Цветок мертвецов

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ГРЁЗА ПОКОЛЕНИЙ

ЧАС ПЕТУХА. Время с пяти до семи часов вечера

Заверив всё ещё потного от волнения и испуга Оку-сама, что ничего страшного не произошло, Наримаро попросил выставить охрану вокруг сада, но снять её с чайного домика. А уж они с Тодо-сама постараются разобраться в случившемся.

Ободрённый тем, что скандала удалось избежать, Ока Тадэсукэ, с души которого свалился валун величиной с гору Фудзи, пообещал немедленно всё устроить.

— Не знаю, как и расплачусь, Наримаро. С меня — такая выпивка, такая пирушка… Три бочонка китайского вина… молодой бычок… — сбивчиво бормотал он. — Но ты не забудь выдать другой меч за орудие убийства, — тихо попросил Тадэсукэ друга, в замешательстве явно не учитывая тот факт, что многие убийцы вообще не имеют обыкновения оставлять орудие убийства на месте преступления. — Мы не сможем уехать, пока всё не разъяснится, убийцу надо разыскать во что бы то ни стало. Подумать только, императорское сокровище! И этот безумец разгуливает здесь! Чего ещё ждать? Найдите его!

Наримаро кивнул, словно обещая сделать всё в точности, сам подозвал слуг, распорядился одному направиться в департамент церемоний, второму — просто что-то пошептав на ухо. Оба вышколенных слуги исчезли, точно растворились в спускающихся сумерках.

Тодо же никак не мог прийти в себя. Он был одновременно успокоен, растроган и взволнован. Успокоен тем, что неминуемого скандала и кровавой распри удалось избежать, растроган же праведным гневом принца, ибо никак не думал, что эти высокопоставленные царедворцы имеют хоть что-то святое, а взволнован неожиданным пониманием того, что раньше только слегка коснулось его души едва заметным ощущением. Тодо теперь узнал тот облик, что примерещился ему в монахе Гандзине в нише чайного павильона! Этот самый лик отрешённого спокойствия проступил сейчас в Златотелом Архате! Это был он, вне всякого сомнения.

Как только Ока-сама удалился, Тодо робко обратился к царедворцу.

— Вы так похожи на монаха Гандзина в чайном домике, Фудзивара-сама, точно его душа переселилась в вас.

— Боюсь, это неверно, Тодо-сама, — с любезной улыбкой разуверил его принц Наримаро, — хоть, безусловно, я должен отдать должное вашей удивительной наблюдательности. На самом деле между мной и этой статуей и впрямь есть сходство, но правильнее сказать, что это он похож на меня, а не я — на него. Я просто позировал её создателю, монаху Сэнко, — с улыбкой пояснил вельможа.

Тодо смутился и с минуту не знал, что сказать.

— Мы вернёмся в чайный павильон? — обратился наконец он к принцу.

— Нет, если не возражаете, сначала пойдём в баню, отдохнём там и поедим. У меня был сумбурный день, я после праздника весь потный да и голодный к тому же, — ответил тот. — Потом выпьем чаю, а затем на досуге подумаем о случившемся. У нас ночь впереди.

Тодо показалось несколько странным нежиться сейчас в бане. Когда он сам вёл расследование, ему случалось не спать по три дня, а про баню и думать было нечего, но теперь Тодо твёрдо решил, что не следует лезть со своим уставом в чужой монастырь, и принцу виднее. Он, не говоря ни слова, послушно проследовал за царедворцем.

— А почему Тадэсукэ назвал вас Корё, Тодо-сама? — с любопытством поинтересовался принц по дороге.

Тодо смутился, нехотя пояснив, что это просто нелепое прозвище, которое он получил после одного расследования. Это просто шутка.

— Какого расследования?

— Убийства монахини Харуми в храме Исэ.

