Бог Боли

Глава 31

Анника

Я не должна быть здесь.

Если папа узнает, что я пришла в больницу, а я уверена, что он узнает, учитывая тысячу и одного охранника, которого он привел с собой — включая Колю — мне конец.

Но мне удалось незаметно улизнуть, пока все были заняты.

Я должна был увидеть Крейтона в последний раз, прежде чем меня утащат обратно в США. Я должна была услышать, как пищат аппараты, сигнализируя, что он жив.

Но он не очнулся.

Из той небольшой информации, которую мне передала Реми, чем сложнее становится его состояние, тем дольше он будет находиться в коме.

Реми — единственный, кто разговаривает со мной, тайно, монотонно, ровно.

Как и все остальные, он ненавидит меня за то, что я довел его друга и кузена до такого состояния, но он также сказал:

— Я понимаю, что ты сделал это, чтобы спасти своего брата, но ты мне все равно сейчас не нравишься.

Это нормально.

Пока я ищу информацию о Крейтоне, мне все равно, если меня будут недолюбливать, ненавидеть или откровенно мучить за то, что я сделала.

И я думаю, что именно это и произойдет, когда я буду смотреть в бездушные серые глаза Эйдена Кинга. Они так похожи на глаза Илая, как своей ужасающей гранью, так и цветом, что это просто ужасает.

На самом деле, нет. Глаза Илая, наверное, более спокойные.

В конце концов, Эйден — отец, и он, похоже, видел мир этими безжалостными глазами.

— Я задал вам вопрос, мисс Волкова. Считаете ли вы, что извиняться — это то, что вы должны делать после того, как застрелили моего сына?

Мой позвоночник резко выпрямляется, наполовину от шока, вызванного тем, что я слышу его безжалостный, глубокий голос, а наполовину из-за информации, которую он только что разгласил.

Он знает.

Я думала, Ава сказала, что они не собираются говорить родителям Крейтона правду. Или, может быть, они имели в виду его маму.

Не то чтобы я возражала. Если расплата за то, что я сделала, вернет Крейтона, я сдамся. Черт, я сделаю это, даже если он не очнется.

Я совершила ошибку, и я признаю ее.

Но моя семья, а именно папа и Джереми, никогда не позволят мне этого сделать.

— Я... — никаких других слов не выходит. Как будто мой язык связан.

— Вы что? — Эйден приближается ко мне, и хотя он не вторгается в мое личное пространство, мое сердце падает на землю под действием его запугивания.

Теперь я понимаю, как Илай и Крейтон стали теми, кто они есть. С таким отцом, как этот человек, это само собой разумеется.

Он выглядит элегантным, у него шикарный британский акцент, но в глубине души он жестокий и страшный. Немного похож на моего отца и всех остальных членов Братвы.

Только он не мафиози, что делает его личность еще более пугающей.

— У вас хватает наглости показываться здесь после того, что вы натворили?

Я качаю головой, пытаясь, но безуспешно, сохранить вертикальное положение.

— Он порезал моего брата, и я думала, что он собирается убить его, поэтому я... не могла... Я просто не могла смотреть и ничего не делать.

— Все, что я слышу, это оправдания. — Он смотрит на меня сверху вниз. — Вы могли сделать любое количество вещей вместо того, чтобы стрелять, например, физически остановить его или попросить Лэндона и Ремингтона, которые оба присутствовали, усмирить его, но вы выбрали лишить его жизни. Вы выбрали самый простой и кровавый вариант.

— Нет... — мои губы дрожат, а влага застилает глаза. — У меня не было времени. Джереми мог умереть.

— И что же такого важного в вашем брате? Неужели его жизнь имеет большую ценность, чем жизнь моего сына?

— Я этого не говорила...

— Вы явно так думали, когда нажимали на курок. — Его голос становится пустым, настолько безэмоциональным, что я вздрагиваю. — Разве недостаточно того, что ваши родители травмировали его в детстве? Вы собираетесь продолжить их дело и положить конец жизни, за которую он так упорно боролся?

— Пожалуйста... остановитесь... — я задыхаюсь. — Пожалуйста...

