Цветок мертвецов

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. СЛУЧАЙНОЕ ВЕЗЕНИЕ БРОДЯЧЕГО КОТА

С ЧАСА КРЫСЫ ДО ЧАСА ТИГРА. Время с одиннадцати вечера до пяти утра

В ветвях сакуры, густо усыпанных распустившимися цветами, застыла подёрнутая дымкой луна. Час Крысы. Время перевалило за полночь, Тодо никто нигде не ждал, так что спешить нужды не было. Он брёл не торопясь в выделенные ему покои, разглядывая последних придворных, шествовавших в сопровождении челяди с зажжёнными фонарями в руках. В воздухе реяли розовые лепестки сакуры, иные из них легонько касались его щёк, и Тодо чудилось, что сама ночь гладит его по лицу. Лепестки осыпались беззвучным дождём, и всё вокруг становилось зыбким, точно причудливое разноцветное облако, из которого вдруг то выглядывал жёлтый лисий глаз, то белело лицо красавицы, то под складками кимоно мерно двигалось соблазнительное женское бедро.

Тодо побрёл к пруду и вскоре непонятно как оказался возле Павильона Глициний. У Южного входа он остановился, потом медленно пошёл вдоль здания, флигели которого соединялись между собой галереями. У центрального входа высились каменные фонари.

Мысли в его голове бродили теперь путаные, рваные. Одиночество… Пустота… Зачем? Разве не нелепо лежать на холодном одиноком ложе и не иметь ни единой ночи спокойного сна? Мужчина без любви, будь он хоть семи пядей во лбу, подобен яшмовому кубку без дна. Но если тебе давно не семнадцать, то нет ничего более нелепого, чем бродить, вымокнув от росы или инея, вздыхая о красавице! Но она — Фудзивара, и для него, нищего самурая, подобна дочери микадо! Куда ему даже мечтать о такой?

Но если её взгляд не лгал… А такая женщина не любит лжи, она просто не удостаивает лгать.

Но как не ошибиться? Нельзя, нельзя потерять голову, одновременно нельзя дать женщине повод считать тебя лёгкой добычей… Этого совсем не хотелось. Но голову он уже потерял, это Тодо тоже понимал.

Скоро он оказался возле решетчатых щитов-ситоми, пропускавших свет и воздух, но непроницаемых для чужих глаз. Верхняя створка была поднята. Несколько минут Тодо молча стоял и смотрел на неё. Потом ему показалось, что за ситоми мелькнула тень. Тодо напрягся. Нет, он не ждал, что это будет Цунэко, и даже был уверен, что этого не может быть, но тут раскрылась нижняя створка и в проёме показалась фигура. Тодо вздрогнул: на стене змеёй вытянулась тень катаны.

Он отступил в темноту за фонарём и напрягся. Надо же, ведь неслучайно ему показалось, что быть беде, что убийца не закончил свою охоту, и тайна смерти Харуко не разгадана им до конца и ещё принесёт дурные сюрпризы! Человек с катаной замер и не сводил глаз с фонаря, потом за мгновение переместился через круг света в новую тень.

Слова вырвались сами, как только Тодо узнал сестру Фудзивары. Он вышел на свет фонаря.

— Цунэко-сан!

Тодо проговорил это раньше, чем осознал, что не нужно выдавать своё присутствие. Слова вырвались сами.

— А, этот самый Тодо-сан… — Цунэко опустила катану. — Как вы здесь очутились?

Тодо поднялся на галерею.

— Я плохо знаю дворец, вот и заблудился, как тот бродячий кот, — ответил он и тут же понял, что пошутил неудачно: Цунэко недоверчиво усмехнулась.

— Кот, значит, на рыбку облизывается?

Что же, она, конечно, угадала. Чего бы ему иначе тут ошиваться?

— Может быть, но зачем выходить на кота с катаной, Цунэко-сан?

— Так ведь коты разные бывают, — губы её снова искривила усмешка. — Ладно, вам прямо через двор и по тропинке мимо озера к павильону Ароматов — не заблудитесь.

