Цветок мертвецов

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. БЕСЕДА РОДСТВЕННИКОВ

ЧАС КРЫСЫ. Время с одиннадцати до часа ночи

Тодо смутился. В голове его был полный сумбур. Он не знал при жизни Харуко, но Цунэко… О, это была женщина-лиса, женщина-оборотень, но именно такие делали жизнь мужчины неповторимой, расцвечивая пустоту его дней сияющим фейерверком, каскадом ослепительно-ярких красок, мозаичной, прихотливой игрой разноцветного калейдоскопа!

С такими женщинами даже время течёт по-иному! С ними текучие разноцветные разводы туши на бумаге превращаются в ярчайшие знаки судьбы, затейливая вязь иероглифов сменяется дивными образами волшебных фонарей, а ночи превращаются в сказку! Принимая вид обольстительных красавиц, эти женщины появляются в мужских снах, создают иллюзии, неотличимые от яви, искривляют пространство и время, сводя с ума…

Ну и пусть сводят! Не потому ли мужчина и готов потонуть в сладострастном лисьем обольщении, что оно — единственная услада, оставшаяся ему в его пустой жизни? Впрочем, опомнился Тодо, о чём это он?..

Но чтобы у такой женщины отбить мужа? Это просто нелепость. Невозможно.

А принц тем временем продолжал деловито расспрашивать сестрицу.

— Почему на исходе часа Дракона Харуко поссорилась с Ванако? Из-за чего? Знаешь?

Хмурая Цунэко повернулась к братцу.

— Конечно, знаю, — раздраженно проговорила она. — Они же орали друг на друга, как полоумные! У Харуко, как всегда, был ночной гость. Моя спальня за стенкой через коридор. На рассвете её любовник вскочил как ужаленный, затеял дурную возню, шуршал, проклятый, веером, ползал на четвереньках в потёмках и спрашивал, где его шапка-эбоси? Хотела я сказать, где она, да воспитание не позволило. В итоге этот дурак ничего не нашёл, хоть лазил по всем углам и, наконец, с грохотом опрокинул вазу. Потом рывком перебросил через голову висящую у окна плетёную штору из бамбука. Нижний край упал на пол с громким стуком. Ну зачем толкать штору? Ведь сдвинется бесшумно, стоит только чуть-чуть приподнять. Наконец этот ублюдок выскочил наружу через окно и разбудил стаю ворон на деревьях. Те же мало того, что подняли страшный шум, срывались с веток, метались, перелетали дерева на дерево и орали дурными голосами, так ещё и нагадили на парадное белое платье Ванако, вывешенное с вечера проветриваться. Из-за этого склока и вышла.

— А любовник… кто был?

Цунэко злобно хмыкнула.

— Да кто их разберёт? Впору реестр заводить. Ты же иэмото! Знаешь, что бывает, когда в одну чашку сливают сразу шесть чайников?

Тодо прыснул со смеху, сразу поняв, о чём речь, но Наримаро, похоже, не уразумел сказанного сестрицей.

— Что? Ты о чём?

Цунэко тут же поведала Наримаро старую притчу, как к Конфуцию пришла в гости женщина и спросила, почему, женщину, имеющую много любовников, порицают, а когда у мужчины несколько любовниц, то это нормально. Прежде чем ответить, Конфуций заварил чай и разлил его в шесть чашек. «Скажи, — спросил он женщину после этого, — когда один чайник льёт заварку в шесть чашек, это нормально? Да, — ответила женщина. Вот видишь — ответил Конфуций — а когда в одну чашку сливают сразу шесть чайников, это нормально?»

— Что же я, по-твоему, должна за дюжиной её чайников уследить? — спросила Цунэко.

— Не настоятель ли это был Симогамо, Котобуки-но Наохито, святой наш праведник, отрёкшийся от мира? Я нашёл его письма красотке.

Цунэко не поддержала обвинения.

— Нет. Тот в спальне шлюхи всегда был тих, как мышь в амбаре. И сматывался за пару часов до рассвета. Да и порвал с ней давно.

— Так ты знала?.. — с удивлением пробормотал Наримаро. — А почему молчала?

— Была подкуплена, — без всякого смущения сообщила Цунэко. — Наохито преподнёс мне драгоценный домашний алтарь тонкой китайской работы с золотым Шакьямуни и любопытной надписью, гласившей: «Благородное молчание Будды: высшая истина не нуждается в словах». Намекнул тонко: держи, дескать, язык за зубами. Ну, я и помалкивала, разумеется. Но это не он, говорю же.

— Знаю, он не мог. Наохито с ночи был на службе в храме, — вступился за друга Наримаро.

— И это не твой достопочтенный сэнсэй Омотэ. От того запах всегда прёт чайный, только по нему и поймёшь, что являлся, — одобрительно сказала Цунэко.

