Цветок мертвецов

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ЛИСА В КАПКАНЕ

С ЧАСА ОБЕЗЬЯНЫ ДО ЧАСА СОБАКИ. Время с трёх часов дня до девяти вечера.

Тодо улыбнулся. Он знал, что такая мысль непременно придёт в голову Наримаро. Болезненное чувство вины часто посещает тех, кто в той или иной мере оказался причастен чужой смерти. Но в этом преступлении принц, точнее, его дар перевоплощения, послужил лишь спусковым крючком, нажал на который всё же другой. И как поставить в вину человеку его талант?

Тодо покачал головой.

— Нет, Фудзивара-сама. Мы отвечаем за то, что сделали сами по своей воле. Тут вашего злого умысла подлинно не было. Это просто майя, игра лунного света на воде, блеск суеты. Как вы верно заметили, Хитаги не заболел, принц Арисугава не рехнулся. Чтобы подцепить болезнь, надо быть к тому предрасположенным. Не преувеличивайте чувство ответственности. Вы виновны не более чем нож в руках убийцы: не в нём причина гибели жертвы.

Принц покачал головой.

— Если бы не моя глупая шутка, ничего бы не случилось…

— Но пари придумали не вы, а императрица и принц Арисугава…

Наримаро расхохотался.

— Этак, окажется, что во всем виновато правительство сёгуната бакуфу, запретившее женщинам играть на сцене театра кабуки… — Принц Наримаро помотал головой, точно пытаясь вытрясти из неё свои горькие мысли. — Ладно, моя вина подождёт. Но давайте попробуем восстановить картину убийства с самого начала. Если впишется — для меня многое прояснится, — предложил Наримаро, обратившись к Тодо.

Тодо согласился.

— Хорошо. Итак, всё начинается утром пятнадцатого дня пятой луны. Почему для убийства Юки Ацуёси избирает праздник Мальвы, моление микадо о покое земли? Возможно потому, что не хочет покоя, а возможно потому, что душа его просто не может обрести успокоение. Он знает, что ему не придётся участвовать в шествии, и это даёт ему почти целый день на подготовку убийства. Вспомним, что он, хоть и не себе, точнее, не в своём уме, но не безумен. Он вменяем и может спокойно спланировать свои действия.

— Утром прибыли люди Токугавы, все были заняты: кто — приготовлениями к празднику, кто — приёмом гостей.

— Да, но Юки Ацуёси, как я понимаю, ничем важным занят не был?

— Боги! Да чем этот бездельник вообще занят? — пробурчал Наримаро.

— Хорошо. Итак, как же всё происходило? Думаю, что ещё накануне дня убийства Ацуёси сумел незаметно для фрейлины взять меч микадо из хранилища и уговорил Харуко отлучиться в чайный домик. Не знаю, как она обычно относилась к своим обязанностям, но сейчас, когда дворец был пуст, фрейлина могла решить, что достаточно просто запереть хранилище, и пошла с любовником в обитель Мунокодзи. Почему он позвал её туда? Это помещение на отшибе, значит, можно не опасаться лишнего шума. Он знал, что там находятся люди сёгуна и иэмото и, как только они ушли, привёл туда бедную глупенькую Харуко, польстившуюся на обещанное любовником приключение.

Что там произошло — мне до конца неясно. Знал ли Юки Ацуёси заранее о парадной одежде Фудзивары-но Наримаро и сразу хотел обрядить в него убитую фрейлину или сначала убил раздевшуюся для любовных сражений найси, и тут заметил одежду рода Фудзивары? Это выявит допрос.