— О, это… — удивился принц. — О нём у нас много говорили. Ведь настоятельница монастыря — племянница покойного императора. Это преступление наделало немало шума при дворе. Выходит, честь обнаружения преступницы принадлежит вам? И потому вы стали Корё — лисом-преследователем? Такое в шутку не дают, — возразил принц. — Лис-гончий пёс… Любопытно. Весьма любопытно.

Тодо не находил в этом ничего любопытного и не хотел продолжать этот разговор, незаметно сменив тему.

— А вам ничего не показалось странным в этом убийстве, Фудзивара-сама? — спросил он.

— Странным? Не знаю, — задумчиво пожал плечами принц Наримаро. — Но, в любом случае я уверен, что мой дружок Тадэсукэ совершенно напрасно беспокоится. Это вовсе не попытка подставить его самого или его людей. Чтобы рассорить двор и сёгунат, убили бы принца Наохито, или принца Арисугаву, или, на худой конец, министра Кусакабэ. Но убивать эту ничтожную фрейлину? Смысла я тут не вижу.

С этим Тодо склонен был согласиться, однако…

— Но разве нарочитое использование священного меча микадо не говорит о желании столкнуть лбами Токугаву и Госё?

— Могло бы говорить, но… — лицо принца исказилось. — Если вы заметили пятна на камисимо…

— Да, убийца явно упивался содеянным, — сдержанно подтвердил Тодо, удивившись, что пятна семени замечены и принцем.

— То-то и оно. Я видел немало покойников, насильственно отправленных на тот свет именно для того, чтобы спровоцировать резню, но такого не припоминаю. Если бы не священный меч императора, в этом убийстве не было ничего особенного, его назвали бы простой уголовщиной без всякой политической подоплёки. А раз так, вернее всего предположить, что меч тут во многом случаен.

— А не мог ли преступник специально подложить его, чтобы увести расследование в сторону? Ведь убили явно другим оружием…

— Да, это надо держать в уме…

По пути они, по просьбе Тодо, внимательно осмотрели местность возле чайного павильона. Тодо не давал покоя тот запах, что он ощутил здесь ещё в прошлый раз.

— Фудзивара-сама, а здесь при чайной церемонии используется имбирь? — спросил он.

Тот невозмутимо кивнул.

— Да, его использую и я, и иэмото Мунокодзи-сэнсэй.

— О, вы тоже — иэмото? — удивился Тодо.

— Да. Я — ученик нашего дорогого Омотэ Мунокодзи, но уже много лет провожу церемонии сам.

— Можно ли уточнить у Оки-сама или у Омотэ, подавали ли имбирь на последней церемонии?

— И уточнять нечего. Я уверен, что подавали. Омотэ очень любит имбирь и всегда подаёт его на церемонии.

— И ещё. — Тодо замялся. — Когда мы подошли к чайному павильону, пахло кровью, потом имбирём и воском. А затем я ощутил аромат скошенной травы.

Принц Наримаро с удивлением покосился на Тодо, точно спрашивая себя, не собачий ли нюх у этого человека. Потом напрягся.

— Вы имеете в виду… священный меч микадо? Кусанаги-но цуруги? Но он сильно затуплен, и едва ли им можно…

Тодо покачал головой.

— Нет-нет. Я и не знал тогда ничего о нём. Просто откуда-то шёл аромат арбузов. Они пахли сладкой скошенной травой. Такой аромат шёл и от чайного домика. И ещё пахло влажной землёй.

Принц потёр лоб и изменил направление.

— Давайте пройдёмся вокруг чайного павильона.

На тропинке к домику запах крови слышался теперь куда слабее. Имбирь полностью выветрился. Воском пахло по-прежнему. И слабый запах скошенной травы всё ещё вился у входа. Тодо, как собака, поднял голову и принюхался, потом, не заходя в дом, сразу повернул к стоявшим вдали криптомериям. Чем ближе он подходил, тем отчётливей слышался аромат хвойных бальзамических смол, но и запах травы не уходил. Наримаро шёл за Тодо по пятам.

