Цветок мертвецов

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ОХОТА НА ЛИСИЦУ

ЧАС ЗМЕИ. Время с девяти до одиннадцати утра

На допрос в итоге отправились четверо. Тодо сопровождали Наримаро и Хатакэяма. Последний взял с собой Могами Ясухидэ, императорского распорядителя из ведомства церемоний, который, как уверили Тодо, знал при дворце всех и каждого. Тодо не возражал.

Императорский дворец был расположен в огромном саду, окружённом длинной стеной. Основной постройкой был Сисиндэн, где в торжественной обстановке возводили на престол императоров. Подобно буддийским храмам, здание имело высокую крышу с плавными очертаниями, вогнутую на китайский манер. Фасад был обращён на юг, к входу вела большая пологая лестница.

Внутри Дворца в гладких отполированных досках, покрывающих пол, отражались массивные круглые столбы, тщательно выровненные и отполированные. Пройдя по галерее, Тодо и сопровождавшие его попали в покои дворцовых церемоний.

Абэ Кадзураги, начальника дворцового арсенала, они встретили на смене караула. В пути Ясухидэ рассказал о Кадзураги, что тот ревностен, старается выполнить любое обязательство, и очень огорчается при неудаче. В прошлом году его обошли чином — он пил неделю. Любил начальник дворцового арсенала и ловить влюблённо-восхищённые взгляды женщин. Впрочем, кто не любит?

Абэ оказался невысоким, но хорошо сложенным. У него были приятные мягкие губы, окружённые аккуратно постриженными усами и бородкой. Живые глаза смотрели настороженно. В тёмной официальной одежде, с мечом на поясе, Кадзураги выглядел весьма достойно. Тодо заметил, что Абэ бросил на принца Наримаро мрачный взгляд и отвернулся. На скуле Наримаро дёрнулся мускул, рука непроизвольно сжала рукоять катаны.

И принц, и Кадзураги казались напряжёнными и основательно разозлёнными.

К допросу Абэ отнёсся с пониманием: было ясно, что он уже знал о смерти фрейлины и ждал вопросов. Держался настороженно, но был вежлив и, кажется, ничего не скрывал. На вопрос об убитой фрейлине Кадзураги ответил, что бывал у неё, но не убивал. Не за что было. Писал ли ей письма? Ну, так он — человек воспитанный, как же иначе? Пришёл утром от красотки — пошли письмо. Принято так в хорошем обществе. Не ревновал ли он Харуко к какому-нибудь сопернику? На это Абэ ответил, что ревновал бы к сопернику — с соперником и разобрался бы. А женщин убивать — не мужское это дело. К тому же чувств особых к убитой он не питал.

Тодо немного удивился: он не узнал в этом осторожном, спокойном человеке того неуравновешенного фанфарона, способного полезть в драку возле нужника, которого описал Наримаро. Но когда Абэ Кадзураги был собой? Тогда или сейчас? Допрос ведь, что и говорить, неподходящее время для свободы помыслов и поступков. Но, выходит, Абэ Кадзураги умел, когда нужно, держать себя в руках.

…Во внутреннем саду дворца возвышался павильон Осудзумисё. Старший государственный секретарь Инаба Ацунари сидел в зале Церемоний. Секретарь выглядел намного старше Абы Кадзураги, был полней и дородней. Его вальяжная солидность внушала почти суеверное уважение. Лицо — умное и приятное — имело в себе, однако, что-то от хищного зверя. Чиновник казался немногословым, но Тодо сразу почувствовал, что Инабу довольно легко вывести из себя. Он тоже, как и Абэ Кадзураги, метнул на Наримаро недоброжелательный взгляд. Принц в ответ просто опустил глаза. Но Тодо не показалось, что секретарь испуган. Тодо подумал, что Инаба похож именно на чиновника, а не на флейтиста, и снова вспомнил рассказ принца. Тут почти всё сходилось. Почти. Такие люди, как Инаба, тяжело прощают и ничего не забывают. Позор перед императором он запомнил бы надолго. Внимательно взглянув на Ацунари, Тодо согласился с Наримаро и в том, что такой человек едва ли способен на импровизацию. И не только на флейте.

