Дарханы. Академия Четырех богов

Глава 33. В которой я говорю нежности и падаю в пропасть

Мы долго шли молча с Бьёрном, сначала до храма и великих ступеней, что связывали нижний город Сеттеръянга с уровнем монастыря. Меня всё ещё тихо колотило от эмоций, от этого взгляда, мерцающего в ночи, от тех событий, к которым лично я не имею никакого отношения, но…

Бьёрн шагал рядом, ровно, без спешки, но я чувствовала, что он не просто идёт — он следит за мной, ловит каждый жест, каждую смену дыхания, даже не глядя в мою сторону.

Я украдкой посмотрела на Бьёрна: его профиль был отстранённым, спокойным, как всегда. Знал ли он эту историю?

Раз дружил с моим братом, значит, наверняка слышал! Или Тавиан не рискнул рассказывать напарнику и дархану, через что пришлось пройти нашей семье, прежде чем на плантациях Джосси и вообще на Корсакийском острове воцарился мир под правлением моего отца?

— Если захочешь поговорить… — заметил дархан, держась рядом.

— Не хочу, — отрезала я.

Я всё ещё ощущала холод внутри, но это был не только холод ветра, что пробирался сквозь одежду, а что-то глубже, затаившееся под кожей — след от взгляда Вальдера, от его голоса, от самой его сущности, которая будто оставила отпечаток на мне, точно он коснулся своим вниманием и это уже было достаточно для нервной дрожи.

— Гм… Ладно. Мне и правда нужно кое-что купить в городе.

— То есть ты не просто погулять меня позвал? — хмыкнула я, оглядывая его силуэт.

Город мерцал вдали огоньками, отбрасывая отражения на отполированных камнях ступеней. У нас не было ни фонарей, ни лучин, и мы шли в темноте к мерцающему вдали свету. Надо же, ведь не было никаких границ между монастырем и городом, но мне никогда не приходила в голову мысль, что можно просто… спуститься и оказаться там.

Кажется, граница проходила незримо где-то в моей голове.

Строгий настоятель, чья тень преследовала меня слухами, предупреждениями и мелькающим вдалеке силуэтом, держал в узде страхом. Быть может, страшнее всего было именно то, что я его не знаю — и не могу предугадать, какое последует наказание, если оно последует.

Бьёрн не спешил нарушать тишину, но я уже привыкла к его способу общения — он не бросает слов попусту, он просто давал пространство, чтобы заполнила пустоту своими мыслями.

— А как у вас это принято? Прогулка наедине уже означает серьёзные намерения?

— Более чем, — в моём голосе прозвучала угроза, но, когда я шутливо сузила глаза, он поймал мой взгляд в темноте, и мне показалось, что уголки его губ дрогнули.

Я подхватила подол своей накидки, чтобы не запнуться.

В свете ночи она напоминала почти платье, такое, какое я могла бы надеть на настоящую прогулку — но не здесь, не в монастыре, а там, в окрестностях поместья, среди цветущих кустов и фонтанов, где любила проводить время мама.

Там, где стояли домики для подношений Духам и богам Ао и Теа, вера в которых не исчезла, даже когда на островах установилась власть Ивварской империи.

На Корсакийских островах до сих пор царствовала свобода выбора — даже выбора того, во что верить. Быть может, то было влияние моего отца, а может, и губернатора острова, которого когда-то назначил император, но за веру в наших богов никто больше не готов был убивать. Главное, заплатить короне — и не противостоять Иввару.

— Тогда это не прогулка, а дела, — отозвался Бьёрн.

Я снова взглянула в его серьёзное лицо, ища скрытую улыбку.

— Кто ещё из нас несносный? — припомнила я его слова, поднимая взгляд к тёмному небу и тяжело вздыхая.

— Я предупреждал…

Да-да, что вытрясет из меня душу, как истинный дархан. Но я тоже, если пройду посвящение, стану одной из них. Такой же? Так что… снова коса на камень, сентар де Ларс?