Но, я уверен, что камисимо Фудзивары-сама для него действительно значило гораздо больше, чем случайно подвернувшаяся под руку одежда. Знал ли он, что эта вещь принадлежит Фудзиваре-но Наримаро, его мороку, его колдовской грёзе, его Девятихвостой лисице? Конечно, ведь она украшена его гербами и, думаю, Ацуёси неоднократно видел её на Фудзиваре-сама в часы чайной церемонии. Знал ли Юки о её ценности для Наримаро? Сомневаюсь, что Фудзивара-сама с ним когда-либо откровенничал. Значит, не знал. Зачем же он надел на убитую это камисимо? Могу предположить, что камисимо принца Наримаро для него, скорее всего, означало то же, что волшебная лисья шкура в преданиях! Он, обрядив свою жертву в это камисимо, убивал не женщину — он убивал женственность в лисьей шкуре, он убивал лисицу, причём ту самую, что обвела его вокруг пальца, обольстила и сбежала!

Агония несчастной Харуко привела убийцу в экстаз: Юки показалось, что пронзив священным мечом микадо женское тело в этой лисьей шкуре, он, наконец, убил свой морок! И Юки не стал задерживаться в чайном домике. Он чувствовал себя свободным и, возможно, вёл себя как помешанный: ведь он разделался с лисой! И он, оставив в ране Кусанаги-но цуруги, своим мечом, ещё горячим от пролитой крови, выкашивает всю траву по кругу от себя, возможно, даже ликующе поёт песенку «Запах скошенной травы» из своей собственной пьесы, упиваясь подлинностью своих театральных чувств!

Всё, что ему затем было нужно: это избавиться от одежды найси и своей собственной окровавленной. Сколько времени ему понадобилось на это в пустом дворце? Минуты. У него было время искупаться и полностью привести себя в порядок.

— Это похоже на правду, — нехотя признал Наримаро.

Цунэко молча слушала.

— Но, на несчастье Ацуёси, труп был обнаружен весьма скоро — гораздо быстрее, чем он ожидал. Убийца думал, что тело найдут через несколько часов после праздника, когда все вернутся с шествия, во дворце будет полно народу, и обвинить тогда можно будет кого угодно. Но труп почти сразу после смерти Харуко случайно обнаружили люди сёгуна, и расследование неожиданно было поручено мне, о ком Юки Ацуёси, конечно же, никогда ничего не слышал, и… начальнику Палаты Цензоров принцу Фудзиваре-но Наримаро, его мороку, его ненавистной Лисице!

Такого он предвидеть, конечно, не мог. Как скоро Юки узнал об этом? Душа убийцы всегда точно цепями приковывается к месту преступления. Он видел, что охрана сёгуна отошла от чайного домика, но сад оцеплен. В нашем окне всю ночь горел фонарь — это Юки мог видеть и издали.

Принц подтвердил это сквозь зубы.

— Да, охранники говорили, что кто-то мелькал у павильона Вечерней Росы…

— Что смутило его? Беспокойство убийцы? Или он просто постепенно осознал, что смерть Харуко ни от чего его не освободила и не избавила? Может быть, и то, и другое.

В письме, написанном вам незадолго до трагедии, Ацуёси говорит: «Все женщины вдруг утратили прелесть былую…» Почему он говорит о женщинах во множественном числе? Да потому, что оказавшись влюблённым в призрак, он не мог не попытаться загасить внутреннее, сжигавшее его пламя в чужих объятьях. Я полагаю, что как раз тогда, ранней весной, он и начал метаться — и именно тогда возникла у него связь с Ванако. Он уже ненавидел вас, но именно вас, принца Наримаро. И неудивительно, что влюблённая в Юки фрейлина повторяла с его голоса слова неприязни и презрения: «Пустышка, лепёшка без начинки, ни подлинной храбрости, ни талантов…» Это не она так думала, это слова её любовника, и они как нельзя лучше подходят Юки Ацуёси.

— Ну, а Митико? Он тоже стал её любовником?

— Не знаю, но, наверное, Юки просто пытался обольстить её, и ему едва ли мешало, что фрейлина лишена привлекательности. Мы видим, что его отношения с женщинами были разными: обыкновенная, ни к чему не обязывающая связь с фрейлиной Харуко, отношения с Ванако, влюблённой в него, для которой он был единственным мужчиной, и попытка интрижки с Митико, абсолютно ему не нужной. Что он искал в этих связях? Возможно, в нём самом уже разлагалась душа. Ведь именно в это время Юки пишет пьесу «Душа умершего поэта». Он сам уже воспринимал себя мертвецом, чьей душой завладела лиса.