На вопросы Хатакэямы о Харуко Инаба ответил, что пока не под следствием. Был ли близок с убитой фрейлиной? Писал ли ей письма? В ответ на все эти вопросы Ацунари послал спрашивающих к чёрту. Какое кому дело до его отношений с какой-то фрейлиной? Он пишет десятки писем в день по служебным и по личным делам. По первым — готов отчитаться, по вторым — никто не смеет спрашивать у него отчёта.

Знает ли о ещё двух убийствах?

— Да, разумеется, слышал, сегодня утром слух об этом разнёсся по всему дворцу.

Что он скажет по этому поводу?

— Что в Павильоне Глициний открылись три новые вакансии. Что тут ещё скажешь-то?

Инаба, очевидно, не отличался тактом, был неоправданно груб. И не стоило ждать, что такой человек всерьёз занервничает — нервы Ацунари были как канаты, и он был абсолютно уверен, что все вокруг устроены точно так же. Все жалобы такие люди считают пустыми капризами. Но почему он тогда пытался покончить с собой? И что, если основания для суицида лежали где-то в личных делах Инабы и никак не были связаны с происшествиями, описанными Наримаро?

…В театральной мастерской они нашли Юки Ацуёси. Младший секретарь ведомства церемоний, в отличие от Инабы, казался способным на любую импровизацию. Темпераментный и своевольный, Юки явно относился к тем, кого звали «ветром и потоком». Ацуёси не был красив, но вполне годился на роль первого любовника-сердцееда: был стройным, белокожим и настолько подвижным, что немного напомнил Тодо мартышку. Однако за внешней суетливостью Ацуёси чувствовалась точность и даже отточенность жестов.

Юки не отвёл глаз от принца Наримаро, но несколько секунд пожирал его жгучим взглядом, исполненным выражения, которое Тодо не смог прочитать. Но это явно была не ненависть, скорее гневная неприязнь. Наримаро же смотрел на сцену вдали зала и вообще не обратил никакого внимания на Юки Ацуёси.

На вопросы Юки ответил с полной искренностью. Фрейлину Харуко он знал несколько лет. Увы, его сердечные пристрастия непостоянны, он склонен менять женщин очень быстро, не замечая, что разбивает немало сердец. Впрочем, кому нужно постоянство? Он всегда гордился тем, что даже короткий его роман был ярким и полным страсти, радовал его подруг приятными неожиданностями и непредсказуемостью. Но с Харуко он встречался достаточно долго: она была хорошенькой, а он весьма ценит красоту.

Писал ли он ей письма? Разумеется. Поэзия — одна из семи благородных страстей самурая. Ещё в отрочестве он услышал, что самурай, вынужденный покончить с собой, по древнему обычаю должен перед ритуальным самоубийством составить прощальное стихотворение. О, как это потрясло его тогда! Он тоже воображал себя самураем…

Что? Не пытался ли убить девушку? С чего бы? Ревность? Но она совершенно неуместна в том, кто сознает, подобно ему, собственную привлекательность. Он никогда не сковывал женщину рамками верности. Это удел примитивных людей. Он свободен сам и позволяет другим быть свободными.

Что? Слышал ли о гибели двух фрейлин? Митико и Ванако? О, но они вовсе не красивы! Нет, такое не для него.

— Я — любитель красоты, — уверенно провозгласил Ацуёси. — Пусть дурочка, но чтобы была миленькой. Конечно, вдвойне великолепно, когда девушка образована, может написать изящное послание, подобно божественной Сей-Сёнагон или блистательной Оно-но Комати. Но там, где всё получить невозможно, умный человек довольствуется смазливой мордашкой.

Ацуёси артистично коснулся пальцами высокого лба.

— Но по натуре все женщины испорчены, увы. Они глубоко эгоистичны, правильного Пути не ведают и легко поддаются заблуждениям, а что касается искусства вести разговор, то они не отвечают, когда их спросишь, однако выбалтывают секреты, когда их о том даже не спрашивают. А если кто-нибудь считает, что их превосходство над мужским умом заключается в мастерстве пускать пыль в глаза, тот не знает, что все женские уловки обнаруживаются с первого взгляда. Женщина — существо неискреннее и глупое. Всяческого сожаления достоин тот, кто добивается благосклонности женщины, подчиняясь её прихотям, — тараторил он, не умолкая, потом вдруг опомнился. — Однако я должен просить прощения — сегодня премьера в нашем императорском театре, надо ещё немало поработать с артистами.