Ступени казались бесконечными, и чем ниже мы спускались, тем сильнее ощущалась перемена в воздухе — будто с каждой пройденной ступенью мир становился менее возвышенным, менее совершенным, но в то же время более живым, насыщенным дыханием сотен людей, их голосами, их желаниями.

Свет свечей, запах воска, мерное шуршание одежды паломников — всё это сплеталось в единое полотно. Мы спускались едва ли не от самых небес — той самой близости к Великому Духу, о которой все здесь твердили — до нижнего города, обители простых людей, часто даже неодаренных, чьи мольбы, если верить сказанному, мог услышать разве что Ойгон, покровитель тела, физического воплощения и огня.

Но я не чувствовала себя выше этих людей, не чувствовала в себе превосходства или особой миссии, и порой казалось, что, даже несмотря на всё обучение магии, которое началось еще лет с десяти дома и продолжается здесь, я куда ближе к простым людям, чем к небожителям.

Потому что, если быть честной, я предпочла бы танцевать, петь и смеяться, гулять по просторам Корсакийских островов с подружками, подшучивая над красавцами, а не стоять часами в изнуряющих упражнениях, не плакать от бессилия, не учиться дышать в медитации, не чувствовать этот страх — что однажды границы моего тела размоются, и я потеряюсь в стихии.

Огонь легко находил во мне отклик, я чувствовала, как он тянется ко мне, как становится частью меня, как мог бы поглотить меня с той же лёгкостью, с какой я позволяю ему течь в пальцах.

Но если бы я могла выбирать — выбрала бы я этот дар?

Наконец лестница закончилась, мы оказались у основания храма Четырёх богов, и Бьёрн провёл меня по самому нижнему уровню, где я не бывала прежде, мимо невысоких колонн, искусно украшенных мраморными изваяниями Четырёх богов.

Здесь простые люди подносили приношения богам, моля их о снисхождении и помощи. Конечно, Ойгону молились чаще и больше — он отвечал за здоровье тела, а это была основа жизни для всех.

Несмотря на поздний час, люди шли и шли к Храму, женщины охотно склоняли головы у мраморного лика Ойгона, девушки и юноши окружали Кими, покровителя сердца, чувств, эмоций. Кое-где я различала смех, а кое-где тихий плач, кто-то из сведущих шептал на даори. Здесь не было служителей — как будто каждому было позволено идти своим путём. Каждый волен решить, готов ли идти дальше — к Истоку, к Великому духу, или стоит остаться на уровне тела или сердца и продолжить молитвы…

— Не потеряйся, — проговорил Бьёрн, снова коротко касаясь моей ладони.

На нас смотрели с лёгким трепетом. Женщины и мужчины бросали короткие взгляды, иногда кивали и кланялись, иногда просто расступались, признавая в нас одаренных Четырьмя богами. Огоньки свечей, казалось, вспыхивали, когда я проходила мимо. На мне, в отличие от Бьёрна, не было символики Четырех богов, не было ещё четырёхлистного древа и признаков отличия, но возможно, что-то было написано на лбу. Например “Осторожно, она не от мира сего” или “Опасна для окружающих, но пока сама не поняла, держитесь подальше”.

— Интересно, чему поклоняются последователи Покровителя? — бросила я задумчиво, когда мы уже выбрались из толпы на темную после сотен свечей улицу.

— Ты что-то знаешь о нём?

— Ну да, у меня есть уши, — пожала я плечами, намеренно делая голос равнодушным, как будто это вообще не имеет значения. — Уже слышала не раз, что в Аркетаре расцветает новая вера, которая, видимо, понравилась тем, у кого нет дара.

Мы шли по широкой улице, заполненной паломниками и приезжими, что стекались в Храм Четырёх богов, и я почувствовала, как Бьёрн чуть напрягся рядом, как будто этот разговор внезапно обрёл слишком большой вес.

— Почему тебя это удивляет? — бросила я, и теперь в моих словах тоже зазвенела настороженность. — У меня дома тоже верят в других богов, и даже все усилия императора не могут уничтожить то, что течёт у нас в крови.

