Цветок мертвецов

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. БЛАГОДАРНАЯ НЕНАВИСТЬ

ЧАС КАБАНА. Время с девяти до одиннадцати вечера

— Минамото Удзиёси? — с готовностью подхватил Тодо. — Чем он занят? Вы почти ничего о нём не говорите.

Принц Наримаро, блеснув глазами, по-лисьи хихикнул.

— А о нём и сказать-то нечего. Сам он зовёт себя «Затворником из малого дворца Сэйрё». Если бы он там действительно затворился, многие бы порадовались. Но, увы… Чем он занимается? Интересный вопрос. Ничем. Это один из тех людей, кто мнит себя гением, но на деле не сведущ ни в чём. Рождение даёт ему право вращаться при дворе, и он вращается в самых разных кругах, составляя тот балласт, который обычно зовётся «поклонниками» и «ценителями». Но поклоняется Минамото Удзиёси только себе и ценит тоже только себя. Замечу, кстати, что серьёзность, с которой относятся к своей персоне подобные пустые люди, достойна глубокого и пристального изучения. Я бы об этом трактат мог написать, да жаль время терять.

— А как он выглядит?

Принц удивился.

— Как? Лицо круглое, нос приплюснутый, глаза косят, сам приземистый — никаких мужских достоинств за ним не числится. Только духом крепок, и то потому только, что туп, как дерево.

— И Минамото Удзиёси тоже ненавидит вас?

— Да.

— За что?

Наримаро снова затрясся в беззвучном хохоте.

— Я спас ему жизнь.

Тодо смерил принца долгим взглядом. В его понимании, подобная услуга заслуживала только благодарности. Если, конечно…

Тодо глубоко задумался. Он давно, ещё на рассказе об Абэ Кадзураги, понял, что принц Наримаро, человек, безусловно, одарённый и умный, далеко не так утончён и раним, как ему, Тодо, сперва показалось. Скорее, следовало признать, что у этого мужчины с лицом Святого Архата были лисьи зубы, волчьи когти и хватка барса, и он вполне способен был постоять за себя. Более того, чем дольше они беседовали о придворной жизни, тем явственнее становилось для Тодо, что на самом деле принц Наримаро — не просто сукин сын, как полушутя отрекомендовал его приятель Ока Тадэсукэ.

Нет, принц Наримаро был самой Амагицунэ, «божественной девятихвостой лисой» императорского дворца! Тодо подумал, что именно этот человек крутил ежедневную карусель придворной жизни, мороча и совращая, издеваясь и глумясь над сановниками. Лисы-оборотни считались злокозненными созданиями, но обычно не причиняли прямого вреда. В их силах было наложить проклятие, очаровать и обмануть, однако они не способны ранить человека собственными руками. Но эта лиса могла всё…

Или он не прав? Ведь ясно, что у каждого из нас — своя душа, через которую, как луч через зеркало, преломляется мир. Просто слишком уж по-лисьи — изощрённо, язвительно и дерзко — преломлялся мир императорского двора через принца Наримаро.

Однако Тодо не стал делиться своими наблюдениями и выводами, а просто продолжал расспросы.

— И как же это произошло?

Принц печально вздохнул, но Тодо, уже разобравшийся в его мимике, понял, вздох этот деланный, а печаль — напускная. Лиса глумилась, издевалась и потешалась от души.

— Банальней некуда, Тодо-сама, — горестно посетовал Лис-Наримаро. — Несколько лет назад весь двор во главе с микадо направился в буддийский монастырь Акисино в Наре. И по пути было решено остановиться на привал в храме Мампуку-дзи. Это, как вы, конечно, знаете, в Удзи. А как раз за месяц до того Удзи сильно тряхнуло, и дороги были неотличимы от непролазных дебрей: всё завалено буреломом, кое-где императорскому кортежу удавалось проехать, но половину дороги пришлось просто пробираться пешком. Для женщин, ехавших в обозе на быках, слугам то и дело приходилось расчищать дорогу.

— И что же там случилось?

— С нами был и Минамото Удзиёси. Брать его поначалу не хотели, микадо, человек тонкий, даже намекал, что Госё не обойдётся без Удзиёси, но Минамото заявил, что он всегда должен быть при делах, и не может покинуть в такой час своего повелителя. Микадо вздохнул и согласился, ведь человек он мягкий, терпимый, и понимает, что спорить с дураком — себе дороже.

Тодо молча слушал. Наримаро оживлённо продолжал.

— Ну что ж, идём. И должен заметить, что в местах завалов даже высшие сановники спокойно шли, держа под уздцы лошадей. Но Удзиёси не вылезал из паланкина, четверо слуг, выбиваясь из сил, волокли его в гору. И тут вдруг там, где дорога шла по узкой горной тропке над потоком, у одного из его слуг под ногой обвалилась земля. Тяжёлый паланкин рухнул в воду, увлекая за собой и Удзиёси, и носильщиков. Всё произошло мгновенно и, прежде чем кто-то успел опомниться, остатки разбитого экипажа уже уносило течением, а пятеро человек барахтались в воде.