Принц Наримаро спросил:

— Но почему после первого убийства в ту же ночь он пошёл в Павильон Глициний?

— Полагаю, что к ночи после первого убийства Юки уже окончательно пришёл в себя и понял, что убийство Харуко не освободило его от душащего морока. Однако в душе его что-то сдвинулось. Теперь лис искушения обернулся старым матерым волком с вздыбленной шерстью, который не может остановиться, не захлебнувшись чёрной кровью. Всё исчезло, в глазах его пылал лишь пурпурный лисий цветок Хиганбана, цветок мертвецов, взращённый на человеческой крови. Юки усилился. Он почувствовал, что теперь сам может распоряжаться чужими жизнями. И чем больше он убьёт, подумал он, тем сильней станет. Демон Тамамо-но Маэ убивает всех женщин на своём пути и со смертью каждой становится всё сильнее… И Юки пошёл убивать.

— То есть он… совсем обезумел?

— Я думаю, несчастный находился словно в трёх мирах: реальном мире фактов, где он — секретарь ведомства церемоний Юки Ацуёси, ещё — в мире лисьего морока с его неутолённой и неутоляемой страстью к Хисогаве-но Хироко, и мире его собственных пьес и фантазий. Понятно, что один мир то и дело наплывал на другой и смыкался с третьим. Во время допроса перед нами ещё стоял секретарь Юки Ацуёси, умело скрывая за ужимками поэта и драматурга окровавленную волчью пасть. Однако время не ждёт, Фудзивара-сама. Нужно немедленно задержать его.

— Легко сказать, — мрачно скривился Наримаро. — Через полчаса состоится премьера его спектакля в императорском театре. У Юки Ацуёси — главная роль.

— Какая пьеса?

— Этот самый «Лисий морок». Мой человек из Палаты Цензоров читал его пьесу и допустил к постановке. Да я и сам бездумно пропустил бы эту глупую сказочку. Если бы только я мог предположить!.. Но сейчас Юки некем заменить. Однако я распоряжусь, и охрана арестует его сразу после спектакля.

Принц исчез.

— Брат чувствует себя не в своей тарелке, — невесело улыбнулась Цунэко. — Он, похоже, совсем не ожидал, что его шутка так обернётся. Знаешь, однажды в детстве, когда я сильно разбаловалась, отец сказал, что из-за такой шалуньи, как я, Лунный заяц убежит с Луны, и она погаснет. Я ушла в спальню и вдруг увидела, что луна наполовину почернела. Стало так страшно! Из-за моих шалостей люди остались без луны! Я отчаянно заплакала. Вошёл отец. «Я буду послушной» — рыдала я, и отец сказал: «Посмотри в окно». Чёрный диск снова желтел в небе. Я поняла, что Заяц простил меня и вернулся. И долго потом боялась шалить.

— Над тобой жестоко пошутили…

— Над этим беднягой, выходит, тоже. Но зачем Юки заглядывал в мою спальню?

— Он был уже невменяем и просто жаждал убивать — ведь первое убийство опьянило его восторгом. Второе и третье — тоже. И он бы не остановился перед четвёртым.

— И ты понял это о нём — за несколько часов, и лишь по рассказам братца и пьесам самого Ацуёси?

— Конечно, — улыбнулся Тодо. — Не вижу здесь ничего сложного. Один человек всегда может понять другого. Если захочет. Я — хочу.

— Я начинаю бояться тебя, лис Корё. Мне кажется, ты удивил даже Наримаро. И он, и я знали Юки Ацуёси годы, но ты сумел проникнуть в его душу так пугающе глубоко…

Тодо рассмеялся.

— Половина моих выводов, лишь догадки. Я — всего лишь самый обычный Домашний кот, — ответил он, притянув её к себе, — который любит сидеть у тёплой жаровни со своей кошечкой.

Вместо ответа Цунэко ласково погладила его по щеке.

