Бог Войны

Глава 38

Илай

Настоящее.

Недостаток сна начинает сказываться на моей продуктивности и, что еще хуже, на моей бдительности.

Это уже не редкое явление или мимолетный случай. В последнее время я не могу заснуть, то ли намеренно, то ли нет, и все из-за вполне рационального страха, что Ава может пойти во сне навстречу своей гребаной смерти.

И это уже не в первый раз. Я застал ее стоящей на краю балкона на бабушкином острове с широко раскинутыми руками, когда она улыбалась земле.

Эта улыбка до сих пор преследует меня. Печаль и сокрушительное облегчение озарили ее мертвенно-голубые глаза, словно падающая звезда в безлунную ночь. Этот мимолетный момент оказал на меня самое сильное влияние, когда она стояла навстречу ночному бризу, ее ночнушка развевалась на ветру, и я знал, просто знал, что, если не потяну ее назад, она упадет и разобьется насмерть.

И сбежит от меня навсегда.

Когда машина медленно останавливается перед домом, я щиплю себя за переносицу и мысленно готовлюсь к еще одной бессонной, мучительно параноидальной ночи.

Я допиваю свой пятый за день кофе и выхожу из машины.

Хендерсон идет за мной ко входу и, вместо того чтобы открыть дверь, встает перед ней.

Я поднимаю бровь.

Его темно-карие глаза кажутся черными при тусклом свете, когда он бросает неуверенные взгляды по обе стороны от себя.

— Избавь меня от ожидания, — мой голос звучит устало даже для моих собственных ушей. — Если ты хочешь что-то сказать, то говори или отойди с дороги.

— Это неправильно, сэр.

— Как и позволять тебе все еще работать, когда ты не умеешь четко расставлять приоритеты.

— Вы прекрасно знаете, что не сможете выжить, постоянно испытывая недостаток сна. Ваше тело в конце концов сдастся, и последствия будут непоправимыми.

— Я уверен, что вы с Сэм будете управлять делами особняка, пока я снова не встану на ноги.

— Только для того, чтобы снова довести себя до такого состояния?

— Если понадобится. Я должен все время быть начеку.

— Тогда почему бы вам не взять отпуск и не посвятить все свое время уходу за ней?

— Я подумаю об этом.

— Сэр! — Хендерсон скрипит зубами, явно испытывая недостаток терпения, которого у него обычно достаточно. — Если вы откажетесь от всего ради нее, то в конце концов начнете ее презирать за то, что она вынудила вас пойти по этому пути.

— Вот тут ты ошибаешься. Я бы никогда не стал ее презирать.

— Даже если она — причина, по которой вы разрушаете свои амбиции, которые лелеяли всю свою жизнь?

— Даже тогда.

— Вы станете разрушительным без какой-либо цели.

— У меня есть цель. Она.

Он испускает долгий вздох, граничащий одновременно с разочарованием и поражением.

— Я знаю вас с тех пор, как вы были ребенком, и никогда не было случая, когда я считал бы вас таким импульсивно иррациональным, как сейчас. Если вы считаете, что лишение ее возможности получать надлежащую помощь в специализированном учреждении считается формой защиты, то вы глубоко ошибаетесь. Вы просто оттягиваете неизбежное, и ни к чему хорошему это не приведет. Ей станет только хуже, чем в предыдущий раз, и закончится все это только катастрофой.

— Думаешь, я этого не знаю? — огрызаюсь я. — Я изучил все возможные варианты развития событий и прекрасно представляю себе, какие могут быть последствия.

— И просто игнорируете их?

— Я не хочу, чтобы ее заперли в учреждении, которое она ненавидит и которому не доверяет. В последний раз, когда мы сделали это, она чуть не покончила с собой.

— Она склонна к попыткам самоубийства даже находясь в любом другом месте.

Мои челюсти сжимаются, и у меня возникает непреодолимое желание ударить Хендерсона по лицу и заставить его замолчать навечно. Но это огорчило бы мою жену, учитывая невыносимую связь, которая у нее с ним сложилась.

Она постоянно говорит Лео это, Лео то, прекрасно излучая энергию экстраверта, который усыновил невежественного интроверта.

Поэтому я отталкиваю его с дороги, не причиняя телесных повреждений — пока. Клянусь, если он и дальше будет нести чушь, я отправлю его на Луну.

