Цветок мертвецов

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ИСКУССТВО ТЕАТРА

ЧАС ЛОШАДИ. Время с одиннадцати до часа дня

Цунэко встретила Тодо на пороге. Её чёрные волосы были тщательно расчёсаны, концы перевязаны сиреневой лентой. Нижнее кимоно отливало лилово-розовым, сверху было надето шёлковое, с узором из цветов глицинии, пояс, сплошь затканный рисунком, изображал мелкие листики плюща.

Пришедшая в себя Мароя принесла ему воды — умыться с дороги, и теперь суетилась у стола, а где-то в глубине павильона слышались мужские голоса и топот тяжёлых ног.

— Пришли опечатать хранилище, — уныло пояснила Цунэко. — скоро будет объявлен набор новых фрейлин. Некоторые чиновники засуетились, прибегали разнюхать, что и как. Арисугава был, хочет сюда свою девятую племянницу пристроить. А ведь только час назад тела вынесли! Только то и хорошо, что дежурств пока не будет.

Стол ломился. Мясо, блюда с рыбой и овощами, онигири с лососем и темпура с креветками, сладким перцем и бамбуковыми побегами благоухали на всю комнату. Цунэко придвинула ему чашку и смерила жадным взглядом. Ей явно не терпелось узнать, что дали допросы, но она сдерживала себя, спросив только, где Наримаро?

— Он пошёл по делам, обещал скоро прийти.

Утолив голод, Тодо откинулся к стене. Опять слипались глаза, но работа ждать не будет. Тодо вздохнул. У левого бока потеплело: там теперь сидела Цунэко.

— Хочешь пока поспать, Танэцугу?

— Хочу, да нельзя. Потом отосплюсь.

— Так ты нашёл свою лису? — любопытство в голосе Цунэко смешивалось с некоторым беспокойством.

— Я поймал целых двух, но одну придётся отпустить.

— И кто это? — было видно, что Цунэко всерьёз обеспокоена.

Тодо не счёл нужным скрывать свои догадки от будущей супруги.

— Я сказал тебе, что ищу лису. И потому изначально отмёл Отому Кунихару, похожего на побитую собаку. Минамото я отбросил, как только увидел. Он похож на глупого индюка. Считаю, что и Абэ Кадзураги тоже совсем ни при чём. Он напомнил драчливого петуха, а я ловлю лисицу. Остаются Инаба Ацунари и Юки Ацуёси. Они оба — лисы. Толстый, неповоротливый, умный лис Инаба и молодой юркий лисёнок Юки. Если твой братец не задержится с уликами, а я не усну на ходу, то через пару часов я буду знать этих людей, как свои пять пальцев.

— Инаба Ацунари или Юки Ацуёси? — повторила Цунэко и задумалась. — Я тоже полагала, что это не Кадзураги. А как ты хочешь узнать, кто из них?

— Надо слушать и размышлять. Хотя, на самом деле, я уже, говорю же, всё знаю. Просто понимание вне слов, я пока не могу его объяснить. А! Вот и Фудзивара-сама!

Принц явился в окружении четырёх слуг, тащивших за ним два огромных ящика, плетёных из бамбука. Сам Наримаро нёс флейту, ноты, пристёгнутые к чехлу инструмента, и небольшую книгу пьес Юки Ацуёси.

— Всё принёс, — похвалился он, — но переписка… Вы не передумали? — спросил он, уныло глядя на уже раскрытые слугами ящики, доверху набитые письмами.

— Нет. Вы процитировали мне несколько писем Ацуёси, но упомянули, что он писал вам много и настойчиво. Мне нужна вся переписка.

— Ти, ти, ти, — ругнулся Наримаро, придвигая к себе первый ящик. — Я должен искать любые его письма? Все до единого?

— Не совсем. Найдите одно из них, а дальше по почерку пусть поищет Цунэко. А мне вы нужны для другого.

Принц обрадовался, быстро перебрал первую схваченную сверху пачку и отбросил в сторону. Искомое письмо нашлось во второй пачке.

— Вот, сестрица, это его почерк. Ищи.

Цунэко, радуясь, что её не отстраняют от участия в поисках, охотно принялась за работу.

Тодо же попросил Наримаро взять флейту.

— Я хочу услышать три мелодии: вашу импровизацию с лисицами, вашу песенку «Кицунэ», а потом попрошу очень точно по нотам сыграть пьесу Инабы «Лиса, прыгающая через горный поток».