— Вот оно.

Оба замерли перед небольшой круглой площадкой с выкошенной травой. Принц вошёл в центр круга. Трава была скошена под корень, а в середине круга отпечатались следы деревянных сандалий, глубоко втоптавших корни травы в землю. Было ясно, что человек крутился на одном месте, выкашивая траву вокруг себя. Но зачем?

Принца это подлинно удивило.

— Что это может быть? — он тяжело задумался. — Впрочем… Принцесса Митихидэ держит несколько белых кроликов. Не для них ли скосили зелень? Я пошлю узнать. Ну и нюх у вас, однако, Тодо-сама.

Тодо согнулся в поклоне, благодаря за комплимент, а принц кликнул слугу и велел разузнать, не косили ли здесь траву для кроликов принцессы.

…В о-фуро* Тодо убедился, что своё прозвище Златотелый Архат получил вполне заслуженно: никогда ещё ему не приходилось видеть столь явный образчик телесного здоровья. Капли воды, точно жемчужины, сверкали на золотистой коже плеч, длинные волосы, вымытые и сияющие, отливали антрацитовой чернотой. Стройный, холёный и прекрасно сложенный, принц Наримаро явно не знал отбоя от влюблённых в него фрейлин, подумал Тодо. И не была ли одной из них Кудара-но Харуко?

Однако напрямую спросить о фрейлинах он пока не решился, заговорив о том, что интересовало его ничуть не меньше.

— А этот священный меч микадо, — немного волнуясь, спросил Тодо, — правда ли, что он обладает магическими свойствами?

К его удивлению, принц Наримаро, развалившись в бочке, в задумчивости уставился в потолок.

— Ну… Этого я не знаю, Тодо-сама. Он слишком тяжёл, рукоять неудобна, остриё затуплено. Но легенда окутала эти предметы мраком тайны и обожествила. Плотно обёрнутые, уложенные в особые ящики, веками никем не видимые, они передаются на протяжении столетий просто на веру, невольно рождая вопрос, а верно ли то, что о них говорят? Казалось бы, разверни да узнай, но дух сомнения ещё не настолько силён, чтобы бороться с преданием, — Наримаро развёл руками. — А с другой стороны, может, действительно жаль уничтожить поэтическую грёзу поколений, оставив вместо неё ничем не заполняемую пустоту?

— Но мне показалось, — Тодо несколько растерялся от столь прозаического взгляда на вещи, — что вам… вам было больно видеть это кощунство. Вы даже вышли из себя…

Принц неожиданно зашипел и злобно ощерился.

— Вышел из себя? Ха! А кто бы на моём месте остался невозмутим? Разве вы не видели на этой развратной девке моё камисимо с вышивкой покойной матери? Единственное, что оставалось от неё, осквернено теперь кровью распутницы! Порвано на самом видном месте! Ещё и воняет блудными шалостями! Как тут не взбеситься-то? Можно ревновать, мстить, сводить счёты, затевать интриги и пакостить кому попало, но при чём тут, скажите на милость, моё камисимо?

Лицо Наримаро снова обрело выражение, являющееся на лике монаха, постигшего пустоту.

— Непростительно. Найду — убью негодяя своими руками.

Сказано это было уже без гнева, безучастно и буднично, но именно от этого спокойствия повеяло угрозой куда большей, чем та, что исходила от его проклятий. При этом Тодо казалась странной расслабленная неторопливость принца. Он не спешил приступать к расследованию, несмотря на проявленный ранее гнев и обещание убить осквернителя дорогой ему вещи, а спокойно нежился в горячей воде и уже дважды спрашивал слугу об обеде.

Тодо не решался спорить. Во дворце он походил на слепого котёнка, целиком зависел от знаний и сведений этого высокопоставленного сановника. А раз так, оставалось лишь сделать то же, что делал Наримаро: отдохнуть и расслабиться, ведь им, скорее всего, придётся работать всю ночь, а, может, и не одну.