— Какое несчастье… Но вы спасли его?

— Я вынужден был спасти его, — с нескрываемой досадой подчеркнул принц Наримаро, — потому что, к несчастью, микадо заметил падение секретаря и закричал. Но дело было в начале седьмой луны, ещё таяли снега вершин, а вода горных потоков, сами знаете, тёплой не бывает вообще никогда, и желающих рисковать собой ради спасения упрямого глупца, разумеется, не находилось.

— Но как же…

— Состоявшие в свите микадо торопливо отговаривались, что не обучены плавать. Но я-то, несчастный, отговориться не мог, — скорбно посетовал Наримаро, уныло сощурившись, — ведь неделю назад, во время катания на лодках на Лотосовом пруду принцесса Митихидэ уронила в воду золотую шпильку. Я нырнул за ней и вытащил. И это на глазах всего двора. Не мог же я теперь сказать, что за неделю вдруг разучился плавать? Пришлось, поминая всех демонов ада, раздеваться и лезть в ледяную воду.

— Вам удалось вытащить всех?

— Нет, увы. Пока я вытаскивал господина, двое его слуг кое-как сами добрались до отмели, ещё один был полумёртвый — на него пришлась вся тяжесть падающего паланкина. Он не выжил. Последнего унесло течением, но потом его нашли ниже по реке. Я же на глазах микадо и толпы придворных доплыл до середины потока, где барахтался, крича и захлёбываясь, абсолютно голый Минамото: потоком с него сорвало всю одежду. Он уцепился за обломок оглоблей экипажа и, вместо того, чтобы спасаться и пытаться выплыть с глубины, орал на своих людей, требуя плыть против бушующего потока и вытаскивать его самого. Я схватил его за плечи, пытаясь подтянуть к берегу, но он орал и не давался. Тогда я, уже основательно продрогший, уцепился за оглоблю паланкина и потащил её к берегу, невзирая на его крики. Ну и вытащил на отмель.

— Голышом?

— А что было делать? — развёл руками принц. — Я вытащил его на отмель, и не на шутку разозлясь, резко поставил на ноги. При этом честно скажу, я такого не ожидал. Голый Удзиёси оказался заросшим волосами, как павиан. Волосы покрывали кривые ноги, отвисший живот и даже задницу. Я был настолько потрясён, что просто замер с отвисшей челюстью. Разве такое бывает у людей, боги?

Тодо рассмеялся. Кицунэ… Тодо, впрочем, не брался судить, насколько наглый принц Наримаро правдив в своём удивлении, ибо сам часто замечал, что красивых и здоровых людей чужое уродство или хвори искренне удивляют. Они кажутся им чем-то диким, даже невозможным. Его бедный сынишка тоже когда-то испуганно спросил, отчего это их вассал Кито-сан наклеил себе такие ужасные брови, точно актёр кабуки? Кито-сан, конечно, ничего не наклеивал, но малышу казалось, что брови у человека могут быть только такие, как у отца, матушки Акико или тётушки Ивако….

— Это и привело к неприязни с его стороны?

— Кто его знает? Я вообще-то всего лишь исполнил просьбу императора вытащить его сановника из воды. Скажу прямо, если бы не просьба микадо, я бы и щиколоток в воде не замочил, чтобы спасти этого жирного ублюдка. Правда… случилось так, что я вытаскивал его почти четверть часа… За это время подъехали женские обозы, и из-за ширм, прикрывавших окна, слышался такой визг и хохот, что стало понятно, что фрейлины тоже все видели. После нашего возвращения двор был переполнен анонимными эпиграммами и песенками насчёт толстого вельможи, в святых водах реки Удзи обретшего свой подлинный облик демона Кацураги.

Тодо снова рассмеялся. Согласно старой легенде, демон Кацураги был так безобразен, что днём не показывался на глаза людям, и потому не докончил строительство каменного моста, который буддийский святитель Энногёдзя повелел ему выстроить между горами Кацураги и Кимбусэн.

— Не вашего ли эти песенки были авторства?

— Говорю же — анонимные, — улыбнулся нахальный принц, и Тодо понял, что угадал.

— Тогда, как я полагаю, Минамото Удзиёси и вправду не за что благодарить вас, Фудзивара-сама.

— Так ведь это ещё не всё, — поспешил успокоить его Наримаро.

— Как — не всё?