— Но как быть с представлением? Там будет микадо, и мы тоже должны присутствовать. Ты можешь посидеть на нашей семейной театральной веранде.

— Посмотреть на убийцу-актёра? Пожалуй. Я такого доселе не видел.

На самом же деле Тодо хотел увидеть не игру Ацуёси, а его арест. Хотел убедиться, что этот несчастный, обезумевший человек не сможет больше никого убить.

…Когда они подошли к ложе Фудзивары, спектакль уже начинался. На роскошной сцене, оформленной как дремучий лес, двигались под напев флейты актёры — юноша-охотник и его возлюбленная. Актёр-оннагата не выглядел ни волнующе, ни экзотично: сильно загримированный, он двигался мелкими шажками и улыбался застывшими губами. Тут перед парой возникала красавица-Фея Луны.

В зале повисло гнетущее молчание.

Тодо вздрогнул: Фея была облачена в почти точное подобие камисимо принца Наримаро и въявь загримирована под самого Наримаро, но с проступавшими женскими чертами Хироко. Цунэко напряглась. Тем временем в проходах накапливалось всё больше людей, не придворных, как заметил Тодо, но охраны. Стражники заняли посты на выходе и рассредоточились по залу, часть их, как догадался Тодо, должна была охранять выходы со стороны сцены и блокировать здание.

Тодо немного успокоился и снова стал прислушиваться к действию на сцене. Ацуёси показался ему неплохим артистом: влюблённый охотник заставлял верить в подлинность его чувств к прекрасной Фее Луны. Сцена прозрения была сыграна бесподобно и удостоилась аплодисментов микадо, смену декораций Юки задумал и воплотил безупречно. Герой оказался в лесу неподалёку от кладбища и понял, что его любовь — простой лисий мираж. Не в силах смириться с этим, он готов был скорее вернуться в мир своих мутных фантасмагорий и туманных галлюцинаций, нежели принять печальную истину. Горе его было неподдельно.

— Мой порок — любить красоту

Безответно. И счастья миг,

тобой претворённый

в вечность,

пустотой обернулся…

Благодаря этой блестящей игре, Ацуёси удалось вызвать сочувствие зала. Зрители не осуждали несчастного охотника, решившего заплатить страшную цену за возврат к былым миражам. Громадной красной катаной охотник убивал возлюбленную и на несколько секунд замирал над ней, точно любуясь содеянным.

Тодо снова отвлёкся от действа, оглядывая рассредоточенных по залу стражников. Шестым чувством он понял, что и Юки Ацуёси со сцены тоже заметил их: глаза его обежали зал и поблёкли.

Но вот Ацуёси положил перед Феей Луны сердце своей возлюбленной. Оба они заскользили вдаль сцены. Тодо знал, что в пьесе это означало конец. Но сейчас сямисэн и флейта продолжали играть, сцена повернулась снова, и Фея Луны оказалась с героем на пустом кладбище перед воротами полуразрушенного храма, смутно прорисованного вдали на туманной декорации. В мелодии проступили крики ворон и шум ветра. Фея Луны обернулась Лисой и со смехом исчезла около помпезного надгробия, бросив у его подножия — как совсем ненужную вещь — сердце бывшей возлюбленной охотника.

Охотник теперь понимал, что никакие жертвы не приблизят его к утраченному миражу счастья. Он забрался на кладбищенский монумент у храмовых ворот и проклинал лисий морок.

— Ухожу на дно

Бездонной Пустоты,

Не обняв

Напоследок

Любимой стан.

Тодо напрягся: в пьесе не было этой сцены! Меж тем Юки Ацуёси неожиданно выдвинул сбоку от вертикальной перекладины тории петлю. Мгновение, и он уже продел в неё голову. Тодо вскочил, ища глазами Наримаро. Тот стоял почти под самой сценой, напряжённый и смертельно бледный. Наримаро тоже читал пьесу Юки и не мог не знать, что финал пьесы был уходом героев в Нефритовые Чертоги.

Юки Ацуёси произносил последний монолог: монолог горечи и отчаяния.