Тодо кивнул. Да, именно этим путём он и пришёл сюда. Он вздохнул и повернулся к ступеням.

— Что, и впрямь надеялись поживиться? — зло проговорила Цунэко.

«Три вещи никогда не возвращаются — время, слово, возможность. Поэтому не теряй времени, выбирай слова и не упускай возможности…» — когда-то Тодо любил этот конфуцианский принцип.

— У некоторых котов — такая собачья жизнь, — уныло пожаловался он. — Годами ловишь мышей, цапаешься с соседскими котами, уворачиваешься от голодных псов и пытаешься не попасть в зубы волкам. И тут видишь кошечку. Но и она шипит, скалит зубы и гонит тебя прочь. Да ещё и катаной машет…

— А ты находчив…

Этот странный переход удивил Тодо. Удивило обращение, удивил и голос, в котором вновь зазвучала флейта. Значит ли это, что Наримаро углядел верно, и, может быть, он и в самом деле ей не противен?

— Ладно, ты прав, конечно, катаной на кота и впрямь махать не стоит, — неожиданно согласилась Цунэко, опуская меч в ножны. — Это просто братец велел быть начеку.

Тодо поёжился. Значит, принц тоже что-то подозревал? Цунэко же рассмеялась.

— Ладно, пойдём, накормлю голодного кота. — Она подтолкнула его к ситоми.

Внутри, на отлакированном до блеска полу расстилались циновки, в центре на столе был накрыт ужин. Вошла Мароя и удивлённо уставилась на Тодо.

— Что смотришь? Не видишь гостя? Принеси ещё риса, овощей и креветок!

Служанка исчезла, и через минуту стол был уставлен праздничными угощениями. Тодо утолил голод, попутно отвечая на вопросы Цунэко. Та интересовалась, правда ли он раскрыл громкое убийство в Исэ? Как? Тодо коротко поведал о следствии, которое сделало ему имя.

— А сейчас ты, выходит, собрался с семьёй в сёгунат, в Эдо? — грустно спросила она.

Тодо помрачнел.

— Семьи у меня нет, — покачал он головой, тяжело вздохнув. — Два года назад жена и дети умерли от оспы. Я здесь с моими людьми, нас всего семеро. После прошлогоднего неурожая я больше не потяну.

Слова эти удивительно смягчили Цунэко. Тодо даже показалось, что в её глазах промелькнуло что-то странное, точно сверкнул над полем лисий огонёк. Тодо тоже расслабился. Он понимал, что сейчас не стоит говорить о Харуко, не стоит упоминать и том, что он сам узнал от Наримаро. Тодо просто молчал.

— Ладно, иди, ложись, — неожиданно произнесла Цунэко. — Кошечка не будет кусаться.

Она подтолкнула его за фусума, и Тодо понял, что это спальня. Лампа погасла, тлели только угли в жаровне, и он ощутил под руками края пояса оби и запах благовоний от её волос. Тодо немного растерялся. Как давно у него не было женщины? Но внезапно почувствовал, что звереет, и напрягся, пытаясь усмирить бешенство плоти. Воздух вокруг него накалился, губы отяжелели, он ощутил своё жаркое дыхание, чувствуя, как руки Цунэко медленно обвивают его тело и прижимают к себе.

Тодо теперь сделал то, о чём грезил: приник губами к шее и вынул из волос Цунэко гребни и шпильки, провёл рукой по реке волос, прижимая её себе и всем телом ощутив жар, исходящий от неё. Он оторвался от волос и заглянул в глаза Цунэко. Они, уже с искорками желания, поблёскивали из-под прикрытых ресниц. Тихо зарычав, он опрокинул её на пол, одновременно снимая с неё остатки одежды, и покрывая уже обнажённое тело поцелуями, оставляя на нём ожоги страсти, которые заставляли грудь Цунэко вздыматься от тяжёлого возбуждённого дыхания.

