня утром, так что я приготовила ему креветки, и у нас остались чуть-чуть.

На самом деле все наоборот, и моему брату досталась самая маленькая порция — прости, Джер, — но Крейтону не нужно этого знать.

Он смотрит на контейнер взглядом своего обычного неодобрения. У Крейтона постоянный пустой взгляд, по которому невозможно понять, что он чувствует. Это хуже любой маски и эффективнее любого камуфляжа.

И когда он смотрит на что-то, никогда не знаешь, хочет ли он дотронуться до этого предмета или просто убить его голыми руками.

Мой взгляд останавливается на тех руках, которые беспечно лежат на его коленях. Дело в том, что Крейтон заставил меня открыть новый фетиш — руки.

Или, может быть, он был у меня и раньше, но с его появлением стал более заметным.

У него такие большие руки, длинные пальцы и вены. Множество вен змеятся по тыльной стороне его рук, обещая что-то зловещее.

Я быстро отвлекаюсь от них, иначе произойдет неловкий случай, когда я начну пускать слюни.

Крейтон все еще смотрит на контейнер, на его лбу прочерчены серьезные морщины, и я думаю, что он откинет его, как откинул мой палец.

Но он этого не делает.

Но и не открывает его.

Просто тупо смотрит на него. Потом он хватает его, эти руки сгибаются на крышке, и начинает вставать.

— Ты мог бы сказать мне, что навестишь меня вчера вечером, и я бы оделась по случаю. Если только... ты не хотел увидеть меня полуголой?

Он останавливается на середине подъема, садится обратно и наклоняет голову в мою сторону. Голубой цвет его глаз неуловимо потемнел и приобрел резкость.

Я не привыкла к такому выражению лица Крейтона. Равнодушие — это самое большее, что я получаю от него, но это?

Как будто он прикидывает, как лучше свернуть мне шею.

Тепло поднимается по моей шее к ушам, и я подавляю страх, который грызет меня изнутри.

Я стараюсь сохранить улыбку.

— Я знаю, что это был ты. Видишь ли, может, я не очень внимательна к деталям, но твои глаза как бы выдали тебя. Не волнуйся, Джереми ничего не знает. Он действительно подозревал, что кто-то заходил в мою комнату, но я смогла отвлечь его внимание и...

В один момент я говорю, а в другой — рука зажимает мне рот.

Как прошлой ночью.

Он физически дергает меня в сторону так, что я ударяюсь спиной о деревянный столб беседки.

Только на этот раз его голая рука лежит у меня на губах, и я дышу прямо сквозь его пальцы. Исчез запах копоти и кожи. Сейчас он пахнет чистой одеждой из сушилки, смешанной с его естественным пряным ароматом.

— Чего ты хочешь?

Его вопрос застал меня врасплох. Не только потому, что он говорит с гравийным, глубоким и горячим британским акцентом, но и потому, что он думает, что я говорю ему все это, потому что чего-то хочу.

— Ммм, — пробормотала я, прижимаясь к его руке.

— Я позволю тебе говорить, только если ты скажешь мне, чего ты хочешь. Если ты будешь болтать дальше, я снова заткну тебе рот.

Я киваю один раз, и он медленно отпускает меня. Хотя вместо того, чтобы отойти, он остается так близко, что трудно нормально дышать.

Иногда мне кажется, что он точно знает, какой эффект он производит на людей — и на меня — и все равно делает это намеренно.

Он по-прежнему врывается без приглашения с единственным намерением оставить после себя след опустошения.

— Зачем ты пришел в особняк Язычников прошлой ночью? Зачем ты сжег пристройку? Я не думала, что у тебя есть проблемы с клубом или его членами. Ты даже не входишь в Элиту, так что не имеет смысла, что ты хотел бы сделать это, верно?

Он снова протягивает свою ладонь, но я поднимаю обе руки вверх.

— Ладно, ладно. Не нужно меня затыкать, но я не могу сказать тебе, чего я хочу, пока ты не признаешься в причине.

Он смотрит на меня. В пустоту. Его «нет» очевидно.

Я вздыхаю.

— Тогда, наверное, я расскажу Джереми о том, как ты не только сжег его имущество, но и пробрался в комнату его сестры. — Вздох. — Я не могу гарантировать, что он не станет дикарем.

— Если бы ты хотела рассказать ему, ты бы уже рассказала. — Спокойный, насыщенный тембр его голоса звучит вокруг меня, как песня.

Та, что преследует меня в моменты бодрствования и сна.