Я хотела сказать это небрежно, но в воздухе осталось висеть что-то странное, что-то, чего я пока не могла определить.

Неужели Покровитель для него — не просто слух?

— Просто хочу, чтобы ты была осторожнее, — заговорил Бьёрн на энарийском, и я даже не сразу поняла, что изменилось в его голосе, а потом удивленно взглянула. На привычном мне языке его голос звучал чуть иначе, даже чуть-чуть забавно, а я уже забыла. — Это не та вера, которая нравится императору и правителям Ивварской империи. И она может принести большую беду.

— Твой энарийский забавный, — улыбнулась я, пытаясь согнать тревожное чувство из-за этого разговора. — Так говорили в столице Энарии, мы ездили с отцом, когда была коронация Теонира Ойгарда шесть лет назад. Было пышное торжество в честь нового короля Энарийского королевства, присяга Императору и Ивварской империи. Всё это должен был почтить своим визитом мой отец, потому что наши острова издавна были частью Энарии… а теперь мы все — часть Иввара, — хмыкнула я. — Город красивый, но мне не понравились морские переходы, ты, наверное, понимаешь почему. Ты когда-нибудь был в Аркетаре?

— Да, пару раз, — улыбнулся в ответ Бьёрн. — А ты в Ивваре?

Я отрицательно помотала головой.

— Думаю, там слишком холодно, мне бы не понравилось.

Город жил даже ночью, будто не желая уступать монастырю в поклонении Четырём. Узкие улицы тонко пахли благовониями, ладаном и горячим воском свечей, горящих в бронзовых фонарях, что рассыпались по торговым рядам, как звёзды в тёмном небе.

Я шла медленнее, чем следовало бы, ловя каждое движение, каждую тень, каждый блеск золотых и серебряных подвесок, украшавших прилавки. Продавцы, хоть и не зазывали громко, смотрели внимательно — к таким, как я, и к дарханам, к одарённым всегда относились с уважением и опаской.

Лавки, заполненные святыми вещицами и многочисленными каменными и мраморными статуэтками в честь стихии Сиркха, сияли в ночи, словно маленькие алтари на каждом углу.

Торговля шла бойко: слухи о скором визите императоров наполняли статуэтки и святые знаки особым смыслом, и продавцы обещали благословение богов каждому, кто купит товар и тем самым почтит священного императора — наместника бога на земле.

Где-то рядом старик в тёмном плаще вёл тихий разговор с торговцем, перебирая ожерелья с выгравированными символами Четырёх богов, где-то девушка прижимала к груди кулон с резной фигуркой Ойгона, шепча про себя молитву, чуть дальше группа молодых людей смеялась, выбирая браслеты с защитными символами.

— Я тоже такой хочу, — увлеклась я яркими украшениями и застыла у лавки, где всё блестело и переливалось.

Продавец, чей большой живот говорил о чрезмерном почитании Ойгона и культа тела и вкусной еды, обратил внимание сначала на Бьёрна и его знак дархана на груди, а потом на золотые браслеты на моей руке и весьма выразительно их рассмотрел, и я смутилась. Кажется, даже один из них стоит больше, чем всё его яркое и сверкающее барахло на прилавке.

— Держите, госпожа, это подарок, — протянул он мне вдруг кулончик-амулет на коротком чёрном кожаном шнурке с огнём — символом Ойгона.

Амулет был простой, деревянный, но вырезан довольно искусно, а на обратной стороне проступал силуэт льва, второго символа младшего из Четырёх богов. Ещё тотемными животными Ойгона некоторые считают ящерицу — за гибкость и выживание в любых условиях, а в северных землях медведя за силу и мощную связь с землей.

— Я же говорю, львица, — прошептал мне на ухо Бьёрн с улыбкой, и слово львица на энарийском прозвучало очень горячо: “Ра'Кейа”. — Бери, раз подарок.

— Спасибо, — смутилась я, но отказываться не стала.

Как будто бы торговец откупался от нас за то, что мы — приближенные к богам и вере — можем развенчать его дело и высмеять поделки и амулеты, не имеющие настоящей силы, лишь изображающие её.