Принц удивился, но с готовностью подчинился. Тодо, едва он заиграл, снова подивился талантам этого человека: играл он превосходно. Первая мелодия оказалась спокойной и размеренной, точно в бамбуковой роще медленно падал снег. Иногда в неё вторгались короткие птичьи трели, словно стайка снегирей игриво порхала с ветки на ветку, а внизу за ними, жадно облизываясь, наблюдала голодная лиса. Подстерегавший добычу зверь только угадывался в размеренных аккордах, но не проступал, прячась в кустиках мисканта.

Принц Наримаро доиграл и опустил флейту. Потом снова поднёс её к губам.

Вторая мелодия весьма понравилась Тодо. Игривый напев напоминал наглую лисицу, таскавшую каштаны из огня, и бешено прыгавшую на слегка обожжённых лапках. Это был танец эйфории, залихватского удальства и безудержного веселья. Лиса наелась до отвала, кувыркалась и праздновала свой триумф. Авторство принца Наримаро читалось сразу. Сам он не заглядывал в ноты, играя по памяти.

Когда Наримаро опустил флейту, Тодо улыбался. Улыбалась и Цунэко.

«Лису, прыгающую через горный поток» Тодо никогда не слышал. Именно ради этой мелодии он и попросил принца сыграть. Наримаро, не отрывая глаз от записи, заиграл. Напев оказался странным, начисто лишённым игривости и задора. Он передавал серебряную капель падающей воды, шелест молодых бамбуковых стволов, сбившееся дыхание и затаённую решимость. Лисы не чувствовалось совсем, проступала скорее готовность воина-самурая к смертельной схватке.

На лице Цунэко застыло выражение недоумения.

— Благодарю, — обронил Тодо, когда смолкли последние аккорды. — Всё ясно. А теперь, надеюсь, я не очень много прошу, но это крайне важно, Фудзивара-сама. Вы не могли бы загримироваться под женщину? Причём именно так, как вы были загримированы, когда играли фрейлину для принца Арисугавы.

Наримаро растерялся.

— Сейчас? Но я даже не брит с утра! Это вам действительно важно?

— Очень.

Наримаро сжал флейту и резко встал.

— Но неужели вы всерьёз полагаете, что убийца Юки Ацуёси? В это невозможно поверить!

— Я отвечу, когда вы загримируетесь.

Наримаро что-то буркнул себе под нос, а Цунэко пообещала, что всё необходимое он найдёт в её комнате.

— Мароя, принеси белила и кисти господину Фудзиваре! И поищи бритву.

— Катаной побреюсь, — недовольно пробурчал из спальни Наримаро.

— Так ты всерьёз думаешь теперь об Ацуёси? — тихо спросила Цунэко. — Я нашла уже дюжину его писем, все какие-то нелепые и напыщенные.

— Не сомневаюсь… — мрачно проговорил Тодо, просмотрел найденное Цунэко, потом потянулся к сборнику пьес Юки Ацуёси и погрузился в него, неторопливо перелистывая страницы.

Время точно остановилось. Тодо глотал страницу за страницей. Он отметил, что пьесы Ацуёси, хоть и носят следы подражания, умело обработаны. Слог богат и красочен, он легко использовал новые словечки в контексте забытых слов и удачно обыгрывал старинные обороты, оживляя их. Ацуёси отдавал предпочтение мистическим сюжетам, и его прихотливая фантазия, смещавшая пласты времён, мир сна и яви, путавшая живое и потустороннее, настораживала и пугала.

Цунэко, закончив поиски писем в одном ящике, принялась за второй. Но работала медленно, потому что её поминутно отвлекали: Наримаро капризничал в спальне, требовал горячей воды для бритья, масло бинцкэ, белил, благовоний и шпилек из черепахового панциря. Мароя и Цунэко то и дело подносили ему то гребни, то заколки, то шнуры из золотых нитей. Попутно Наримаро артистично сплетничал, а узнав от сестры о желании принца Арисугавы пристроить на освободившиеся вакансии одну из своих бесчисленных племянниц, злобно ругнулся. Да сколько можно, Каннон! Потом по его требованию женщины оттянули ему назад ворот кимоно, обнажив шею и верх спины.

Потом на несколько минут воцарилось молчание. Цунэко вышла из комнаты, а с Наримаро осталась только Мароя.