Мои шаги медленны, я раскачиваюсь, а потом хватаюсь за стену, чтобы сохранить равновесие. Очевидно, мне нужно больше кофеина.

Сэм и Хендерсон сказали бы, что мне нужен отдых.

Мои уши закладывает от слабого звука виолончели, доносящегося из комнаты наверху, где обычно репетирует Ава. Он высокочастотный и лишен обычной элегантности, которой моя жена славится на музыкальной сцене.

Более того, он напряженный и дрожащий, наполняющий пространство плащом опасности и срочности.

Мои мышцы напрягаются, когда я спешу в том направлении. Если в последнее время мелодии виолончели не вызывали у меня тревоги, то этот звук с ужасом напоминает о не столь отдаленной версии моей жены.

Я хватаюсь за ручку и поворачиваю ее, надеясь, что я слишком много думаю.

Дверь со скрипом распахивается, шум сливается с отчаянными нотами музыки.

Моя жена сидит на стуле, окруженная опасным морем осколков стеклянного журнального столика. На ее босых ступнях и передней поверхности голеней видны багровые следы, как будто она проползла по осколкам, прежде чем встать на них. Она продолжает играть симфонию смерти кровоточащими пальцами, смычок и струны служат инструментами для ее психоза.

Каждая капля крови пачкает некогда чистый ковер и оставляет темно-красные брызги на разбитом экране телефона и светло-розовом платье. Даже ее уложенные в прическу волосы испачканы багровыми полосами.

Кровь окружает нас, являясь ярким и раздражающим напоминанием о хаосе, которому я эгоистично нас подверг.

Я медленно иду к ней, стараясь не напугать ее и одновременно подавляя желание подбежать, схватить, и вывести ее из этой опасной ситуации.

Стекло хрустит под моими ботинками, пока я не останавливаюсь перед ней и не окликаю твердым голосом:

— Ава?

Ее смычок резко останавливается, а пальцы замирают на колках. Она медленно поднимает голову и смотрит на меня пустыми и разъяренными глазами. Они выглядят потерянными, но в то же время в них плещется ярко-красный цвет.

Напряжение трещит в воздухе, пока мы смотрим друг на друга. Я — потому что пытаюсь определить, не наступил ли один из ее приступов.

Она… понятия не имею почему. Она смотрит на меня с гнетущим страхом, который я никогда не думал увидеть на ее лице снова.

— Все в порядке? — я делаю шаг к ней и поднимаю руку, чтобы дотронуться до ее, проверить пульс и убедиться, что он нормальный.

Ава отшатывается, виолончель выпадает у нее из рук и ударяется о разбитое стекло. Ее стул скрипит по осколкам и наклоняется под ее весом, но не падает.

— Не прикасайся ко мне, — говорит она с такой горечью, что у меня волосы встают дыбом.

Чтобы не тревожить ее, я остаюсь на месте и засовываю руку в карман, стараясь говорить как можно мягче.

— В чем дело?

— Ты соврал мне. Все это время ты мне врал, — на ее веках выступает влага, а щеки покрываются румянцем.

— Относительно чего? — спокойно спрашиваю я.

— Всего! — кричит она срывающимся голосом. — Ты соврал о нашем браке. Он был заключен не для того, чтобы мы помогали друг другу. Ты заставил меня выйти за тебя замуж, чтобы убедиться, что я сохраню в тайне твое преступление. Ты угрожал, что сделаешь меня сообщницей, если я не соглашусь на твое предложение.

Блять.

Гребаный ад.

Мышцы на моей челюсти напрягаются, когда стена, которую я старательно возводил вокруг своей жены, рушится в один миг.

— Что еще ты вспомнила? — спрашиваю я сдавленным голосом.

Бессмысленно пытаться заставить ее поверить, что ничего этого не было или что это игра ее воображения. Я никогда не чувствовал себя комфортно, эксплуатируя ее психическое состояние таким образом, даже если это было сделано ради нее.

— Все. То, как ты заставил меня выйти за тебя замуж. Как я стояла у алтаря и думала сбежать, а ты напомнил мне, что убил человека из-за меня и сделаешь то же самое со мной, если я буду доставлять тебе какие-либо проблемы, — она шмыгает носом, и слеза скатывается по ее щеке. — Ты угрожал убить меня в день моей свадьбы! Как ты мог так поступить со мной?