Мы отошли чуть дальше от лавки, уставленной фонарями, имитирующими магические светильники в монастыре — те светлись и мерцали, когда их подпитывали магией дарханы — а в этих просто горели обычные свечки. Бьёрн забрал амулет и, заставив повернуться к себе спиной, обхватил кожаным шнурком мою шею и застегнул застёжку.

Я не сопротивлялась, но сердце отчего-то ухнуло вниз, когда его пальцы коснулись моей шеи, чуть прохладные после вечернего воздуха.

Шнурок был шероховатым, немного грубым, но тёплым от его рук, а сам амулет повис под самым горлом, чуть ниже ключиц, и мне пришлось невольно вдохнуть глубже, чувствуя, как кожа под ним кажется особенно чувствительной.

Что-то в этом простом жесте было такое волнительное, что у меня перехватило дыхание. Тепло его пальцев на шее, близкое дыхание и снова чувство, что я готова отпустить контроль и довериться ему — потому что только Бьёрн может справиться с моим огнём.

— Пойдём, — мягко и негромко позвал он, и я повернулась к нему лицом.

Ра'Кейа. Львица.

В его голосе это слово звучало не просто как прозвище — как нечто большее, как признание, как игра, в которую я даже не заметила, как начала втягиваться.

Даже когда мы пошли дальше, я не смогла забыть тепло его пальцев на своей коже и глупо улыбнулась, заметив, как теперь, как у Бьёрна, на мне болтаются деревянные побрякушки. Не хватало только нескольких пар серёг в ушах и тонких жгутиков в волосах, чтобы полностью вписаться в его образ. Или татуировок, что скрываются под его рукавами… Интересно, какие они и что значат?

Мы свернули в более узкий переулок, где свет торговых рядов уже не так ярко отражался на камнях мостовой. Воздух здесь был насыщен ароматами сухих трав, древесной смолы и пряных масел — смесь терпких и сладких запахов, от которых кружилась голова. Лавка, к которой мы направлялись, утопала в тенях — одинокий светильник у входа раскачивался на ветру, бросая на стены дрожащие блики.

— Вот и она, — бросил Бьёрн, распахивая дверь.

Я шагнула внутрь, оглядываясь. Внутри было тесно, заставлено ящиками и мешками, а вдоль полок тянулись связки сушёных трав, подвешенных под самым потолком. Дымчатый свет нескольких свечей придавал помещению таинственность — здесь можно было бы легко спрятаться от чужих глаз.

Бьёрн быстро рассказал, что для чего нужно, что ему следует помочь набрать и сложить в сумку для новый целебных снадобий. От меня не ускользнуло то, что многие травы были для остановки кровотечений и исцеления сложных воспалительных процессов.

Он быстро переговорил с владелицей — худенькой, скромной девушкой с огромными тёмными глазами, которая при звуке его голоса моментально напряглась и кивнула с почтением:

— Да, сентар. Держите, сентар.

Я помрачнела, несмотря на тепло и волнение от прогулки с дарханом. Казалось, в воздухе уже не в шутку разливается опасность и предчувствие каких-то нехороших перемен. Даже то, что Бьёрн взял меня в город стало казаться не уступкой, а способом показать что-то важное, что только грядёт.

Приезд генералов, скорый визит императора, эти слухи про Покровителя, тихий, точно ядовитая змея, таящийся в полумраке Сеттеръянга заговор… Когда мы вышли на улицу, я глубоко вздохнула.

Понятно, почему сюда не пускают гулять учащихся — город паломников несмотря на всю кажущуюся святость дышал корыстью, грехом и искушениями: за одними из дверей я заметила полураздетых девушек, что не утруждали себя манерами, раздавался громкий смех. Наверняка они тоже “поклоняются богам” — например, Ойгону, который покровительствует телесному здоровью и силе. И наверняка телесные удовольствия здесь тоже преподносятся как часть молитв?