Когда они ушли из театра, Ясухидэ сказал, что микадо и его супруге нравятся пьесы Юки. Микадо распорядился даже издать сборник его творений, и книга уже поступила в императорскую библиотеку.

…Едва увидев издали в Кабинете министров Минамото-но Удзиёси, Тодо подумал, что уже получил всё нужное, и ему нет никакого смысла задерживаться здесь дальше. Тодо помнил Удзиёси по злобному описанию Наримаро, и сейчас увидел перед собой кривоногого карлика с неприятным одутловатым лицом. Никто из молодых фрейлин никогда бы не влюбился в этого человека, решил он и тут же подумал, что Кудара-но Харуко подлинно была неразборчива, если пустила к себе в спальню подобное существо. Допрос его Тодо прослушал и не обратил никакого внимания на то, как Минамото Удзиёси смотрел на принца. Всё это, он был уверен, не имело никакого значения.

…Во дворце Сэйрёдэн имелось много комнат разного назначения. В одной из них находился императорский архив. В этом здании установили «поющие полы» — «наруита»: даже при самом осторожном шаге они издавали тонкий скрип. И едва они спустились в архив, Тодо понял, что и это излишне: от долгих ночных бдений над книгами его глаза архивариуса Отомы Кунихару почти ослепли, руки поражены подагрой и сильно опухли.

Если когда-то он мог быть обаятельным, то с годами превратился в несимпатичного зануду, сделался холодным и необщительным. Казалось, архивариус постоянно живет в ожидании грядущих бед, и даже от успехов не получает никакого удовольствия. Наримаро он, если и заметил, то не подал виду, на вопросы ответил неохотно и кратко.

Фрейлину он знал, но давно уже у неё не был.

Убийства? Ну что ж, люди не бессмертны, кому, как не ему, это знать.

Что? Погибли ещё две фрейлины? О, боги, куда катится мир?

После допросов Тодо заявил принцу, что устал, валится с ног и всё нужное теперь знает. Не только Наримаро, но и Хатакэяма, и Ясухидэ уставились на него в немом недоумении.

— Вы уже знаете убийцу? — удивился Наримаро.

Тодо вздохнул.

— Да, я точно знаю, кто это сделал, но беда в том, что всё ещё не понимаю его логики. Однако к часу Крысы я буду знать всё.

Он заметил, как недоверчиво переглянулись Хатакэяма и Ясухидэ. Но Наримаро хмыкнул пожалуй что восторженно.

— Серьёзно?

— Да, и надеюсь на вашу помощь, Фудзивара-сама. Тайна этих убийств — в вашей голове.

Наримаро сначала несколько напрягся, но потом насмешливо поклонился и сказал, что его голова — к услугам господина Корё. Они разошлись: Хатакэяма и Ясухидэ поспешно направились к конюшням, а Наримаро и Тодо — неторопливо побрели в павильон Глициний.

— Вы уверены, что не ошиблись? — спросил по дороге Наримаро. — Мне кажется, не следовало заявлять при людях Токугавы, что уже знаете отгадку. Хатакэяма сейчас же передаст ваши слова Оке Тадэсукэ.

— Конечно, передаст, но я выгадал время до полуночи.

Тодо остановился.

— Кстати, знаете, что любопытно, Фудзивара-сама? Я узнал по вашему описанию Отому Кунихару и Минамото Удзиёси. И Инабу Ацунари почти узнал. Почти. Но Абэ Кадзураги и Юки Ацуёси оказались совсем непохожими на то представление, что у меня сложилось по вашим рассказам. Странно, правда? Может, вы слегка утрировали, а может, я дал волю излишней фантазии.

— Я же говорил вам, — нахмурился Наримаро, — я презираю всех этих людей. Конечно, взгляд мой немного крив.

— Нет, вы, на самом деле, презираете только одного из них.

— Что? Одного? — удивлённо повторил Наримаро.