— Потому что я не мог позволить тебе сбежать.

— Боялся, что люди начнут сплетничать, если я брошу тебя у алтаря?

— Боялся, что это был мой последний шанс заполучить тебя.

— Ты имеешь в виду обладать мной? Владеть мной?

Возможно, так все и началось, да, но с тех пор все изменилось, особенно после того, как она потеряла память. Ава стала неотъемлемой частью моей жизни, без которой я не могу прожить, и это делает ее слабостью, обузой, ниточкой, которую любой может использовать против меня.

Все это время я боролся с мыслью оборвать эту нить и избавиться от опасности, которую она представляет, но каждый раз я прихожу к выводу, что не могу представить свою жизнь без ее солнечного, розового существования.

Поэтому я удвоил свои усилия. Попытался стереть из памяти прошлое, ее болезнь и все, что могло ухудшить ее состояние.

— Я не вещь, с которой ты можешь поиграть, а потом выбросить, когда тебе надоест, — слезы текут по ее щекам, когда она постукивает себя по груди окровавленными пальцами. — У меня есть чувства. Есть эмоции и сердце, которое разбивали слишком много раз, но оно отказывается умирать. Мне надоело давать тебе свободу. Надоело плясать под твою дудку, выполнять твои требования и терпеть твой контроль над моим поведением.

— Это все, что ты запомнила? Требования и контроль твоего поведения?

— Я помню, как ты заставил меня подслушать разговор между моими родителями, когда они обсуждали мое ухудшающееся состояние. Мама хотела, чтобы меня положили в клинику, но папа не согласился и хотел сменить мне терапевта. Ты сделал это специально, чтобы я почувствовала себя виноватой в том, что стала причиной их ссор, и не стала возражать против передачи опекунства тебе. Ты требовал, чтобы я бросила пить, а когда я не подчинилась, связал меня и заставил глотать таблетки. Я помню, как ты приказал мне регулярно принимать лекарства, а когда я отказывалась, запер меня в психушке на несколько месяцев, пока я не стала умолять тебя вытащить меня оттуда. Ты сменил мне психотерапевта, разлучил меня с друзьями, с которыми я любила проводить время, и внес меня в черный список всех клубов Великобритании. Ты установил устройство слежения на мой телефон и запретил мне снова водить машину. Ты заставил людей следить за мной повсюду. Мне не разрешалось пить, веселиться или даже самостоятельно выходить на улицу, и единственными моими спутниками были твои люди, мои родители, твои родители, Ари и Сеси. Ты превратил мой мир в позолоченную клетку, так что да, все, что я помню, — это требования и контроль.

Теперь она плачет. Чем дольше она говорила, тем более надломленным становился ее голос, и под конец она уже едва могла говорить.

Все, что она помнит, происходило задолго до ее последнего приступа, закончившегося амнезией. Значит ли это, что она не помнит, что послужило спусковым крючком?

Может, она притворяется?

Доктор Блейн сказала, что Ава, как и любой нейродивергентный человек, склонный к травмам, делает акцент на негативном, а не позитивном, и в некоторых случаях может предпочесть полностью стереть все хорошие воспоминания, чтобы вписать реальность в свое восприятие.

Если моя жена думает, что я большой злой волк, который разрушил ее жизнь и построил для нее красивую позолоченную клетку, у меня нет возможности изменить это восприятие словами. Чем больше я буду настаивать на своем, тем более параноидальной она станет, и в результате ее мозг может отключиться.

Я совершил эту ошибку до того, как она упала с лестницы и потеряла память. Я пытался объяснить, что да, я заставил ее выйти за меня замуж, но все остальное произошло не по той причине, по которой она думала.

Моя жена не смогла смириться с правдой, и весь этот разгром закончился трагедией. Поэтому я ни при каких обстоятельствах больше не буду идти этой дорогой.

— Ты ничего не скажешь? — ее страдальческий голос и заплаканное лицо ничем не отличаются от осколка стекла, вонзившегося мне в грудь.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — спрашиваю я с притворной беспечностью.