— Камень,

Что скрыт под землёй,

Не цветёт и не плодоносит.

Моя бесплодная жизнь

Также печальна.

Тодо боком выбрался с веранды и, наклонившись, пробежал под бортом сцены и ринулся за ширму. Он не видел, но чувствовал за собой тень Наримаро. Остановившись у края сцены, оба молча наблюдали, как Юки Ацуёси договаривал монолог.

— С пустыми руками пришёл

Я в этот мир, и босым

Ныне покину его.

Приход мой и мой уход

Случайно с миром совпали…

— Я виноват перед ним, — в голосе Наримаро впервые слышалось подлинное раскаяние. — Почему бы не дать ему умереть самому?

Было ясно, что принц тоже прекрасно понял намерения Юки Ацуёси. Тодо заколебался. Дать убийце красиво уйти под нежные звуки флейты и сямисэна? А его жертвы? Им больше никогда не слышать флейты: они ушли в мертвящей тишине ночи под безжалостный смех и сладострастный стон убийцы.

И всё же на минуту Тодо замер. Прерывать последние мгновения несчастного безумца, одураченного лисьим мороком? Может, и вправду, пусть уйдёт так — на сцене, красиво…

На плечо Тодо легла рука Наримаро.

— Я всё рассказал Оке Тадэсукэ, — прошептал принц. — Театр обложен, Юки не выйти отсюда, и он это понял. Он всё же неплохой драматург и должен был заранее предусмотреть возможность разоблачения. Видимо, с самого начала Юки заготовил два финала. Сейчас ему нужно выбить из-под ног деревянный гробовой монумент. Это секунда, пока мы добежим, отбрасывая ширмы, Юки будет мёртв.

— И несчастная Ванако, и бедная Митико не будут отомщены?

Наримаро отмахнулся.

— И распущенная Харуко тоже не будет. Плюньте, не стоит, Корё. Вы загнали добычу, теперь оставьте его. Богиня Каннон, помилуй его, бедного…

Милосердие ли свило своё крохотное гнёздышко в душе принца Наримаро, или лиса Амагицунэ сжалилась над жертвой своей же блудной проделки? Этого Тодо не знал. Сам он обычно жалел убитых, но убийц ему никогда жалко не было. Однако одураченного лисой помешанного Юки Ацуёси возводить на эшафот и впрямь не очень хотелось. Хорошо, будь что будет.

— Умру весной,

Лёжа так, чтоб на меня

Падал сакуры цвет.

И чтобы полная луна

Мне с вышины сияла… — эти последние слова Юки были проговорены, и тут декоративное надгробие отлетело к дальней стене. Раздался тяжёлый грохот сваленного ящика. Тодо зажмурился и опустил голову. Ну, всё…

В ухо Тодо влились крики актёров, шум зала и непотребное уличное словцо. Последнее зло выговорил принц Наримаро. Оно показалось Тодо дурной эпитафией, он поднял голову и открыл глаза. Оказалось, перекладина рухнула. Юки Ацуёси упал и барахтался в окружении актёров и выбежавших на сцену стражников.

Беднягу схватили. Тодо вздохнул. Кому дорога на эшафот, тому никуда не свернуть, хоть плачь.

… Наримаро неизменно присутствовал на допросах. Его поразило, насколько точно Тодо объяснил поведение убийцы, как верно истолковал все чувства, толкнувшие того на преступление. По сути, допросы не выявили ничего нового и ничего не добавили к картине злодеяния.

Юки сам желал смерти и больше всего сожалел о том, что не смог умереть на сцене. Он по-прежнему, даже перед казнью, проклинал Фудзивару-но Наримаро, но тут же протягивал руки к ненавистному Златотелому Архату и молил, чтобы тот вызвал к жизни прекрасную Хироко. Принц ругался, заклинал несчастного опомниться, умолял прийти в себя — всё было напрасно.

Юки Ацуёси был казнён через три дня после своего театрального триумфа. Прочитав на месте казни сутэфуда, обвинительный приговор с перечислением преступлений казнимого, Тодо печально покачал головой.