И учитывая, с каким трепетом тут смотрят на всех одаренных, посланников Четырёх богов, несложно впасть в гордыню и поддаться страстям…

Я была не раз в порту, видела, как шумят матросы и как завлекают их смешливые и смазливые девицы, обещая неслыханное наслаждение в обмен на золото, но каждый раз меня оберегали от совсем откровенных зрелищ, и либо мама, либо брат заботились о моей скромности. О, они просто не знали, что я о многом услышала от старших подруг, от замужних приятельниц матери и даже кое-что от бабушки. И о сокровенной стороне близости между мужчиной и женщиной — от Нидейлы, в словах которой вместо опасной пошлости текло благословение богов и звенящая любовь от самих духов.

Мне скоро полагалось выйти замуж, и никто не делал из меня совсем уж трепетную лань. Кто же знал, что император потребует больше дарханов, а моя опасность вынудит орден забрать на обучение? Быть может, успей я выйти замуж за одного из одаренных, меня оставили бы в покое — жива, под надзором, способна родить новых магов — и достаточно.

Но теперь я здесь… И пока никакой речи о замужестве не идёт.

Я, должно быть, так тяжело вздохнула, что Бьёрн обратил внимание:

— Дела закончились.

— Можем ещё пройтись? Завтра выходной, я не хочу ещё спать.

Он прищурился:

— Думал, утренняя тренировка с Кьестеном и купание в реке достаточно тебя утомили. Но кажется, принцесса, в тебе скрывается небывалая сила.

— У меня открылось второе дыхание, — мрачно ответила я.

Он кивнул, и мы пошли дальше по улице.

— Ты правда сказала Кьестену, что он тебя боится? — усмехнулся он, разглядывая меня так, будто видел впервые.

Я пожала плечами.

— Ну да… немного погорячилась.

— О, это точно, — развеселился Бьёрн и искренне рассмеялся. — Это слово тебе очень подходит, — мы продолжали говорить на энарийском, и я в какой-то момент подумала, будто это способ скрыть суть нашего разговора на ивварской земле.

Пусть здесь паломники из многих стран, но всё же какая-то доля таинственности добавлялась к тем словам, которые мы сейчас произносили.

— Он просил, чтобы я зажгла огонь, хоть прекрасно знает, что могло вспыхнуть всё сразу. И до этого нарочно разозлил так, что от моего контроля… мокрого камня не осталось! — Я подняла взгляд и встретилась с глазами Бьёрна на ходу. — Он нарочно сделал всё, чтобы я сорвалась. И унизил прилюдно, выставляя никчемной. Сказал, что девицам не место рядом с императором… и что мы способны только стирать белье.

— О, теперь я понимаю всю силу твоего гнева. Удивительно, что Кьестена не стащило волной твоей ярости прямо со скалы. Хм, кажется, твои успехи с контролем эмоций весьма… впечатляют!

Мы остановились в тихом месте…

Каменный парапет, окаймлявший набережную, здесь обвалился много лет назад, и камни осыпались в невысокий овраг, оставляя нам узкий выступ над обрывом. Скалы позади и сбоку нависали так, что мы были укрыты от чужих взглядов.

Мы двинулись вдоль осыпающегося парапета, стараясь не шуметь под редкими ветвями деревьев на склоне. Вечерний ветерок нежно гладил мои щеки, и я почувствовала, как его освежающая прохлада прогоняет утомление.

Наконец Бьёрн уселся на нагретые за день камни — на один из самых больших, и позвал сесть рядом с ним. Я отмахнулась было от ветра, рассыпавшего мои волосы, и поняла, что хочу остаться именно здесь — подальше от любопытных глаз, подальше от обязанностей и уроков. Хоть ненадолго.

И поймала себя на том, что мне нравится здесь. Даже в этом полуразрушенном состоянии, в вечной усталости от тренировок, в ожидании визита императора, среди слухов о заговорах и новых религиях… эта прогулка была как глоток свободы.

— Зачем Кьестен это делает?

— Мы должны понимать, с какой на самом деле силой имеем дело. Прежде, чем выстроить прежние границы, хорошо разрушить всё то, что не работает.