Слуги внесли, наконец, дымящиеся подносы и опустили один рядом с Тодо, а второй — возле локтя своего господина. Вспомнив, что последний раз наспех перекусил утром куском тофу, Тодо ощутил волчий голод, а, рассмотрев поданное, вздохнул. Что это? Мисо широ на рыбном бульоне с лососем, водорослями вакаме и грибами намэко? Дзосуй с мясом краба, сурими и яйцом? Белоснежный рис на пару с тигровой креветкой и овощами? Сакана и нагояки? Чёрт бы подрал этих богатеев…

У себя в Исэ позволить себе такие трапезы Тодо не мог.

Принц не разглядывал поданные блюда, он просто ел, причём, как заметил Тодо, ел, как воин, держа чашку большим и указательным пальцем левой руки, не поднимая выше плеча. По ней нельзя было ударить так, чтобы горячий суп брызнул в лицо, ослепив на время. Когда он подносил палочки ко рту, они были сбоку, и никто не смог бы неожиданным выпадом направить их ему в горло. Хорошая школа, подумал Тодо, вспомнив поединок принца с двумя соперниками, и тоже принялся за еду. Но гурманом Тодо никогда не был, и через несколько минут его мысли, улетев от роскошной трапезы, вернулись к преступлению.

Тодо запомнил, что принц удостоил убитую девицу крайне нелестным эпитетом. Развратная девка? Но что на самом деле значат эти слова? Просто гнев за испорченную дорогую сердцу вещь или сухая констатация обыденного факта? Он знал, что фрейлинами обычно становились дочери и племянницы чиновников двора, кое-кто стремился пристроить ко двору и своих подружек. Кто такая Кудара-но Харуко? Эта совсем молодая девица, очевидно, была дочерью знатного человека, попала в Императорский дворец с двенадцати лет, но что произошло дальше?

Тодо робко попросил принца рассказать ему пока о жизни при дворе. Тот, уже почти прикончивший чашку с рыбным супом, вздохнул, но не отказал. Его повествование было кратким и достаточно ироничным, и заняло ровно столько времени, сколько надо, чтобы опустошить поднос.

Императорский двор, по словам принца Наримаро, продолжал жить по законам, установленным ещё древним придворным уставом «Тайхорё»: здесь сохранялись правительство и лестница придворных рангов, и самую верхнюю ступень этой лестницы занимал старший государственный министр, возглавлявший правительство, в которое входили левый и правый министры и глава Коллегии государственных советников. Был при дворе и департамент расследований, ведавшей не только наказаниями, но и разбором уголовных и гражданских дел. Он же, Фудзивара-но Наримаро, возглавлял Палату Цензоров, которая наблюдала за нравственностью чиновников императорского двора.

При этом хоть чины двора микадо считались выше всех званий правительственных чиновников, даже самого сёгуна, они давно стали пустым звуком. Декорум власти. Реальную власть давали только посты в правительстве Токугавы. Во дворце же было принято изысканно выражаться, посвящать себя таким достойным занятиям, как любование цветами, поэтическим поединкам и чайной церемонии. Многие учились различать и оценивать ароматы. Имелись у придворных и церемониальные танцы под оркестр, и игры в мяч. Многие любили театральные представления и кукольные спектакли, убивая на них время, вообще-то бывшее для придворных тяжким бременем. Иногда им случалось даже наносить друг другу оскорбления, сталкиваясь лбами, и тогда случались всякие казусы…

— Впрочем, — нахально усмехнулся принц Наримаро, — казусы иногда случаются и без столкновения лбами, а просто от твердолобости. Недавно один благородный вельможа почтенного возраста, представьте себе, чуть не умер, услышав, что наш микадо поёт под аккомпанемент сямисэна напевы куртизанок квартала Симабара. Подумать только, стонал вельможа, потомок богини Солнца распевает безнравственные песни, которые не подобают даже добропорядочному лавочнику!