— Я лишь хотела дать тебе шанс, и я его дала, но ты решил им не воспользоваться. Это просто печально. Последний шанс передумать?

— Скажи ему.

— Ты... ты блефуешь.

— Да.

— Ч-что?

— Ты так ненавидишь конфликты, что прячешься от них, как маленькая мисс Страус. Именно поэтому ты не позволила охраннику войти прошлой ночью, а потом прикрыла меня. Для тебя совершенно не свойственно лично создавать конфликт, так что да, ты блефуешь, Анника.

Мои губы раскрываются.

О. Мой. Чайковский.

Пожалуйста, скажите мне, что я не сплю, и что он действительно сказал целый абзац. О, и он так много знает обо мне.

Я не думала, что он действительно знает обо мне хоть что-то, не говоря уже о моем характере.

Возможно, я недооценила, насколько он внимателен к деталям.

— Хорошо, хорошо, ты не должен пока говорить мне причину. Когда-нибудь мы до этого дойдем. — Я сжимаю и разжимаю пальцы на коленях. — Но ты спросил меня, чего я хочу, верно?

Он поднимает брови, и почему, черт возьми, такого простого жеста достаточно, чтобы вызвать трепет в моем животе?

Как будто этого недостаточно, какая-то часть меня шепчет, ноет и абсолютно ворчит о том, куда я клоню.

Это неправильно, и ты это знаешь.

Ты только доставишь ему неприятности и пожалеешь об этом.

Но я не могу просто игнорировать другую часть, ту, которая тоскует, живет на земном воздухе и нуждается в том, чтобы почувствовать, каково это — быть живым.

Не просто притворяться, что я живая, популярная и любимая, а на самом деле вдохнуть жизнь в мое уединенное существование.

И все же мой голос звучит неуверенно и слабо.

— Я хочу, чтобы ты проводил со мной час каждый день. Наедине.

— Что мы будем делать?

— Не знаю, что угодно. Разговаривать, просто сидеть здесь, читать, есть, может быть, ходить по магазинам... — Он хмурится, и я отступаю. — Никаких покупок, поняла. Мы можем посмотреть кино.

— Кино длится больше часа.

— Ну, ладно. Никаких фильмов. Но мы можем делать все остальное.

— Нет.

Мое сердце сжимается за моей грудной клеткой, но я заставляю себя улыбнуться.

— Почему нет?

— Я не буду встречаться с тобой.

— Я... я не прошу тебя встречаться со мной.

Ладно, может быть, так и было? Но почему, черт возьми, он такой бескомпромиссный мудак? Неужели он не может делать людям больно более мягко или что-то в этом роде?

— Тогда тем лучше. — Его лицо, выражение и тон — все попало в чертов Северный Ледовитый океан. — Никаких свиданий не будет.

— Чисто гипотетически, и только гипотетически, потому что это не реальная ситуация, почему ты не хочешь со мной встречаться?

Он снова протягивает руку к моему лицу, и я замираю, когда он двумя пальцами поднимает мой подбородок. Заряд электричества проносится сквозь меня, как медленно надвигающаяся буря.

Напряжение нарастает, прилипает к коже и пробирает до костей. Я дрожу, но все еще не могу оторвать взгляд от этих океанских глаз.

Они снова потемнели — проявление переменчивого настроения их владельца.

Я не знаю, связано ли это изменение со мной или с тем фактом, что за двенадцать часов он коснулся меня больше, чем за все недели, что я его знаю.

Но я попала в его паутину.

Не в силах пошевелиться.

Абсолютно зажата под мозолистыми прикосновениями его худых пальцев, которые впиваются в мою чувствительную кожу со смертоносностью кнута.

Когда он заговорил, его низкие, глубокие слова почти парализовали меня.

— Ну, если гипотетически, то у меня извращенный вкус и склонность к насилию по отношению к противоположного полу. А ты такая чертовски хрупкая, я сразу сломаю тебя.

— Как ты, ангелочек?

Я внутренне качаю головой, чтобы сосредоточиться на сияющих чертах лица моей мамы.

Мы общаемся по FaceTime, как самая крутая пара мать-дочь, потому что так принято.

Если Джереми считается клоном папы, то я — мамина удачная попытка 2.0. Я бы хотела отметить, что мне никогда не удастся добиться ее элегантности, но у нас одинаковые мелкие черты лица, каштановые волосы — хотя мои длиннее — и круглый разрез глаз. Хотя мои светлее, как у папы.