— Почему я должен? Чтобы вас стало легче от того, что вы сделали? Чтобы вы избавились от чувства вины и жили так, как будто моего сына никогда не существовало?

Я делаю длинный вдох и растягиваю губы в горькой улыбке.

— Я никогда не смогу почувствовать себя лучше из-за всего этого или забыть Крейтона. Вы можете не поверить, но та пуля убила и часть меня. Часть, которая думала, что Крейтон предназначен для меня и что нам суждено быть вместе. Я с трудом поняла, что это не так, и с тех пор не могу жить с этим.

Он сужает глаза, внимательно наблюдая за мной, словно сдирает с меня кожу и проверяет, что скрывается под ней.

Определяет, правда ли то, что я говорю, или просто мешанина из полуправды и хорошо продуманной лжи.

Когда он говорит, тембр его голоса становится жутко спокойным, обманчивым, преследующим.

— Знай, Анника. Если мой сын умрет, я буду преследовать до смерти тебя и твою семью.

По моему позвоночнику пробегает холодок, но это не из-за его слов.

Это из-за тени, которая появляется позади Эйдена и приставляет пистолет к его затылку.

— Отойди на хрен от моей дочери, пока я не размазал твои мозги по полу.

Поза и выражение лица Эйдена остаются неизменными, его абсолютно не беспокоит угроза, которую не так уж и незаметно представляет папа.

Как будто этого недостаточно, он поворачивается, позволяя папе приставить пистолет к его лбу.

— Давай, стреляй. Это единственный шанс, который у тебя есть, чтобы достать меня в таком положении. Используй его.

Черт.

Дерьмо.

Он сумасшедший? Как он может так провоцировать моего отца, когда тот держит пистолет буквально у его головы?

Он должен знать, какой папа человек. Он должен был слышать об этом, если он уже знает о его причастности к жизни Крейтона, так почему, черт возьми он не отступил, как поступил бы любой здравомыслящий человек?

Неужели он настолько бесстрашен?

Потому что я не сомневаюсь, что папа нажмет на курок и выполнит свое обещание.

Прежде чем он успевает это сделать, я бросаюсь к нему:

— Папа, нет.

Лицо моего отца может соперничать со статуей — холодное и неподвижное. Именно в такого человека он превращается, когда чувствует, что кто-то из нас в опасности. Когда великий Адриан Волков лично вмешивается и решает применить насилие.

— Этот человек думает, что это хорошая идея — угрожать моей дочери, и я здесь, чтобы доказать, что он не прав. Отойди, Аннушка.

— Нет! Ему больно, потому что пострадал его сын. — Я касаюсь его руки, хватаюсь за нее изо всех сил. — Папа, пожалуйста. Прими это, я тебя умоляю.

Я думаю, он все равно его пристрелит, потому что он не воспринимает никого, кто угрожает его семье.

Он относится к этому серьезно, безжалостно и беспощадно.

Но через некоторое время он опускает руку с пистолетом на бок. Однако, вместо того, чтобы убрать оружие, он оставляет его там, как форму запугивания и угрозы.

Оба мужчины смотрят друг на друга, или, скорее, оглядываются, в войне беспредельной силы.

— Еще раз заговоришь с моей дочерью в таком тоне, и ты исчезнешь, как будто тебя никогда и не было.

— Папа! — я качаю головой. — Это я не права, это я это сделала.

— Если кто-то и начал это, так это я. — Обращается он к Эйдену. — Я убил отца Крейтона, потому что он посмел тронуть мою жену. Я зарезал его как свинью, пока он выл и умолял. Я зарезал этого подонка и смотрел, как кровь льется из него, потом я делал это снова и снова, еще долго после того, как его тело стало безжизненным. И я бы сделал это снова в одно мгновение, нанеся больше ударов, чтобы сделать его лицо неузнаваемым. Я бы вытащил его из могилы, в которой он гниет, и выставил бы его голову на палке, чтобы весь мир понял, что моя жена и мои дети — вне зоны доступа. Я никогда не хотел, чтобы все зашло так далеко, но я не буду, ни при каких гребаных обстоятельствах, извиняться за то, что защищал свою семью.