— Оправдание? Объяснение? Попытаешься заставить меня поверить, что это все неправда и что я более психически неуравновешена, чем мне казалось. Заставишь меня, как обычно, сомневаться в своих суждениях? Разве ты не эксперт в манипулировании и запугивании?

— Я не вижу в этом смысла, — я делаю шаг вперед. — Позволь мне промыть твои раны.

— Отойди от меня! — она вскакивает, и стул опрокидывается, когда она наступает на осколок стекла.

Я замираю, увидев, что он глубоко вонзился в ее ногу, и отступаю на два шага назад.

— Я ухожу. А ты просто стой на месте. Я уйду и позову Сэм, чтобы она помогла тебе, хорошо?

— Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю!

Мои ноги снова останавливаются, когда я встречаюсь с ней взглядом.

— Я весь во внимании.

Она шмыгает носом, от боли ее дыхание становится прерывистым, а тело неконтролируемо дрожит.

— Тебе было весело водить меня за нос все эти месяцы и заставлять верить, что я могу быть нормальной? Тебе доставляло удовольствие давать мне надежду, заделывать трещины в моем сердце, прекрасно зная, что ты снова разобьешь его вдребезги?

— Я не нахожу удовольствия в твоей боли, Ава.

— Лжец! — кричит она. — Прекрати мне врать! Прекрати мучить меня! Просто прекрати!

Теперь она ходит вперед-назад по стеклу, и, черт возьми, клянусь, я чувствую, как каждый этот осколок вонзается мне в грудь.

— Хорошо, хорошо… — я поднимаю обе руки в знак капитуляции. — Я скажу все, что ты хочешь. Просто перестань причинять себе боль. Пожалуйста.

Мне нужна вся моя сила воли, чтобы не подхватить ее на руки и не вытащить стекло из ее кожи. Но я знаю, что, если сделаю это, она начнет бушевать. Как непредсказуемый ураган.

Я бросаю взгляд на шкаф, где у меня лежат экстренные транквилизаторы. Мы разложили их по всем комнатам в доме и во всех машинах, на которых ездим.

После того случая, когда она упала с лестницы, я пообещал, что больше никогда не позволю ей зайти так далеко. Все, что мне нужно — это сделать ей один укол, и все встанет на круги своя на какое-то время.

Пока мне не придется принять трудное решение. Опять.

Ава останавливается и наклоняет голову.

— Ты пожалел меня, не так ли? Посчитал меня несчастной девчонкой с кучей проблем, поэтому женился на мне, чтобы почувствовать удовлетворение, да? Все было ложью. Твои слова, твои действия, твои обещания. О боже мой.

— Все не так, — я делаю один шаг вперед, два…

На третий она наклоняется, хватает окровавленной рукой большой осколок стекла и направляет его на меня:

— Держись от меня подальше!

Блять, блять, блять…

Я часто читаю книги по истории о том, как прошлое повторяется, часто в бесконечном цикле, но я никогда не думал, что это может быть буквально.

И реально.

В прошлый раз моя жена держала нож. Сейчас это острый и чертовски смертоносный осколок стекла, который вонзается ей в кожу.

Кровь стекает по ее ладоням и запястьям, затем капает на деревянный пол в тошнотворном ритме, пока она дрожит, шмыгает носом и издает тихие стоны боли.

Она в полном беспорядке, и я не могу отогнать мысль о том, что это я виноват, не предложив ей помощь, которую не мог оказать сам.

Эта помощь заключалась в том, чтобы ее поместили бы в психиатрическую клинику, как только она очнулась в больнице. Неважно, что у нее была амнезия или что она казалась нормальной. Доктор Блейн сказала, что это всего лишь фаза ее цикла, а цикл у нее непредсказуемый. Она представляет опасность для себя и окружающих.

Она — обуза.

Психически ненормальный человек, который нуждается в надлежащем уходе.

Даже ее родители согласились с доктором. Ариэлла и Сесили тоже. Черт, моя собственная мать постоянно умоляла меня передумать. Не говоря уже о Хендерсоне и Сэм.

Послушал ли я их?

Нет.

Я увидел девушку, которая смотрела на меня влюбленными глазами и со сдерживаемыми эмоциями, и решил на этот раз применить другой подход.

Позволить ей жить нормально. Расправить крылья и почувствовать себя такой же, как и обычные люди.

