Цветок мертвецов

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ЖЕРТВА ПАРИ ПРИНЦА АРИСУГАВЫ

ЧАС КАБАНА. Время с девяти до одиннадцати вечера

Принц нарисовал портрет человека, которого явно не ставил ни во что. Однако тем самым Наримаро выводил его из-под подозрения. Минамото Удзиёси выглядел в его рассказе глупым шутом и нелепым простаком, а преступление перед ними было запутанным, умным и сложным.

Отсмеявшись, Тодо вернулся к расследованию.

— Хорошо, теперь Юки Ацуёси. Вы говорили, он секретарь церемониального департамента и нанимал для вас убийц? У вас просто дар какой-то наживать себе врагов, Фудзивара-сама, — не мог с известной долей сарказма не отметить Тодо. — Но письма Юки Ацуёси к Харуко последних месяцев, как я посмотрю, очень холодны. Почему же Юки ненавидел вас?

— О, тут всё мрачней и печальней, — с горечью посетовал принц, однако на губах его снова заиграла улыбка нашкодившего, но весьма довольного собой кота. — Как-то решили при дворе поставить пьесу «Наруками». В ней, как вы знаете, конечно, святой монах Наруками, затаивший обиду против императорской семьи, с помощью магии заточил Бога дождя в свой водоём. В результате на земле началась засуха. Тогда к Наруками была подослана первая красавица императорского двора Кумо-но Таэма, которая совратила его с пути истинного и выпустила Бога дождя на волю. Такова вкратце фабула.

— Я знаю, — улыбнулся Тодо.

Эту пьесу действительно знали все — от мальчишек до умудрённых жизнью старцев. Она годами шла на сотнях сцен в исполнении десятков актёрских трупп. Действие происходило в глубине гор у водоёма в жилище святого. Кумо-но Таэма приходила к святому, прося взять её в ученицы. Заслушавшись рассказом Таэмы о её любовных приключениях, святой падал с возвышения, на котором восседал и начинал пить с Таэмой сакэ. Потом опьяневший святой засыпал. Воспользовавшись этим, Таэма перерезала окружавшие водоём священные верёвки, выпускала Бога дождя на свободу и убегала. Послушники с криками: «О святой, идёт дождь!» — будили его. Проснувшись, святой обнаруживал обман. Тут мгновенно менялся его грим, и белоснежное одеяние превращалось в платье с узором из языков пламени. Святой бросал священный свиток в лицо пытавшемуся его остановить послушнику и устремлялся в погоню за Таэмой.

Сам Тодо особенно любил ту прелестную сценку, во время которой Таэма рассказывает о своих блудных похождениях послушникам святого — Хакумбо и Кокумбо, сопровождая его самой непринуждённой жестикуляцией. Хохот публики неизменно сопровождал эту сцену даже в самом захудалом театре.

Но как старинный спектакль мог поссорить принца Наримаро с Ацуёси?

— О, это комедия, — притворно вздохнул кривляка-царедворец. — Как Абэ Кадзураги считает себя великим воином, так Юки Ацуёси в недобрый час вообразил себя великим актёром. Между тем, при несомненном знании законов сцены, артист из него… так себе, средненький. В этой постановке он играл Наруками. И надо же тому случиться, что после сцены питья сакэ ему стало плохо: у него часто бывают приступы и обмороки. Он не астматик, как Инаба, и наш медик не считает это падучей, он просто бледнеет и падает, но быстро приходит в себя.

Мой бедный покойный приятель, министр Кисидзава, руководил тогда императорской труппой. Он кинулся ко мне, умоляя выручить. Почему нет? Быстро гримируюсь, играем дальше. К последней сцене у Ацуёси приступ проходит. Он доигрывает. Я снимаю грим и с сестрицей Цунэко ухожу в чайный павильон.

— Ну, и что тут страшного? — удивился Тодо.

— То, что наш микадо любит театр. Его величество изволил после спектакля похвалить игру Юки Ацуёси.

— И что?

— Да то, что похвалил микадо именно те сцены, во время которых Юки валялся за сценой. Мне об этом рассказал сам Кисидзава, при этом присутствовавший. Но беда в том, что там была и вся труппа. Это испортило мои отношения с Ацуёси, но, если бы не всё дальнейшее, этот печальный эпизод, думаю, забылся бы со временем.

— Ах, было и дальнейшее…

— Разумеется, — насмешливо утвердил его в высказанном предположении Наримаро. — Это цветочки. Потом Юки Ацуёси взбрело в голову поставить историю Иэмона Тамии. Вы помните, да? Молодой красавец, самурай Тамия потерял и службу, и господина, остался без средств, с женой и ребёнком на руках. Все пылкие чувства к супруге, госпоже О-Иве, погасли, и жена превратилась для него в обузу. А тут молодая богатая наследница дома Ито предлагает ему брак! Как устоять перед подобным искушением?