— М-да-а, — протянул Тодо, явно не зная, как оценить услышанное.

— Что делать? — скорбно вопросил насмешник, по-лисьи сощурившись. — Считается, что с возрастом к человеку приходит мудрость, но иногда они могут разминуться в дороге, и тогда молодой дурак медленно, но верно превращается в старого дурака, только и всего.

— А фрейлины? — осторожно поинтересовался Тодо.

— Уже начинаете расследование? — усмехнулся в ответ принц, однако любезно продолжил рассказ.

При дворе имелся большой штат фрейлин, которые, по мнению принца Наримаро, имели обязанности, отнимавшие у них не более трёх часов в день. Остальные бесчисленные часы они убивали, как могли. Но поиграв пару часов в го и сугороку, помучив струны цитры и просудачив ещё часок о том, какое изысканное платье цвета пурпурной сливы было на прошлом приёме во дворце Пятнадцатой Луны на супруге хранителя печати, и как великолепно оно сочеталось с верхним парчовым платьем цвета амбры, — обыденные занятия и темы разговоров фрейлины обычно исчерпывали.

Принц покинул баню, но, вытираясь, продолжал рассказывать:

— Что обычно происходит потом? Потом скучающая девица сочиняет глубокомысленную поэму в духе «Исэ-моногатари», нечто вроде: «Так и оставлю в тайне недосказанной сокровенные думы сердца! Ведь нет никого, кому могу о них рассказать!» Вот это уже серьёзно, очень серьёзно… — покачал головой сановник.

Брови Тодо удивлённо взлетели на середину лба. Ничего серьёзного он в процитированном стихе не видел, но тем внимательнее слушал. Наримаро же, облачившись в шёлковое кимоно, продолжал как ни в чём не бывало.

— После этого — упаси вас недобрые демоны оказаться рядом с её спальней: вас всосёт туда, как голодный рот всасывает рисовую лапшу. А дальше девица, как правило, не останавливается, пока не перепробует всех. Одна такая, Сакано-но Кёнико, дочь покойного генерала Аримаро, вообразив себя новой Сей-Сёнагон, оставила даже интимный дневник, где поделилась впечатлениями о достоинствах всей мужской половины придворных. Вплоть до самых исподних описаний.

Тодо снова, не зная, как оценить услышанное, ничего не сказал. Наримаро же, кажется, и не ждал никаких реплик собеседника, а оживлённо продолжал:

— Я клянусь, по полу от смеха катался, когда читал этот шедевр. Написано было, что и говорить, так живенько, так бойко, с таким огоньком!

— А как к вам попал этот дневник? — небрежно поинтересовался Тодо.

— Дурочка забыла его в беседке Летних рассветов, — пояснил Наримаро. — Там его нашла одна из служанок, но так как сама она едва разумела грамоту, отдала его мне, чтобы я обнаружил автора и вернул владелице. Чтобы понять, кому он принадлежит, я завалился на футон и пролистал записи, да так увлёкся, что пропустил даже любование луной у императрицы и последовавшую за ним ночную попойку у принца Арисугавы!

— И вы не вернули дневник владелице? — осторожно спросил Тодо.

— Почему? После того, как на мужской вечеринке пустил его по кругу, — вернул. Я подумал, что у этой глупой красотки должно быть что-то занимательное для чтения в дальней дороге.

— В дальней дороге? — снова не понял Тодо.

Принц охотно пояснил:

— В дневнике оказался не очень лестный отзыв о нашем правом министре Кусакабэ, и потому девице пришлось сменить службу во дворце на служение Будде в одном из весьма отдалённых северных ашрамов. Жду не дождусь новых дневников оттуда. — Нахал явно глумился.

— И это всё было оглашено на вечеринке? Вы не любите Кусакабэ? Зачем было срамить его на всю компанию?