— Да так, — вздохнул принц. — Под вечер, на закате, мы наконец-то прибыли в Удзи, остановились в храме Мампуку, чтобы провести ночь в молениях. В храме по всем галереям застучали шаги, толпа монастырских служек суетилась, проворно устанавливая ширмы, такие громоздкие, что, казалось, их и с места не сдвинешь, расстилали на полу соломенные циновки. Царственного посетителя, нашего микадо, немедля проводили в приготовленную для него келью. Моя келья была рядом. Слышно было, как с шелестом вешали тростниковые занавеси, чтобы отгородить покои для гостей от главного святилища.

Наримаро перевёл дыхание и продолжил:

— А как вы знаете, Тодо-сама, храм Мампуку-дзи основан китайским монахом Иньюанем Лун-ци. Планировка храма воспроизводит форму дракона, и китайский стиль чувствуется везде, даже в ритуалах и декламации сутр. А самое примечательное — зал Тэнно, где установлена статуя Смеющегося Будды. Такого больше нигде нет, и, понятное дело, бросив поклажу на своих людей и велев им раздобыть на монастырской кухне ужин, сам я направился в Тэнно.

Когда вернулся, монахи уже с яростным рвением возглашали молитву храмовому божеству. В святилище горело множество огней: не только постоянные светильники, но возожженные паломниками лампады озаряли блистающие лики просветлённых будд. Молодые вельможи льнули к женским кельям и посматривали в их сторону чаще, чем на Будду. Порой они подзывали храмовых служек, и болтали с ними о разных безделицах.

И ничего не предвещало беды. Священнослужители, держа в руках письменные обеты верующих, громко возглашали их перед молельным помостом. Гул голосов сотрясал храм. Невозможно было различить, что произносил каждый из них, но иногда все же прорывался выкрик: «Сто светильников в дар от такого-то…» Имени жертвователя ни разу расслышать не удавалось. И тут…

— И тут? — напрягся Тодо.

— И тут Удзиёси, не успев просохнуть, с мокрыми волосами начинает молиться. И ведь нет, чтобы сделать это, как все нормальные люди: за стенкой в полной тайне отбить земные поклоны, погрузиться в свои думы, молиться всю ночь, а в минуты отдыха тихо читать сутры. Нет, Минамото Удзиёси молится так, что глухой услышит, под самым молельным помостом и под носом у микадо.

Микадо тогда посмотрел на него и выразил надежду, что Удзиёси возносит благодарение богам за своё спасение и призывает благословение богов на голову главы Палаты Цензоров Фудзивары-но Наримаро, коего благие божества послали ему на помощь. Но, я, разумеется, понимал, что такого от Удзиёси ждать глупо, и перевёл разговор на дивную статую Смеющегося Будды, которую только что видел. Мы с микадо заговорили о китайской архитектуре, и тут Удзиёси стал наполнять маслом светильник. А под него служки как раз простелили ткань, чтобы масло не заливало пол. Удзиёси наступил на неё ногой, не заметив, что та прилипла к гэта. Когда он сделал шаг, ткань дёрнулась, и светильник опрокинулся. Грохот был такой, словно случилось землетрясение, светильник ударился о стену, в итоге огонь, отлетев от стены, попал Минамото на шапку и на одежду.

Император покачал головой и заметил, что у Минамото-сама отвратительный домашний предсказатель. Сегодня у него явно «день запрета», демоны почти въявь кружат над ним. Как можно в такой день покидать пределы дома? Между тем, шапка Удзиёси вспыхнула, накидка загорелась. Служки в храме размахивали веерами, били по огню, пытаясь загасить пламя, но только больше разжигали его. Я увидел в углу кельи одеяло, схватил его и, несколько портя доброе дело отборной руганью, опрокинул Удзиёси на пол и накрыл его с головой. Я погасил его, но, сами понимаете, благодарности снова не дождался.

Микадо обронил, что раз мне довелось избавить Минамото от воды и огня, остаётся ожидать нашествия стихий земли и воздуха на несчастного. Придворные изощрялись в остроумии, а я попросил разрешения микадо удалиться. Я немного промок и поработал пожарным, мне нужен отдых, сказал я. Меня отпустили.

— Неужели и это не конец истории?

— Нет, ведь император — воплощение божества, и как я заметил, его слова, сказанные подчас даже в шутку, сбываются. Удзиёси, испытав искушение водой и огнём, ночью, не взяв с собой светильник, направился в храмовый нужник, ну и, натурально, провалился туда ногой. Его крики разбудили моих людей, те — меня, и мне пришлось вытаскивать дурака из ямы. И снова я не дождался ни слова благодарности.

— А вы их в самом деле ждали? — усмехнулся Тодо.

— Нет, конечно, — рассмеялся наглец. — Но я обессмертил этот день в стихах.

В горном потоке яйца прополоскав,

Саламандрой пылая в Мампуку-дзи,

Ночами в нужнике

Дерьмо перемешивая —

Ты, Удзиёси, везде при делах…