Ее глаза более призрачны, как будто в них скрыта трагическая история. И я знаю, что так оно и есть. Давным-давно, еще до моего рождения, мама не была так счастлива, как в течение всей моей жизни.

Еще одна вещь, в которой мама всегда будет меня побеждать, — это балет. Лия Волкова была одной из самых известных прима-балерин Нью-Йорк Сити Балета. В детстве я смотрела ее выступления — тайком, потому что ей бы это не понравилось, — и была заворожена. Я хотела быть похожей на нее любой ценой, взлететь в небо и точно знать, где упасть.

Нахожусь ли я на этом этапе? Не совсем. Я нахожусь на том перепутье, где не знаю, стоит ли мне сосредоточиться на колледже или лучше стать профессиональной балериной. Я влюбилась в балет с первого взгляда в четыре года, но все же я считаю, что больше тяготею к академическим занятиям. Поскольку профессиональная жизнь балерин коротка, я не хочу, чтобы потом мне было нечем заняться.

То есть, если мое будущее еще не определено.

— О, ты знаешь. Все по-старому, все по-старому. — Я вскидываю руку в направлении своей комнаты в особняке Язычников. — Играю в пленницу Джера ради шуток и хихиканья. Башня из слоновой кости и позолоченная клетка сменяют друг друга.

Она делает ужасную работу, чтобы подавить улыбку.

— Это не смешно.

— Я знаю, знаю. Просто ты выглядишь так очаровательно, когда выплескиваешь весь этот сарказм.

— Спасибо, но я предпочитаю «красивая», а не «очаровательная». Учитывая мой статус в колледже и мои попытки вести себя старше. И серьезно, мам, ты не можешь поговорить с Джером, чтобы он дал мне немного свободы? Такими темпами я умру молодой, и мой призрак начнет выкладывать вдохновляющие видео на TikTok.

Линии смеха все еще остаются на ее лице.

— Я так и сделала, и он ответил, что просто присматривает за тобой.

— Это просто предлог, чтобы запереть меня.

— С которым твой отец полностью согласен. Ты знаешь, что он не хотел, чтобы ты пропадала из его поля зрения.

— Потому что я девочка?

Ее глаза смягчились до светло-голубого цвета.

— Потому что у него слишком много врагов, и он беспокоится о твоей безопасности.

Мои губы выпячиваются вперед, преувеличенно надутые.

— Значит, я — его слабое место?

— Мы трое, но мы и его сила, Анни. Ты ведь знаешь это, верно?

— Знаю. Но это все равно отстой.

— Я знаю. Мне жаль.

— Не стоит. Это не твоя вина, и я понимаю. Так и должно быть. Я просто ворчу. Хватит обо мне. Как дела дома? У вас все в порядке? Вы скучаете по мне?

— Как сумасшедшие. Сейчас я уговариваю твоего отца найти нам дом на острове Брайтон, чтобы мы могли жить рядом с тобой

— Пожалуйста, не надо. Папа просто приведет с собой целую армию.

— Ты думаешь?

— Да. Помнишь, как мы в последний раз ездили в Россию на Рождество? У меня мурашки по коже при мысли о всей этой охране. И когда я спросила его, не кажется ли ему, что это слишком? Он ответил, что абсолютно нет. — Я подражаю папиному бесстрастному голосу, и мама разражается смехом. Даже ее смех такой же царственный, как и она сама.

— Ты такая непослушная чертовка.

— Ты все еще любишь меня.

— О, люблю. — Она вздыхает, потом вздыхаю и я.

Мысль, которая мучает меня каждый момент бодрствования и сна, выходит на передний план, и я делаю паузу, обдумывая свои слова.

— Эй, мам?

— Да, ангелочек?

— Папа рассматривает возможных женихов для меня?

Между ее бровями появляется нежная морщинка.

— Почему ты так думаешь?

— Разве это не моя судьба?

— Ты еще молода. Твой отец не выдаст тебя замуж, когда тебе только исполнилось семнадцать.

— Скоро восемнадцать. И не все ли равно, сделает он это сейчас или через несколько лет?

— О, Анни. Вот почему ты так хотела поступить в колледж? Ты думала, что у тебя есть всего несколько лет до того, как твоя свобода будет конфискована?

— Разве это не так?

— Адриан никогда бы не заставил тебя выйти замуж за кого-то против твоей воли. Неужели ты так мало веришь в своего папу?

— У меня мало веры в его мир. В наш мир. Женщины — всего лишь броский аксессуар и валюта для того, кто больше заплатит. Я знаю, чего от меня ждут, чтобы я укрепила союзы Братвы с любым, кого они сочтут достойным.