А пьеса эта, как все знают, имеет дурную репутацию: проклята она. То у актёров лица опухали перед спектаклем, то леса обрушивались, то ломался реквизит и срывались репетиции. Но Ацуёси был упрям. Я отказался играть — не из суеверия, вовсе нет, просто роли приличной для меня не было.

— И ему снова стало плохо?

— Нет, хуже. Он дерзнул представить подлеца Иэмона как несчастную жертву рока. В итоге плохо стало императрице Хисако. Она покинула спектакль, а микадо распорядился прекратить представление.

— Ну а вы-то тут причём?

— Я видел репетицию и весьма дурно отозвался о трактовке пьесы. При этом сделал это не как частное лицо, а как глава Палаты Цензуры.

Но и это всё тянуло бы на случайную размолвку, не больше. Кто не расходится в театральных мнениях? Но дальше… Дальше был настоящий кошмар.

— Представляю…

Тодо и вправду предвкушал нечто похуже, чем театральные распри.

— Да-да, — покивал лисьей мордочкой нахальный принц и весело заскандировал. — Вы только представьте, Тодо-сама. Зима. На столичных улицах иней. Даже собаки шныряют вокруг с озабоченным видом. Луна. Стою, любуюсь, совсем позабыв церемонные «ахи».

Вдруг шум у павильона. Не лисы ли, думаю, в травах пожухлых резвятся? Какое там! Это старшая фрейлина Симидзудани Ивако пришла пригласить меня к императрице Хисако. Иду. Там уже принцы Арисугава и Наохито, с ними и фрейлина Канако. Они только что вернулись с театрального представления. Смотрели «Сукэроку». И Канако спросила принца Арисугаву, не показалась ли ему, что оннагата, актёр, игравший героиню, всё же не походил на настоящую женщину? Талантливо перевоплотиться в женский образ — чтобы публика поверила! — дано ведь не каждому.

Принц ответил, что ему так не показалось, а Наохито уверенно высказался, что это было великолепно.

— Неужели же мы, женщины, так выглядим? — недовольно спросила Канако. — Мне он показался совсем неестественным и каким-то жеманным.

Арисугава, конечно же, напомнил ей трактат «Аямэгусу» Ёсидзавы Аямэ, прославленного оннагата. Тот считал это амплуа весьма непростым и полагал, что сложность роли женщины не в гриме, причёске или одежде: просто мужчине нужно полностью перевоплотиться в женщину. Тут значима каждая деталь: рука не должна слишком выглядывать из-под рукава кимоно, голову нельзя наклонять слишком резко, даже поворачиваться к публике нужно под определённым углом, умело имитируя высокий женский голос. Оннагата стремится не стать женщиной, говорил он, но воплотить женственность.

Тодо показалось, что он уже прозревает истину.

Принц же спокойно продолжал повествование.

— И тут вмешалась императрица. «Когда актёры кабуки смывают грим, перед зрителями остаются просто красивые мужчины. Принц Наримаро вполне мог бы сыграть девушку», — заметила она.

— Ну, что тут сказать? — принц презрительно махнул рукой. — В обществе много болтают о невозможности понять женщину, о неразгаданной тайне женственности и прочую чепуху. Эта идея явно женская: им нравится считать свою глупость глубокой и загадочной. Однако мысли эти, при всей их глубине, хороши только для компании умных мужчин. В женском обществе их лучше не развивать. И я возразил супруге микадо, что для мусумэгата, исполнителя ролей девочек, уже староват, но сыграть роль молодой фрейлины, пожалуй, смогу. Императрица ответила, что Аямэ играл девиц до семидесяти.

Принц Арисугава, накануне проигравший мне партию в го, пренебрежительно заметил, что едва ли у меня это получится, и они с императрицей сначала долго спорили, а потом заключили пари. Если у меня выйдет, принц обещал устроить пир в своём поместье на синтоистский праздник Ниинамэсай. Арисугава поставил условие, что мне нужно будет обмануть какого-нибудь молодого человека при дворе. Он хотел, чтобы это был его родственник, но императрица возразила, что юношу выберет сама, чтобы Арисугава не смог заранее предупредить его.

— И вы согласились? — уныло спросил Тодо.

Принц Наримаро только возвёл глаза к Небу.

— При дворе свои условности, Тодо-сама. Я не мог отказать супруге микадо. Невежливо. В итоге голоса разделились. За меня была императрица и принц Наохито, а против — Канако и Арисугава. Я попросил супругу микадо помочь мне, обеспечив нужным женским платьем. И она помогла, добавив уже в своих покоях, чтобы я был готов через неделю: как раз тогда ждали прибытия новых фрейлин. Я должен был, по её замыслу, появиться не на театральных подмостках, как ждал Арисугава, а среди новеньких фрейлин мёбу.