— Кусакабэ? Ну что вы!? Мы с ним друзья. И его на вечеринке не было, хоть ему, конечно, передали всё уже наутро. Я же просто отплатил своему старому недругу тюнагону Навакугэ, который только накануне перекупил у меня под носом редкую флейту «Голос неба». Я за ней полгода охотился. Девица о нём писала, что обыкновение Навакугэ испускать газы после соития просто ужасно. Тут я, кстати, с ней согласен. Он иногда и в императорском дворце так испортит воздух, подлец, что хоть восемь благих символов веры выноси…

Что до Кусакабэ, то он, по-моему, был чрезмерно жесток к своей подружке. Она всего-то и написала, что министр, даже лежа на ней, постоянно скашивал глаза на правительственные документы, сползая с неё и проспавшись, снова листал то устав дворцовой охраны, то рескрипты отдела землепользования. Меня лично удивило и даже умилило такое служебное рвение, однако Кусакабэ, видимо, боялся, что из-за этой дурочки станет известно, как он нарушает служебные инструкции, вынося важные документы за пределы правительственного кабинета, — наглец элегично зевнул.

— А что она написала про вас? — этот вопрос был дерзостью, но Тодо всё же не мог не задать его.

— Чтобы Фудзивара-но Наримаро шлялся по дворцовым шлюхам? — удивился принц. — Это невозможно. Но Кёнико была непроходимо глупа… Знаете историю художника Мао Яньшоу? Он рисовал портреты женщин китайского императорского гарема, и тех, кто ему приплачивал, изображал красотками. Красавица Ван Чжаоцзюнь не заплатила, в итоге была нарисована жабой. Её, как самую некрасивую, император решил отдать в жены вождю племени сюнну, узнав о её красоте лишь на прощальной аудиенции. Я это к тому, — хитро подмигнул Наримаро, — что глупышка Кёнико могла хотя бы неплохо подзаработать на лестных отзывах.

— А Кудара-но Харуко…

— А, вы имеете в виду, не вела ли она дневников? — невинно осведомился принц, точно не понимая, о чём хотел спросить Тодо. — Не знаю. Но почему нет? Во всяком случае, он был бы ничуть не короче дневника Кёнико. Но есть одно обстоятельство, которое, я думаю, поможет вам. Точнее, поможет обрисовать круг подозреваемых. Кудара-но Харуко с охранниками и конюхами никогда не спала. Происходя из довольно захудалого рода, она интересовалась только вышестоящими. И этой прихоти, насколько я знаю, никогда не изменяла.

Тодо повторил, уже настойчивее:

— Но почему тогда она пропустила вас, принца Наримаро, Златотелого Архата?

Царедворец усмехнулся и ответил очень внятно:

— Во-первых, Златотелый Архат не опускается до шлюх. Я не рисовая лапша. Никакой голодный рот меня не втянет. Во-вторых, я никогда не делю женщин с кем-то. В-третьих, у меня были сугубые причины дурно думать об этой девке. Говорить о них не стоит, но признаюсь, я относился к Харуко без того уважения, которое подобает воспитанному придворному при общении с красавицей. Но это всё личные причины. Однако есть и ещё одна, четвёртая, сама главная. Я возглавляю Палату цензоров, слежу за нравственностью чиновников императорского двора. И как вы полагаете, Тодо-сама, сколько глаз неумолимо и настойчиво следят при этом за мной, а? И как жаждут поймать с поличным? Я вынужден быть безупречным.

Тодо понял.

— Вынуждены выглядеть безупречным? — небрежно уточнил он.

— Быть безупречным, — столь же небрежно, но очень твёрдо поправил принц. — И никогда не быть таким дураком, чтобы считать себя умнее других. Сотню глаз не обманешь.

— А как долго вы при дворе, Фудзивара-сама?

— С шести лет. Уже двадцать три года.

Тодо сник. Когда они вышли из бани, мысли наместника были куда мрачнее тех, что одолевали его при входе. Слова Наримаро убедительно свидетельствовали, что за ночь в этом деле никак не разобраться.