— Им придется убить меня, прежде чем я позволю им использовать тебя в качестве пешки.

— Спасибо, мама. Но я не хочу быть причиной несчастья нашей семьи. Когда Пахан прикажет папе выдать меня замуж за одного из сыновей другого лидера или в одну из преступных организаций, единственное, что он может сделать, это согласиться

— Он не согласится.

— Тогда его просто объявят предателем и изгонят.

— Анни...

— Все в порядке, мама. Я уже давно смирилась с этой судьбой. Ну, не совсем смирилась. Понимаю, наверное.

— Нет, это не в порядке. — Она придвигается ближе к телефону, выражение ее лица серьезное. — Да, мир, в котором мы живем, жесток, но это не значит, что мы с твоим папой не будем за тебя заступаться. Кроме того, если ты влюбишься, кто посмеет заставить тебя выйти замуж за незнакомца?

Мои губы разошлись.

Вот оно.

Почему я никогда не думала об этом раньше? Ну, я думала, но не думала, что это что-то изменит.

То есть, пока мама не подтвердила это.

Папа не заставит меня выйти замуж против моей воли, но он будет более убедителен, если у меня действительно будет парень.

У меня его никогда не было. Конечно, я флиртовала и заводила как можно больше друзей, но никогда не делала этого официально. Это означало бы поставить бедного мальчика в прямой конфликт с папой, Джереми и их столь же безжалостными охранниками.

При одной мысли о хмуром лице Коли, старшего папиного охранника, меня бросает в дрожь. Он разорвал бы беднягу на куски еще до того, как тот успел бы представиться папе.

Ой.

Но если это означает, что я выберусь из предначертанной мне жестокой судьбы, то, возможно, стоит попробовать.

— Анни? Ты все еще тут? — мамин голос выводит меня из раздумий.

— Да. Как дела?

— Не говори своему папе то, что ты только что сказала мне, а то он расстроится.

— Я расстроюсь из-за чего?

Мамино лицо озаряется широкой ухмылкой, когда он подходит к ней сзади, наклоняется и целует ее в макушку.

Обморок.

Я хочу такого мужчину, как папа. Да. Он груб со всеми, и не стоит встречаться с ним в темном переулке или даже средь бела дня, но он всегда относился к маме как к королеве.

Ангел его мира.

Человек, который заставляет его тьму уйти.

Он гладит ее по щеке.

— Я искал тебя, Леночка.

— Меня не было всего полчаса.

— Все равно слишком много времени.

— А, привет? Я здесь, ребята. Спасибо, что заметили.

Папа наконец-то смотрит на телефон, который мама держит в руках, и улыбается. Или настолько, насколько это можно назвать улыбкой для крутого главаря мафии.

Плевать, что все говорят. Этим лохам из Нью-Йоркской Братвы конец, если бы не стратегический мозг папы.

— Аннушка, а там не поздно?

— Нет, и ты не даешь мне побыть наедине с мамой, папа. Серьезно, я ранена.

— Ты драматизируешь. Ты разговариваешь с ней уже полчаса.

— Но, папа!

— Спокойной ночи, Аннушка. Мы тебя любим.

Он берет телефон из рук мамы, и она смеется, а потом визжит, когда линия обрывается.

Отлично. Теперь я знаю, чем мои родители занимаются ночью.

Я плюхаюсь на кровать и смотрю на сверкающие фиолетовые предметы, свисающие с потолка.

В голове роятся самые разные мысли. Первая из них заключается в том, что мне нужно найти выход из своей судьбы.

Ладно, может быть, это не первая, потому что я не могу перестать думать о вчерашних словах Крейтона.

Насильственные наклонности.

Извращенные вкусы.

Я до сих пор чувствую его глубокий голос у своего уха и яростную дрожь, которая охватила меня сразу после этого.

Это было определенно не то, что я ожидала услышать от такого человека, как Крейтон. Он мог бы солгать, но у него нет на это причин.

Кроме того, он ужасно упрям.

Я была настолько ошеломлена, что пришла в себя только после того, как он взял приготовленный мной обед и вышел из беседки.

По правде говоря, я все еще ошеломлена.

Очевидно, это было его предупреждение, чтобы заставить меня держаться подальше, так какого черта я теперь еще больше заинтригована им?

Что семнадцатилетняя девушка считает ненормальным и извращенным?

Думаю, есть только один способ выяснить это.