Сам я понимал, что должен быть не мужчиной, загримированным под женщину при помощи большого количества ухищрений и дорогостоящих подделок. Я должен был уничтожить мою мужественность и оставить то внутреннее, что не скрывается, не обманывает, а просто отсутствует. Идеальное воплощение женственности, не отягощённое реальностью. И я даже нашёл образчик. Запах лилии. Добродетель благовоний — покой и безмолвие, их изысканность в недосягаемости, их сущность — в эфемерной лёгкости. Они вьются в воздухе, обволакивают всё вокруг — и ни к чему не пристают, веют чистотой — и не превращаются ни во что. Вот чем я должен был стать!

— Говорите проще, Фудзивара-сама. По сути, вам надо было стать лисицей, кицунэ, ведь лисы прочно ассоциируются с силой Инь, но это вовсе не значит, что все они — женщины, — заметил Тодо.

Наримаро презентовал ему лестный взгляд, каким одаряют лишь самого понимающего собеседника, и продолжил.

— Едва я это понял, трудности исчезли. Я, облачившись в церемониальное платье мёбу, начал репетиции. Я видел, что любая женщина кажется красивей издалека, в темноте и под алым зонтом. Я часами вспоминал знакомых женщин, их позы, нрав, телодвижения, но тут же забывал, ища лишь то, что делало их женщинами. И нашёл искомое.

На представление новых фрейлин шёл уже не я. Шла Хисогава-но Хироко: это имя мы выбрали вместе с императрицей. Как меня назовут, и где я появлюсь, принц Арисугава не знал.

— И императрица выбрала Юки Ацуёси на роль жертвы? — опечаленно спросил Тодо, заранее жалея жертву лисьей проделки.

— Нет, с чего бы? — удивился принц. — О нём вообще никто не вспомнил, уверяю вас. Выбран был один из сыновей хранителя печати Аривары — Хитаги. Скажу откровенно, я произвела… ой, произвёл фурор. Это было то странное чувство вовлеченности в танец бабочек возле свечного пламени, что возникает летней ночью после третьей чаши сакэ. Я демонстративно не обращала ни малейшего внимания на Хитаги и высокомерно игнорировала и даже откровенно пренебрегала принцем Арисугавой, нарочито громко спросив у соседки, что за противный длинноносый урод стоит слева от прелестной супруги микадо? Арисугава, считающий себя красавцем, услышав это, страшно разозлился. Но то, что позади принца стоял Юки Ацуёси, клянусь, я просто не видела. То есть не видел.

Тодо окаменел: пред ним вдруг мелькнул странный, встревоживший душу женский облик, но Наримаро тряхнул головой, словно отгоняя бредовый предутренний сон. Потом Тодо услышал, как заговорил мужчина.

— После представления фрейлин за мной в покои императрицы увязался Хитаги, но полная победа была в том, что я задел и разозлил принца Арисугаву. Он успел даже в присутствии трёх придворных пожаловаться императрице, что новенькие фрейлины, может, и недурны, но дурно воспитаны. Особенно нагла-де Хисогава-но Хироко, хоть и на диво прелестна, конечно.

— Неужели он не узнал вас?

Кривляка беспутно рассмеялся.

— Меня даже сестрёнка Цунэко не узнала. — Наглая лиса явно гордилась своей проделкой, не обнаруживая ни малейшего раскаяния в содеянном.

— Ну а Юки?

Принц Наримаро досадливо хмыкнул.

— Причём тут этот дурацкий Юки? Не было его тогда у императрицы! Рангом не вышел для императорских покоев! — брезгливо скривился он, вновь превращаясь в женщину, и продолжил. — Так вот, потом пришли принц Наохито и Канако. Императрица же потребовала, чтобы Хироко, обидевшая Арисугаву, извинилась перед принцем. Я вымолила у него прощение и ещё полчаса вволю дурачила его, намекнув, что при близком общении он кажется гораздо симпатичнее. И нос не такой уж и длинный… У него порозовели щёки, и явно отяжелел нефритовый стержень в складках хакама. В итоге этот нахал Арисугава откровенно напросился ко мне на ночь, я поупиралась было, но уступила, и тут состоялось разоблачение. Торжество супруги микадо было полным, ведь даже Наохито и Канако не узнали меня!

Принц пригладил волосы и усмехнулся.