— Да. В вашем рассказе о придворных не было насмешки над Отомой Кунихару. Вы его жалели. Может, с известной долей брезгливости, но жалели. Он потерял дочь, и вы чувствовали себя виноватым — хотя бы в том, что не отнеслись к чувствам девушки более внимательно. Жалели вы и Инабу Ацунари. Вам было неловко от его унижения. Вы излишне подробно описали мне приручение лисиц, но о его провале только бегло упомянули. И это был человеческий взгляд. Взгляд живого на живого. И потому я узнал в ваших портретах оригиналы.

— А Минамото Удзиёси? Я, по-вашему, не презираю его?

— Удзиёси вас смешит, и вы видите в нём дармового шута, которым можно позабавиться… когда нет других забав. Но он, если там можно выразиться, в ваших глазах не стоит даже презрения. Однако я его тоже узнал по вашему рассказу.

— А Абэ Кадзураги и Юки Ацуёси неузнаваемы?

— Кадзураги — неглупый служака и довольно приличный человек. Ваша стычка с ним — это сшибка двух молодых задиристых амбициозных петухов. Его взгляд на вас — взгляд проигравшего на победителя, взгляд неприязни и злости. Но вы считаете его мужчиной и не удостаиваете жалостью. Я видел, что он, заметив вас, скривился.

— Да, я тоже видел, и что?

— То, что вы себя со стороны не видели. Вы смотрели с угрозой. Вы в любой момент были готовы вынуть меч и сцепиться с ним снова. Но это не взгляд презрения. Кого презираешь — с тем драться не выйдешь.

Наримаро уступил.

— Ну, я не говорил, что презираю его больше остальных, просто… дурак он.

— Но вы были начеку. Вы внушаете себе, что он — ничтожество. И не потому, что так думаете. Вы просто считаете себя сильнее. А вот дальше… — Тодо усмехнулся. — Дальше всё ещё сложнее. Юки Ацуёси вы действительно презираете. Вы не скрестите с ним меча, вы не жалеете его. Вы на него вообще не смотрели.

— Да на что там смотреть? — вспылил Наримаро.

— Там есть, на что смотреть… Чёрт, если бы не эта дурная сонливость, — посетовал вдруг Тодо, — я знал бы всё уже к часу Козы.

Принц Наримаро рассмеялся.

— Я мог бы вам сказать, что по ночам спать надо, но, увы, не смею учить вас тому, чему сам не следую.

— Ладно, я почти женат. Нас накормят?

— Думаю, Цунэко постарается. Она же от любопытства места себе не находит.

— А ваши покои далеко?

— Нет, я квартирую за Залом Сюнко. Хотите ко мне?

— Нет, я домашний кот, — улыбнулся Тодо. — Но мне кое-что нужно. Во-первых, ваша бамбуковая флейта. А ещё — партитура мелодий «Кицунэ» и «Лисы, прыгающей через горный поток». Есть?

— Найду, — пообещал явно заинтригованный теперь Наримаро. — Значит, по-вашему, Инаба…

— Не торопитесь. Не могли бы вы также принести мне из вашего архива письма Юки Ацуёси? Вы говорили, он писал вам.

Наримаро замер на месте.

— Так вы всё-таки подозреваете и Ацуёси? — оторопел он. — Эту жалкую мартышку? Не может быть! Хлипкий заморыш, изображающий гениального драматурга Ёсиду Кэнко? Кроме того, сомневаюсь, что я сохранил его мерзкие листки, хоть корреспонденцию обычно не выбрасываю.

— Дело не в подозрениях, Фудзивара-сама. Я уже раскрыл дело. Но мне нужно докопаться до его причин, а они лежат у корней вашего презрения. И ещё. Ясухидэ только что сказал, что сборник пьес Юки Ацуёси поступил в императорскую библиотеку. Как бы мне его получить?

— Зайти да взять, — недовольно пробурчал принц. При упоминании имени Ацуёси он всякий раз морщился. — Ладно, идите к Цунэко, я сейчас пороюсь в своём архиве и поищу эти дурацкие пьесы у Симидзудани Ивако. Ждите меня у сестрицы в павильоне Глициний.