— Конечно, это не он, мы ночь перед праздником у принца Арисугавы торчали, — в который раз оправдал сэнсэя Наримаро. — А не Абэ ли это был Кадзураги?

— Начальник дворцового арсенала? Похоже, он тот ещё баран. Но точно не скажу. Не уверена.

— А Инаба Ацунари? Минамото Удзиёси? А младший секретарь Юки и архивариус Отома часто там бывали?

— Что значит — часто? — резонно спросила Цунэко.

— Когда последний раз ты их там слышала?

— Да что ты пристал? Я что, прислушиваюсь, что ли? — рассердилась сестрица. — Но Инаба Ацунари, кажется, был неделю назад. Он кашляет с хрипом постоянно, его слышно.

— А Юки?

— Кто? — Цунэко явно не поняла, о ком речь.

— Юки Ацуёси, секретарь из департамента церемоний.

— А… этот одержимый? Не помню… Хотя подожди-ка. Он что, уже поднялся? Ты же из него панду сделал! — напомнила она Наримаро.

— Это когда было-то? — отверг обвинения принц. — В последние дни не мелькал он там?

— Не знаю, — твёрдо ответила сестрица. — Хотя постой. Мне же третьего дня Митико сказала, что на праздник он должен пьесу для нашего театра поставить! В театральном павильоне уже сцену украсили полотнищами. До премьеры всего ничего. Ему не до фрейлин, наверное.

Цунэко бросила мимолётный взгляд на Тодо, точно призывая его в свидетели своей правоты. А, может, в этом взгляде мелькнуло ещё что-то? Какой-то лестный затаённый интерес, точно манящий призыв и даже обещание? Или показалось?

Тодо задержал на Цунэко взгляд на секунду дольше обычного и тут же, смутившись, быстро опустил глаза.

— Логично, — не совсем уверенно отозвался тем временем Наримаро. — А Минамото и архивариус?

— Павиан? — бесстрастно переспросила Цунэко. — Как-то был, но ещё при третьей луне. Терпеть его не могу, постоянно в расходы вводит! Пердит всегда, приходиться потом из-за вони дорогущие китайские благовония жечь. Архивариус? Этот вечно жалуется, нудит по любому пустяку, — как мерзко! Но я не видела его там в последние дни.

Тодо легко сделал вывод, что сестрица принца, хоть и не декларировала вслух примат Пустоты, мыслила по существу столь же цинично, как и её братец. Взаимопонимание кузины и кузена было полным. Чувствовалось, что их роднили не только фамилия, но и образ мыслей.

— Ясно, — кивнул принц.

Сестрица же Наримаро быстро сделала из расспросов братца недалёкие от истины выводы.

— Так ты полагаешь, что убийца Харуко — или Абэ, или Минамото, или Отома, или Инаба? Или этот… секретарь Юки? А почему именно их подозреваешь?

— Её убили во время шествия, а их там не было. А у тебя другое мнение, сестрица?

— Не знаю, но если ты не соврал про меч…

— Не соврал, — окончательно и безапелляционно развеял её подозрения Цунэко Наримаро.

— …Тогда вообще ничего не понимаю. Императорские сокровища… Зачем? Вздор какой-то.

Тодо молча слушал разговор брата и сестры. Но не разговор занимал мысли Тодо. Он понял, что всё это время пребывал в паскуднейшем заблуждении, полагая, что сумел отрешиться от суеты и достичь Пустоты. Он учился смотреть на змею, обнажённую женщину и гроб, пока не будет плевать на змей, женщин и гробы. Сейчас он понял, что ничему не научился! Он смотрел на эту красотку с пьянящим голосом бамбуковой флейты и понимал, что всё, замершее в нём на годы, вовсе не умерло, а просто притаилось тихой ядовитой змеёй на старом гробовом ложе, и как только пригрело солнышко женского взгляда, так и ожило!

Мысленно он медленно снимал с Цунэко верхнее платье, следя, как медленно оно стекает к ногам, точно опадает вишнёвый цвет, вытаскивал из кокетливой причёски золотые шпильки, и поток волос струился вниз, распадаясь на плечах чёрными ручьями. Тодо нервно дёрнулся. От желания свело зубы. Нашёл время мечтать, ругнул он себя. Теперь не уснуть. Впрочем, спать ему сегодня, видимо, всё равно не придётся, подумал он, успокаивая себя.

Но легче и спокойней от этой мысли вовсе не стало.

…У дверей послышались тяжёлые шаги, и показался человек из охраны Оки Тадэсукэ. Он доложил, что обыски проведены, и Ока-сама просит господ Фудзивару и Тодо пожаловать к нему.

— Тодо-сама, идите к Оке, а я провожу сестру и тоже подойду, — распорядился принц.