— Я искренне думал, что на этом история и закончилась, правда, императрица Хисако попросила меня прибыть в таком виде в поместье Арисугавы и там тоже немного подурачить гостей. Я исполнил и эту просьбу, увы, явно недооценив свои «лисьи чары»: Юки Ацуёси потерял тогда голову. Он в поместье Арисугавы буквально дневал и ночевал у моих дверей в павильоне фрейлин. Я вволю позабавлялся с ним, а потом в последний день праздника всё открылось. Весь двор микадо хохотал, все были в восторге от моей проделки, сам император похвалил мой образ. Я думал, что теперь несчастный глупец Юки одумается и придёт в себя. Но оказался неправ.

«Я знаю, непрочен

жизненный удел.

Но неужели разорван

тот обет,

что в мире-сне

нас связывал…» — написал мне тогда Юки.

Тодо слушал, прикусив губу и не говоря ни слова. Наримаро же продолжал своё повествование.

— Я даже растерялся, клянусь. Что за дурачок? Какой обет? Когда и кого связывал? Никаких обетов я никому не давал! Но этим дело не кончилось. Глупейшие любовные письма безумец подбрасывал мне ежедневно. Иногда даже по два в день.

— И что вы сделали?

— Натурально, вначале попробовал отшутиться:

«Да, проходимцем оказался

Актёр театра Кабуки!

А ведь походил,

шельмец-лисяра,

на истинного самурая…» — написал я ему, намекая, что с этой шуткой пора кончать.

Но какое там! Ацуёси был как безумный, попадался мне навстречу в галереях, подстерегал в павильонах. От него снова и снова приходили сумасшедшие письма:

«Как слаб человек!

Любовью безжалостной сломлен,

Сколько раз

Ходил я сегодня

За вином в ближайшую лавку!..»

Пишу в ответ, уже скрипя зубами от злости:

«Ужель так ничтожны

Твои тревоги, что о них забываешь

После чаши сакэ?

Завидую. Как же ты близок

К постижению Пустоты!»

Увы! Сложно выиграть спор у умного человека, а у глупца — почти невозможно. Не понимает, не слышит, одержимый.

Следующее письмо разозлило меня. Он уже брызгал оскорблениями, среди которых мелькнуло слово «кагэма». Я говорил вам, что свободен от сословных предрассудков, но всему есть предел. Мужчину из рода Фудзивара сравнить с проституткой? Непростительно. Я встретился с ним и избил. Руками. И немного ногами. После этого ненадолго стало тихо.

Тодо показалось, что он понял.

— И тогда он решил убить вас?

— Ну да, — кивнул принц. — Он подкупил какую-то городскую голытьбу и велел убить меня. Но не со злости. Я сразу и не понял из его жалкого бормотания, в чём дело. А оказывается, он полагал, что уничтожив идеал красоты, который я создал, он сможет смириться с той бездной отчаяния, в которую я, дескать, погрузил его. Каково? Но убить меня сам, понятное дело, даже не пытался, — рассмеялся Наримаро, — только трижды нанимал каких-то проходимцев. Мне это надоело, и я пригрозил, что в следующий раз сделаю женщину из него самого. Он отстал и сник. Последние месяцы было тихо, он навещал Харуко и ещё нескольких фрейлин, и, наконец, угомонился окончательно.

— И вы не считаете себя виновным, Фудзивара-сама? — спросил Тодо, хоть ответ был для него очевиден.

— В чём? — кажется, вполне искренне удивился тот. — Я был иллюзией, но зачем же принимать иллюзию за явь? Вини свои глупые глаза и слепые чувства. Притом, там же был и Хитаги, но он-то не рехнулся, а просто посмеялся над моей проделкой. Не тронулся умом и Арисугава, тоже хохотал, как одержимый.

— А у вас самого не бывает иллюзий? — спросил Тодо.

— Почему? Бывают, конечно. Позавчера в городе в сумерках смотрю на ограду, вижу тень и думаю: «Что за человек там притаился?» Сжимаю рукоять меча, подхожу ближе, всматриваюсь и понимаю, что там сохнет после стирки вывешенное служанкой старое косодэ! Это явный пример обмана чувств, разницы между увиденным и истолкованием воспринятого.

Но я же не напал на сохнущее косодэ с мечом! А если некий мечтательный дуралей влюбился в тень от косодэ на стене, ещё и надеть его захотел, я-то тут причём? А, главное-то, чем я мог ему помочь? Ведь самое дикое-то в том, что он не домогался меня как мужчину. Нет, он хотел меня-женщину. Но я не женщина. С таким же успехом он мог хотеть обнять тень или выловить луну из пруда. Но это все наши частные разногласия и пустые счёты. Убивать Харуко у Ацуёси никакого повода не было.

— Однако… — озабоченно покачал головой Тодо. — Сколько же тут при дворе безумных…

— Думаю, не больше чем за его пределами, — лениво отмахнувшись, возразил принц Наримаро.