— Я тоже не буду. — Спокойно, напористо говорит Эйден. — Мне плевать, кто ты такой и каким демонам поклоняешься. Если мой сын не проснется, я покончу с тобой и со всеми членами твоей дорогой семьи.

Я дрожу как лист, не только от эскалации и тонких угроз, которыми они обмениваются, но и от того, что эта ситуация может стать намного хуже.

Эйден силен, да, но папа более жесток, и я верю каждому его слову. Мой отец склонен превращаться в монстра, если чувствует, что нам угрожает опасность. Я убедилась в этом воочию во время попытки похищения.

Судя по его напряженной позе и суровому взгляду, он определенно считает, что на меня напали, и не остановится, пока не устранит угрозу.

И эта угроза — Эйден Кинг.

Я уже достаточно навредила Крейтону, я не могу быть причиной смерти его отца.

Подумай, Анника. Думай.

Мне нужно как-то рассеять это напряжение, но как?

Закрыв глаза, я покачнулась и позволила себе упасть вперед. Папа ловит меня прежде, чем я падаю на землю.

— Анника. — Зовет его низкий голос. — Анника?

Я заставляю себя прижаться к нему. Сквозь маленькую щель в глазах я вижу, как он наконец-то убирает пистолет, прежде чем подхватить меня и понести на руках.

Как тогда, когда я была маленькой и думала, что это хорошая идея — занять его место и спать рядом с мамой. Он всегда, без исключения, нес меня обратно в мою комнату. Я все еще пробирался в их спальню первым делом по утрам, а когда они запирали дверь? Я стучала в нее, пока они не открывали.

Как и во все те времена, в папиных объятиях я чувствую себя в безопасности. Да, чрезмерная защита, но все же безопасность.

— Мой сын проснется, и когда он проснется, я буду держать его подальше от твоей дочери и твоей деструктивной семьи. Я предлагаю тебе сделать то же самое.

— Анника немедленно покидает территорию Великобритании, и я позабочусь о том, чтобы твой сын был вычеркнут из ее жизни. Не пытайся преследовать ее юридически, так как это не принесет никакого результата.

— Если Крейтон решит сделать это, ничто меня не остановит. Даже ты.

— Будем надеяться, что мы никогда больше не встретимся, мистер Кинг.

— Советую вам молиться об этом, мистер Волков.

А потом папа выносит меня из больницы, его шаги уверенны, он держит крепко, как будто я совсем легкая.

Я чувствую, как он усаживает меня на заднее сиденье машины и скользит рядом со мной.

— Куда, Босс? — раздается голос Коли с водительского сиденья, когда он задним ходом выезжает с парковки.

— В аэропорт. — Спокойно отвечает папа, прежде чем прошептать: — Мы уехали из больницы. Ты можешь просыпаться, Аннушка.

Я прикусываю нижнюю губу, медленно открываю глаза и стыдливо смотрю на папу.

— Ты знал?

— Ты хороша, но не настолько. Кроме того, ты притворялась спящей, когда хотела провести ночь в нашей спальне.

— В этот раз все по-другому.

— Ты не хотела, чтобы я причинил ему боль. Я знаю.

— И я не хочу, чтобы он причинил тебе боль, папа.

— Он не сможет. — Маленькая улыбка украшает его губы, когда он взъерошивает мои волосы. — Не знал, что ты настолько выросла, что можешь в одиночку защитить своего брата и даже меня.

— Я тоже Волкова.

— Да, ты Волкова. Это значит, что в следующий раз, когда кто-то будет угрожать тебе, ты побьешь его на хрен.

Я качаю головой.

— Я бы не смогла жить, если бы причинил вред человеку, которого Крейтон считает отцом и примером для подражания.

— Это все равно не оправдывает то, как он с тобой разговаривал.

— Послушай, папа...