Тодо отчётливо понимал, что всё это — морок, сон, случайность, невзначай перепавшая голодному коту императорская трапеза. Но остановиться не мог и не хотел, твёрдо решив взять всё. Он вздымался, зверел, чуть успокаивался и зверел снова. Его кошечка хищно урчала, извиваясь и крича. Излив семя, Тодо обмер. Счастье, терпкое и сладостное, казалось, накрыло его волной — с ног до головы. Тело разорвало таким наслаждением, что пришлось стиснуть зубы. Да, он спутался с лисицей, настоящей девятихвостой лисой Гэнко. Ну и что?

Потом Тодо ощутил, что устал. День, что и говорить, выдался долгим и тяжёлым. Зато закончился прекрасно! Тодо хотел спать, но не видел в этом особого смысла. Заканчивался час Крысы, а в час Кота надо встретиться с Наримаро. Или поспать немного?

Полная луна на безоблачном небе, что видна на тысячи ри, проглядывала сквозь верхушки криптомерии, потом спряталась за быстро бегущую стайку туч.

Цунэко теперь лежала тихо. Тодо подумал, что она спит, и, чуть погладив её по эбеновым волосам, погрузился в размышления. Можно было сказать, что для расследования ушедший день прошёл не зря. Ему удалось разобраться в преступлении. Нарисованные принцем Наримаро портреты придворных объяснили произошедшее, но сомнения в собственной прозорливости точили, пугали и настораживали. Опыт и интуиция говорили одно, но доказать догадки и подтвердить выводы было нечем.

Цунэко говорила, что спальня Кудары-но Харуко примыкала к её покоям. Интересно, с какой стороны и насколько отчётливы тут звуки?

Его снова стало клонить в сон, как вдруг тонким голосом жалобно запел москит, закруживший над самым ухом.

— Убей его, не то изведёт вконец, — услышал он тихий голос Цунэко.

— Не спишь? — удивился он и неожиданно почувствовал новый прилив желания.

Не просто желания — жгучего голода. Теперь он стал спокойнее, увереннее в себе. Он снова жаждал её — всю, без остатка, как жаждут воды в жару. Голова кружилась всё сильнее. Какая-то трезвая мысль отчаянно пыталась достучаться до него, и он бы с радостью прислушался к ней, но желание и страсть полностью заглушили рассудок. Ему хотелось кричать, но усилием воли он подавлял крик и, загнанный внутрь, он разрывал его сладостной пыткой, прорываясь лишь едва слышным стоном.

Цунэко вздрагивала и стонала в его объятьях, один раз замерла, вцепившись в его плечи и резко поднявшись.

— Что ты? — спросил он.

— Показалось, что кто-то стоял у двери. Игра света.

Когда всё кончилось, он услышал новый писк треклятого москита. Неожиданно напрягся и тут же ощутил, как рядом напряглась Цунэко. Невдалеке кто-то отодвинул бамбуковую занавеску.

— Ты слышал? — прошептала ему на ухо Цунэко.

— Да, но где?

— Кажется, в покоях Ванако…

— Может, любовник?

— Не знаю.

Больше шорохов не раздавалось, и снова зажужжал над ухом надоедливый москит. Тодо изловчился и, поймав его, раздавил.

Повисла тишина, новая, беззвучная и сумрачная, немного пугающая. Потом подул лёгкий ветерок за ситоми, донося аромат цветов за окном, послышался крик какой-то ночной птицы. Сова? И чего кричит?

— А где была спальня Харуко? — шёпотом спросил он.

Цунэко указала на заднюю стену спальни.

— Там, через коридор. Зачем тебе?

— Вспомнил рассказ о её незадачливом любовнике, — улыбнулся Тодо. — Надеюсь, утром я не буду сильно шуметь и опрокидывать вазы. Мы договорились с твоим братом встретиться на рассвете у Павильона Ароматов. Боюсь, по моему растрёпанному виду он поймёт, что ночью бродячего кота где-то носило.

— Промолчит, даже если поймёт, — уверенно прошептала Цунэко. — Он не любит проповеди.