— Не хочу эти шпильки, — проговорил вдруг в спальне удивительный голос: казалось, на утренней заре в весенней прохладе вдали зазвенели золотые храмовые колокольчики. Тодо вздрогнул. Чей это голос? Неужели Наримаро вошёл в роль? Потом с негромким стуком упала бамбуковая занавеска.

Тодо оторвал глаза от пьесы — и обмер. Голова медленно пошла кругом. На пороге, в двадцати рё от него, чуть отвернув голову к тяжёлым сёдзи, стояло воплощение красоты. Нет, не воплощение — сама красота, дивный образ из нежных красок дня и вечернего свечного пламени! В этом воплощении не было ничего суетного, лишнего, но высокая причёска с декоративными шпильками, длинная грациозная шея и хрупкие пальцы, игриво шевеля веером, отражали любое чувство — грусть, мечтательность, страсть, кокетство. Это был женский образ утончённой красавицы, названной сотней имён и не имеющий имени, увидевшей себя мужскими глазами, но не замечавшей влюбленных взглядов.

Красавица сделала несколько шагов к Тодо. Повеяло ароматом вечной женственности и неувядаемой прелести… Как бы случайно изящная ножка чуть сдвинулась, и вокруг висков Тодо невесть откуда заструился дымящийся фимиам храмовых курений. Но оторопь, на миг воцарившаяся в усталой душе Тодо, стремительно заполнилась мутным вожделением. Его обдало жаром, отяготело дыхание, отяжелели губы, напряглась плоть. Мысли исчезли из головы, точно их стёрли.

— Ну и вид у тебя, братец, — резкий укоризненный голос Цунэко тут же вернул Тодо к реальности. — Настоящая потаскушка.

— Что? — надтреснутым аккордом расстроенного сямисэна взвизгнул Наримаро. Маска женственности свалилась с него, как слетает в драке парик с лысой головы старой шлюхи. — Я — потаскушка? Да как ты смеешь?

— А чего задом-то крутишь?

Красота исчезла, сказка кончилась, колокольчики отзвенели. Иллюзия рассыпалась пылью. Разъярённый воин схватился бы за катану, но рука Наримаро напрасно елозила по пустому бедру, стянутому китайским шёлком: меч остался в спальне.

Тодо несколько минут размеренно дышал, стараясь восстановить душевное равновесие. Теперь он наконец всё понял и обрёл нужные доказательства.

— Ну и дурак же я был… — устало вздохнул он. — Если бы видел это раньше, нашёл бы решение в ту же минуту.

— Да какое решение? — принц озлоблено стащил с себя оби и кимоно, обнажив торс, почти до лопаток замазанный белой пудрой. — Говорю же я вам, Ацуёси — глупая мартышка, он неспособен на убийство!

— Боюсь, вы заблуждаетесь. Ведь наша беда в том, Фудзивара-сама, что мы видим мир, но редко задумываемся, как мир видит нас, — уверенно проговорил Тодо. Теперь он понял, что мог сделать этот маскарад с несчастным юнцом, особенно если представить себе, что тот мелькал перед Юки час за часом и день за днём. Такое колдовство, такой лисий морок так просто рассеяться не мог.

— Да как видит-то? Я признаю, что сумел выиграть пари. И знаю, что Юки влюбился в этот образ. Он же мне все уши о том прожужжал! Но убийцей он быть не может — кишка тонка. И зачем ему фрейлины? Какая связь между убийством Харуко и моим переодеванием?

Тодо улыбнулся.

— До этого мы сейчас дойдём. А пока скажите мне, почему Юки Ацуёси во время следствия назвал Сей-Сёнагон божественной?

Цунэко бросила на него искоса недоумевающий взгляд, а Наримаро зло хмыкнул.

— Не понял. Вы спрашиваете, почему он аттестовал её именно так или почему вообще упомянул её в таком лестном контексте?

— Сей-Сёнагон любима женщинами, однако её читают и мужчины, — пояснил Тодо. — Но я, хоть мне и понравились «Записки у изголовья», никогда не назвал бы Сей-Сёнагон божественной. Я увидел в её книге множество тонких наблюдений, мимолётных, как вишнёвый цвет, умных, но незначительных. Я обратил внимание на то, что хоть эта женщина входила в свиту императрицы Садако, супруги императора Итидзё, я так и не смог понять, что же они оба собой представляли? Нам оставлены пространные описания их одежды, расцветки кимоно и сочетания тканей, но сами люди у неё — словно театральные куклы бунраку. Эта женщина просто не видела живых людей. Я тогда ещё подумал, как она описала бы голого человека? И я пытаюсь понять: Ацуёси назвал её божественной, потому что считает, что она смотрит на мир с луны, или он считает её взгляд единственно правильным, истинным?