И мне казалось, что все идет хорошо. Она вылезла из своей скорлупы, я снова ей понравился, и она смотрела на меня так, словно я был единственным, кто ей нужен. Из-за потери памяти она не была таким параноиком и не боялась меня из-за убийства. Она забыла, что я принуждал ее к браку, реабилитации и отказу от вредных привычек.

Она вернулась на мою орбиту, как и должно было быть.

Только сейчас я понял, что, возможно, совершил огромную ошибку.

Я молчу и настолько неподвижен, что на какое-то время перестаю дышать, чтобы не потревожить ее.

Вдохи и выдохи Авы становятся глубже, как у раненого животного, а затем ее глаза расширяются.

— О боже мой. Боже… нет… нет… нет…

— Что случилось? — спросил я.

— Нет… О боже… — она наклоняется, хватаясь за живот, как будто в нее стреляли.

— Тебе больно? Что такое, Ава?

Она выпрямляется с жесткими движениями и смотрит на мою грудь широкими глазами, по ее лицу текут новые слезы.

— Я… я просила тебя отпустить меня, а ты… ты сказал «нет», и я… я… я ударила тебя ножом! Шрам у тебя на животе из-за меня.

— Ты не хотела этого. Я пытался тебе помешать, — я говорю так осторожно, что мой голос едва слышен.

— Н-но я причинила тебе боль… Я… — ее рука, сжимающая осколок стекла, дрожит, когда она опускает ее вдоль тела. — Я ударила тебя ножом и… и… нож выпал, я шагнула назад и упала с лестницы. Я ранила тебя… у тебя было такое сильное кровотечение.

— Я в порядке, — я вытаскиваю рубашку из брюк и показываю ей зажившую рану. — Видишь? Мне больше не больно.

Ее слезящийся взгляд опускается на мою кожу, и новая волна слез стекает по ее щекам.

— Но мне больно. Прямо здесь, — она ударяет себя по груди. — Но особенно здесь, — а затем бьет кулаком по голове. — Мне слишком больно. Я больше не могу этого терпеть.

— Все будет хорошо.

— Нет, не будет. Думаю, мне пора с этим смириться, — она прижимает осколок стекла к шее.

— Ава, нет!

— Разведись со мной, или я покончу с собой, — она откидывает голову назад и держит стекло слишком близко к точке пульса, на которой я сосредоточен уже несколько месяцев. Капельки крови стекают по ее фарфоровой коже и пропитывают воротник платья.

— Я понял. Я дам тебе развод. А теперь отпусти осколок, — я медленно приближаюсь к ней, мои мышцы напрягаются, а сердце колотится.

— И ты передашь опекунство папе?

— Да.

— И отпустишь меня? Навсегда?

— Да… — как только я оказываюсь в пределах досягаемости, я хватаю осколок стекла и швыряю его в противоположную стену, а затем обнимаю ее сзади, удерживая обе ее руки перед собой.

Я тяжело дышу, мои выдохи напряженные, как будто я пробежал марафон. Моя жена сопротивляется, брыкается и издает звериные звуки.

— Если ты не сделаешь то, что обещал, я найду способ покончить с собой. Брошусь с моста, со здания или под поезд. Наглотаюсь таблеток, перережу себе вены или даже повешусь. Я сделаю все, чтобы вырваться из твоей близости, если ты не вернешь мне свободу. Обещаю, я это сделаю! Обещаю!

Ее слова действуют не иначе, чем если бы она снова ударила меня ножом.

Нет.

Это гораздо хуже.

Несколько месяцев назад она хотела убить меня, чтобы сбежать. Теперь она готова покончить с собой, чтобы сделать это.

Гребаный ад.

Удерживая ее одной рукой, я тянусь к ящику за спиной и достаю аптечку, копаюсь в ней, пока не нахожу шприц с транквилизатором, затем осторожно ввожу его ей в руку.

Движения Авы замедляются, глаза прикрываются. Когда она тяжело опускается на мои руки, из ее глаз вытекает последняя слеза, и она смотрит на меня.

— Я скорее умру, чем останусь твоей женой.

А потом она замирает.

Я прижимаюсь к ней лбом и позволяю себе в последний раз оплакать свою жену.