— А что ты о нём думаешь?

— О Наримаро? — Цунэко задумалась. — Не могу сказать. Он — вне оценок и мнений. Как ни оцени… Он человек чести, но честь понимает по-своему. Нагл и дерзок, но может оробеть, как новобрачная. Отчаянный смельчак, но страшно боится летучих мышей. В детстве одна запуталась у него в волосах… Он артистичен и невозмутим, глубок и поверхностен, совестлив, безразличен, сдержан, чопорен и игрив. Половину жизни проводит в отрешённом созерцании, другую посвящает мечу.

— Мне показалось, что он — лис. Самый настоящий Девятихвостый лис. И ты — тоже лисица.

— А ты сам-то не лис, Корё? За десять дзё запах крови слышишь, а других лисами зовёшь?

Она умолкла. Молчание отяготило Тодо. Он тихо заговорил:

— Я тут чужой, и не знаю даже, где раздобыть тушь и бумагу, и вряд ли пришлю тебе утром письмо. Но если, — пробормотал он, вдруг смутившись, точно отрок, — если ты готова стать женой не очень-то богатого наместника небольшого домена в пятьдесят кокку риса, то я… был бы рад. У тебя не будет множества золотых гребней и китайских шелков, — он вздохнул, — мне такое не по карману, но у тебя никогда не будет соперниц. Я… я вообще-то никакой не бродячий, а… очень… домашний кот.

Тодо не думал, что его слова придутся Цунэко по душе, но он и вправду не мог предложить ей ни богатства, ни положения в обществе. Для женщины из рода Фудзивара это был весьма жалкий удел. Цунэко молчала, но он ощутил на своём плече её руку. Цунэко нежно гладила его, потом её рука скользнула ниже, опьяняя и снова возбуждая. Её ласки были прикосновением шёлка, и Тодо таял в сладкой истоме, точно плыл куда-то, но не в Пустоту, как раньше, а наоборот, уплывая от курения гробовых кадильниц и заунывного мерного пения буддийских бонз. Он плыл в тепло, в простое, осмысленное бытие, к цветущей сакуре, аромату аира, к нарядным женским накидкам цвета павлонии. Теперь он был нежен и ласков, как сытый кот.

Опомнился Тодо, только заслышав смену ночного караула. Он бросил тоскливый взгляд на светлеющее небо. Полный сожаления, что дивная ночь так быстро миновала, Тодо медлил подняться с любовного ложа. Сидя на постели, не спешил натянуть на себя хакама, но, склонившись к Цунэко, снова вдыхал аромат её волос. Он понял, что всего одна ночь снова сделала из него убеждённого конфуцианца. «Можно всю жизнь проклинать темноту, а можно зажечь маленькую свечку». Конфуций прав. На самом деле жизнь проста, но мы настойчиво усложняем её.

— Пора вставать, — в его тоне прорвалось сожаление, прорвалось почти отчаянием.

— Подожди, — засмеялась она, — Мароя спит, не буду будить её. В чане вода для умывания, на столе полно сладостей, сейчас поставлю чайник, перекуси и беги.

Тодо незаметно завязал на себе пояс и стянул волосы на затылке. Ему хотелось предстать перед Наримаро в приличном виде, и забота Цунэко была особенно приятна. Она не ответила на его сватовство, если, конечно, ответом не была нежность, но пока ведь и не отказала. Он должен дать ей время подумать, но даже если Цунэко не поедет с ним, всё равно эта ночь многое выправила в нём, исцелила переломы души и уврачевала ноющее сердце.

Тодо умылся, ощутив небывалый прилив сил. Правда, стоило ему присесть к столу и прикрыть глаза, как его тут же начало клонить в сон, но поспать можно и после, сказал он себе.

В галерее раздался крик, потом всхлип. Тодо вскочил. Послышался стук босых ног по полу, и в комнату влетела Цунэко с пустым чайником. Лицо её было белым.

— Митико… — почти беззвучно шевельнулись её губы. — Она убита!