Принц задумался. Его опередила сестра.

— Юки Ацуёси восторгается Сей-Сёнагон. В его понимание она — эталон женщины, — уверенно сказала Цунэко. — По крайней мере, он подражал ей в своих пьесах, пользовался её сравнениями, часто цитировал стихи.

— А вы, Фудзивара-сама, когда изображали оннагата, не подражали Сей-Сёнагон?

Наримаро скривился при неприятном воспоминании.

— Тогда? У Арисугавы? Тот розыгрыш? Я и не помню уже. Но, кажется, я вовсе и не думал о Сей-Сёнагон. К тому же, кто вообще знает, как выглядела Сей-Сёнагон? В своих записках она жаловалась, что выпадают волосы, она лысеет и вынуждена носить накладку. Сетует, что белила не держатся на лице. Не вижу тут никакой связи. У меня белила на лице держатся прекрасно.

— Не сомневаюсь… Цунэко-сан, вы нашли все письма?

— Я ещё не досмотрела во втором ящике до конца, но там уже письма пятилетней давности. Остальные — все здесь.

Тодо разложил их по датам.

— Вот смотрите. Вы говорили, это произошло прошедшей зимой. Вот его письмо в марте:

«Ах, сколько ни смотрел на лепестки

В горах, покрытых дымкой,

Не утомился взор!

И ты, как те цветы…

И любоваться я тобою не устану!»

— Ну и что? — Наримаро уже сидел у стола над тазом, принесённым служанкой, деловито смывал с себя белила и тушь, и был похож на демона Эмму.

— Вот те, что вы мне цитировали. Их опустим. Но вы забыли процитировать вот это, оно послано вам в начале мая.

— «Все женщины вдруг

утратили прелесть былую.

Все вина, увы, потеряли сладость —

Пью горькое вино и плачу.

Не ты ли всему виною?»

— О, боги, — завёл накрашенные глаза в потолок Наримаро. — Да он забрасывал меня такими письмами. Понятно, что половины я вообще не читал. И что такого в этом письме?

— Тут весьма важные строки, вы их просто не заметили.

Принц наконец отмылся, вытер покрасневшее лицо и завязал волосы тугим узлом. Потом взял письмо.

— А что в нём особенного? — Он дважды внимательно прочёл написанное. — И что? Обычные сопли надоедливой мартышки.

Вмешалась Цунэко.

— Я тоже не вижу тут ничего особенного, Тодо-сан.

Тодо кивнул.

— Да, наверное, это не очень заметно, но вот в этом сборнике Юки есть одна пьеса, скажу честно, меня немного шокировало её содержание. И если их сложить…

— Пьеса? — нос Наримаро по-лисьи вытянулся, точно он учуял зловонный запах нужника.

Тодо сделал вид, что не заметил этого.

— Да, и смысл её таков: некий несчастный юноша-охотник вместе с подругой гуляет в зимнем лесу. Там он встречает красавицу, которая говорит, что она — фея Луны. Он влюбляется, забывает возлюбленную, и уходит с феей в Нефритовые Чертоги. Каждый день она подносит ему сладкий напиток, Лунный иней. Но однажды юноша забывает выпить его и, едва минует ночь, как дворец оказывается заброшенным кладбищем, окружавшие фею фрейлины — оборотнями, охрана — призраками. Тогда юноша понимает, что его просто морочит Лисица, но жизни без любимой Феи уже не мыслит. Появившаяся фея Луны требует, чтобы он принёс ей в жертву сердце своей бывшей возлюбленной. Околдованный охотник находит девушку и погружает нож в её сердце. Потом исчезает в Нефритовых чертогах…

Наримаро снова на миг превратился в статую демона Мары.

— Это… Последняя его пьеса?

— Да, пьеса, написанная в конце апреля. В сборнике она последняя. Я начал читать с неё. Меня привлекло название. Она называется «Лисий морок». Но вообще-то лисам посвящены четыре пьесы из пяти. И причину убийств я теперь тоже точно знаю. Я был неправ. Юки Ацуёси убивал вовсе не из ненависти. Он убивал из-за любви.

— К найси Харуко?

— Нет. Из-за любви к вам, Фудзивара-сама.