— Нет, ты послушай меня. Я знаю, что тебе нравится этот мальчик, и тебе больно, потому что тебе пришлось выстрелить его. Но это ключевое слово, Аннушка. Ты должна была выстрелить в него. Угрожая жизни Джереми, он не оставил тебе другого выбора, кроме как нажать на курок. Он знает, как много твой брат значит для тебя, он знает, что ты без колебаний защитишь его, но он все равно ударил его ножом. Это он навязал тебе свою руку, это он не принял во внимание твои чувства или обстоятельства, когда делал этот выбор. Поэтому не кори себя за то, что ты выбрала свою семью или приняла решение, к которому тебя принудили. Если бы он любил тебя, если бы ты была ему дорога, а не месть и прошлая вендетта, он бы не поставил тебя в такое положение.

По моей щеке скатывается слеза, затем еще и еще.

Я понимаю смысл папиных слов, понимаю, но в голове у меня только красная сцена.

Глубокий красный.

Много красного.

Единственная сцена, которая воспроизводится в моей голове, это бледный Крейтон, подключенный к аппаратам, неспособный открыть глаза.

Призрак своего прежнего «я».

Теперь он кажется таким далеким воспоминанием.

Последний день, который мы провели вместе, был несколько дней назад, но кажется, будто прошло столетие.

Столько всего произошло между той сладкой фазой медового месяца и этим кошмаром, что я больше не могу за всем этим угнаться.

— Все еще больно, папа. — Я хватаю в кулак свою толстовку. — Прямо здесь, больно так сильно.

— Со временем будет болеть меньше.

— Ты даже не веришь в это.

— Должно быть. Тебе нужно забыть его, Анника. Если он жаждет мести, то он не остановится, пока не уничтожит тебя, даже если это будет означать уничтожение себя в процессе. Ты понимаешь?

Мои губы сжались, но я кивнула.

— Мне нужно, чтобы ты пообещала мне, что не будешь искать его. Взамен я позволю тебе учиться балету, дам тебе свободу, которой ты всегда жаждала, и я буду бороться со всем братством, чтобы тебя не отдали в брак по расчету.

Я не могу поверить своим ушам.

Именно этого я всегда хотела от своей семьи — свободы решать свою судьбу.

Я просто никогда не думала, что получу ее такой ценой.

— Обещай мне, Аннушка.

— Я обещаю. — Пробормотала я.

Глубоко внутри я молюсь.

Я обещаю, что все между мной и Крейтоном закончится, но только если он очнется.

Только если я буду уверена, что с ним все в порядке.

После этого мне плевать на свою жизнь.

— Хорошо. — Папа кивает. — А теперь пойдем домой. Твоя мама беспокоится о тебя.

Я беззвучно киваю. Больше не было произнесено ни слова, пока мы садились на борт частного самолета.

Это не из-за неловкости или чего-то еще. Папа по натуре не разговорчив, и он, вероятно, дает мне пространство, в котором, по его мнению, я нуждаюсь.

Они с Колей сидят напротив меня, обсуждая дела.

Слеза скатывается по моей щеке, когда я в последний раз смотрю на остров.

Я пробыла здесь всего несколько месяцев, но у меня были друзья, опыт, от которого захватывало дух, и мужчина, который подарил мне весь мир.

Как раз перед тем, как я все разрушила.

Может быть, лучше, чтобы я все-таки уехала.

Этот остров, возможно, заставил меня почувствовать себя живой впервые с момента моего рождения, но он также разорвал мое сердце в клочья.

Голоса папы и Коли звучат на заднем плане, пока я заставляю себя заснуть.

Как только мы приземляемся, я готова идти домой и плакать у мамы на груди.

Я готова позволить ей утешить меня, даже если я немного виню в этом ее и папу.

Я не виню папу за то, что он защищал ее, но, возможно, я виню их за то, что они родили меня, за то, что позволили мне оказаться в этом мире, где единственный человек, которого я хотела всем сердцем и душой, не может быть со мной.

И борется за свою жизнь из-за меня.

Как только мы оказываемся в машине, я проверяю свои сообщения и задыхаюсь от рыданий, когда читаю сообщение, полученное во время полета.

Ремингтон: Я подумал, что ты должна знать, что Крейтон очнулся. Он дезориентирован, но врачи сказали, что со временем ему станет лучше.