Некоторое время они шли все вместе — Наримаро, Цунэко и Тодо. Замыкал шествие стражник. Тодо слушал стук деревянных дзори по камням и с прежним волнением разглядывал пояс Цунэко.

Опочивальни фрейлин находились в западной галерее павильона Глициний. Главный вход располагался с южной стороны, северные покои таились в глубине дворца. Сад с декоративными деревьями лежал слева от входа, и в свете луны чернел пруд с островом и двумя мостиками. Ветки цветущей глицинии низко наклонялись лиловыми гроздьями чудесной красоты. Среди тёмной зелени померанца ослепительно белели цветы, в гуще которых виднелись золотые шары прошлогодних плодов.

Наримаро повёл сестру к фрейлинам, а Тодо с охранником свернули к Павильону Ароматов, за которым квартировали люди сёгуна Токугавы.

Тодо пришлось подождать, пока вызовут Хатакэяму, который, как выяснилось, руководил обыском в покоях подозреваемых.

Наконец их пропустили. Наримаро догнал Тодо у самых дверей.

— Я распорядился забрать тело из чайного домика, — сказал он. — А теперь посмотрим, чем нас порадуют обыски.

— Ничем, Фудзивара-сама, — сразу остудил его пыл Хатакэямы.

Принц вздохнул.

— Ничего не нашли?

— Этого я не говорил. Нашли. Ещё час назад разыскали платье убитой, его опознала её служанка. Но платье выловили в пруду у конюшен. Нашли и следы крови на камнях. В помещениях же подозреваемых ничего нет.

— Выходит, после убийства этот мерзавец ещё и искупался? И никто не видел купающегося у конюшен?

Тосиёри только развёл на ходу руками.

— Праздник! Все на шествии, кто не участвовал, те пошли на торжество поглазеть. Даже конюхи ушли. В конюшнях оставалась только пара лошадей.

Тодо неожиданно остановился. Нет, ему не пришла в голову мысль, а скорее, его пронзило странное чувство, какое ощущаешь за минуту перед землетрясением: чужеродный запах, вспышки рассеянных зарниц, голубоватое свечение стен. Сейчас его тоже точно тряхнуло, но ощущение не стало пониманием, а между тем он шестым чувством ощущал неведомую опасность, и не где-то далеко, а здесь и сейчас. Свет померк в глазах Тодо, и пред ним проступил и закружился ночной хоровод демонов… Призраки и ожившие мертвецы, духи погибших воинов и убиенные роженицы, одноглазые карлики и трёхголовые демоны, голодные духи-гаки, ведьмы и водяные-каппа, длинноносые лешие-тэнгу, русалки, небесные демоны-аманодзяку, тысячелетние кошки, гигантские змеи и чудище райдзю, безносый и безротый оборотень ноппэрапо, длинношеее страшилище рокуроккуби — и над сонмом этих немыслимых существ возвышалась, танцуя и кривляясь, золотошерстая Девятихвостая лиса! И тут всё исчезло.

Заметив заторможенность Тодо, остановился и принц, но ничего не спросил, только бросил на наместника быстрый вопросительный взгляд. Но Тодо не мог ничего сказать, только тёр вспотевший лоб и сжимал виски. Тосиёри сделал несколько шагов вперёд, но и он вернулся.

— Что-то случилось?

Тодо наконец пришёл в себя. Он боялся заговорить, но и промолчать было невмоготу. Он понял, что видел парад ста демонов, видение, предвещавшее недоброе. Смутное понимание, что пришло возле трупа, превратилось уже в уверенность, но подкрепить её по-прежнему было нечем.

— А нельзя ли задержать всех пятерых, Хатакэяма-сан? Арестовать до утра?

Тосиёри растерялся.

— Это к Оке-сама, но, поймите, Тодо-сан, это не какие-то там торгаши из Тису! Люди-то немаленькие, — виновато обронил он. — Тут чтобы хоть одного арестовать, улики нужны неопровержимые. Ока-сама очень боится скандала.

— Да, правда, простите. — Тодо и сам понял, что сморозил глупость, и всё же был расстроен отказом.

Затем состоялась беседа с Окой Тадэсукэ: человек сёгуна повторил, только куда пространнее, рассказ о поисках и находке одежды убитой фрейлины. И категорически воспротивился аресту придворных. Тосиёри попутно сообщил Тодо, что его вассалов в гостинице, приходивших справиться о нём, известили: он занят расследованием и ночевать будет во дворце, в доме, где расположились люди сёгуна. Тодо только безучастно кивнул. Это его сейчас не волновало: его люди вполне были способны сами о себе позаботиться.

Когда Тодо и принц покинули Оку и Хатакэяму, принц Наримаро, отведя его в укромное место позади конюшен, настороженно осведомился о замеченном им недомогании.

— Нет-нет, ничего страшного, просто примерещилось что-то. И всё же арестовать всех было бы разумнее всего, — с досадой пробурчал Тодо. — К ним можно приставить слежку?

— Час Крысы, — напомнил Наримаро. — Живут они все в разных павильонах. Окружены слугами. Но сбежать никто не сможет, успокойтесь, все выходы из дворца охраняют. Да и сбежать, значит, признаться. А кстати, — улыбнулся принц, — вы знаете, что понравились Цунэко?

Прошло несколько секунд, прежде чем зардевшийся Тодо, сбитый этим сообщением с толку, как бы невзначай поинтересовался:

— С чего вы это взяли?

— Она расспрашивала, кто вы да откуда, и как раскрыли убийство монахини в Исэ. О нём тут много толковали.

Тодо с трудом сдержал биение сердца и ответил, прикидываясь равнодушным:

— Если девушка мила с тобой, это не значит, что ты понравился. Может, она просто мила.

Наримаро рассмеялся.

— Ну, нет, сестрица — не девушка и милым нравом не отличается.

— А как вышло, что Харуко увела у неё мужа?

— О, это… — принц брезгливо махнул рукой и вяло пояснил. — Цунэко — единственная дочь моего дядюшки Фудзивары-но Фунамори. Он имел трёх жён и двух наложниц. Родила только одна наложница, и то — девочку. Фунамори отказывался принимать этот печальный факт и воспитал девчонку как самурая. Она проигрывает в поединке только мне, женская рука слабовата, но катану держит уверенно. В шестнадцать лет Цунэко по настоянию отца вышла за Окитэ-но Нагивару. Он был недурен собой, других достоинств за ним не помню, но отец Цунэко был уже тогда болен и настаивал, что дочери нужна опора. Хм! Ей?! Однако перечить больному отцу она не стала. Через три месяца после свадьбы Фунамори умер, а спустя ещё месяц Цунэко нашла своего муженька в постели Харуко.

— И он… не вернулся к ней?

— Ну, не сказал бы, что она этого хотела, — скривился Наримаро. — Он, похоже, никогда сестрице особенно не нравился. В таких случаях женщина, подобная Цунэко, просто отпускает мужчину мысленно. А иногда и посылает к чёрту. Вслух она винила Харуко, но сама, думаю, подсознательно рада была избавиться от этой обузы. А потом… потом Нагивара разбил себе голову о кусок тофу, — едва не сплюнул принц. — С приятелями напился в кабаке Мадзиямы на Третьей линии и, возвращаясь обратно, решил пройти по перилам моста, споря, что трезв. Естественно, свалился вниз. И, как выяснилось после, дурак даже не умел плавать. Всё одно к одному.

— Так она — вдова? Но почему снова не попытала счастья?

Наримаро усмехнулся.

— С той поры прошло уже больше двух лет. Характер Цунэко испортился. У неё возникла дурная привычка встречать ошивающихся около неё мужчин с катаной в руках, а так как её многие видели на поединках, желающих провести с ней ночь во дворце давно не осталось. При дворе есть пара приличных женихов, и оба сватались, но все в годах и женаты, а быть младшей женой, понятное дело, она не хочет.

Тодо ничего не ответил. В галерее стоящего поодаль храма на поперечной балке сидел знатный на вид мужчина и беседовал с женщиной. О чём они говорили? Кажется, беседа их не предназначалась для посторонних ушей. Очаровательной выглядела склонённая головка женщины и её силуэт, невыразимым благоуханием веяло от платья…

Нет, всё это глупость. Ему, человеку, который уже забыл, что значит недвижно стоять под луной, затянутой облаками, или брести, сбивая росу, по равнине Августейшей Ограды при полной луне, не стоит ввязываться ни в какие любовные дела… Глупость это. Глупость.

Заговорил Наримаро.

— Вы кажетесь железным, Корё, но мне надо поспать хоть пару часов.

Тодо кивнул.

— Естественно, вы же с ристалища. У вас выдался тяжёлый день. Встретимся на последней страже возле Павильона Ароматов.

Принц кивнул в ответ и растаял в ночи.

Тодо долго смотрел ему вслед. Мысли его текли вяло и сонно… Если бы жизнь была вечной и не исчезала, подобно росе, и не рассеивалась бы, как туман над Фудзи, жить в полном одиночестве было бы лучше всего, подумал он. Должно быть, изумительно, когда человек не прельщается мирскими страстями. У мудреца Сюй Ю не было ничего — он даже воду пил, зачерпывая ладонями. Увидев это, кто-то принёс ему сосуд из тыквы, но, когда мудрец повесил его на сучок, сосуд загудел под ветром. Сюй выбросил его, сказав: «Как он докучлив!», и опять стал пить воду ладонями. Как же, наверное, ясно было у него на душе!

Но ведь и у него, Тодо, тоже ничего нет, а на душе — муть.

Что не так, а?