— Это жестоко…

Лёгкий ветер трепал края моей накидки и скользил по оголённой шее, принося с собой запах воды и чуть влажную прохладу.

— Это — ради вашей же безопасности. Особенно в твоём случае.

— Иногда я думаю… что, если моя магия — не дар богов?

— А что же? — Бьёрн приподнял брови.

— Если она так разрушительна. Даже по отношению ко мне. Стоит ли давать ей волю и доверять, учиться управлять. Вдруг это и правда вовсе не дар…

— Ты говоришь так, как думает твоя мать, верно? — Он повел плечами.

— Ты знаешь, что случилось между ней и генералом ди Арстоном? — спросила я прямо.

— Тавиан один раз упомянул его имя, но это не то, что он хотел мне рассказать. Я не знаю подробностей, но не хочу, чтобы ты говорила, если тебе больно об этом думать.

— Генерал ди Арстон пришёл в наш дом, в поместье моей матери, когда ей было двадцать. Отца похитили, забрали к себе маги во время переворота, потому что он пытался оказать им сопротивление, а маму оставили как единственную наследницу. Вальдер силой, по праву мага, заставил её выйти замуж… издевался и унижал, пытаясь сломить её дух и подчиниться воле Сиркха, — я продолжала говорить на энарийском, будто это было безопаснее. — Это продолжалось до тех пор, пока мой отец не помог ей услышать собственный голос. Моя мать, Ясмин ди Корса, сожгла весь урожай тростника с плантаций, которые Вальдер был должен контролировать, и он ушёл.

— Так вот почему твой дух связан с огнём. — Бьёрн невесело хмыкнул. — Мне жаль, что это случилось. Но боги ни к чему не ведут напрасно, и в наших поражениях и испытаниях — истоки новой силы. Даже Сиркх пережил немало только для того, чтобы стать императором. Без лишений это невозможно, увы.

Бьёрн протянул мне ладонь, и я, поколебавшись всего мгновение, осторожно приняла её, ощущая, как его пальцы уверенно сжимаются вокруг моей руки, втягивая ближе, заставляя подняться и встать перед ним между разведённых ног. Мы снова оказались слишком близко, так, что его дыхание касалось моей щеки, а тепло его тела пульсировало совсем рядом.

Он опустил мою руку вниз, легко сжал пальцы, но я не отступила, подалась ближе, почти касаясь его грудью, и шепнула, ощущая, как голос дрожит от напряжённого ожидания:

— А ты… ты правда пойдёшь на всё ради императора, Бьёрн де Ларс?

Бьёрн сдавил мою ладонь сильнее, выдохнул, проводя носом вдоль моей щеки и чуть царапая короткой щетиной. Больше всего на свете хотелось снова ощутить на губах его поцелуй. Кажется, я самый плохой заговорщик — слишком легко поддаюсь этому ивварцу.

— Я хочу знать, с кем ты связалась.

Второй рукой он обхватил меня за поясницу и подвёл ещё ближе, не позволяя сбежать или свернуть разговор. Его ладони были горячие, жёсткие, хоть в голосе не было смертоносной угрозы. Ох, я плохо могла распознавать чужие эмоции, зато он мои — вполне.

— Если я скажу, а ты примешь сторону Сиркха, ты уничтожишь и меня, и их?

Бьёрн не отстранился. Он держал меня крепко, уверенно, но не как пленницу, а как того, кого не хочет отпускать.

— Я не могу закрывать на это глаза, Кейсара, — его голос звучал слишком близко, слишком властно. — Не хочу никого уничтожать. Но я должен знать.

Мои ладони легли ему на плечи. Бьёрн сильнее сжал меня за талию — со стороны это могло выглядеть так, словно мы двое влюбленных, кто шепчут друг другу нежности, скрывшись от чужих глаз.

Знали бы они, какие “нежности” мы сейчас шепчем друг другу…

— Что будет дальше, Бьёрн?

Его пальцы чуть сильнее сжались на моей талии, и я знала — он чувствует, как быстро бьётся моё сердце.

— Со дня на день прибудет император. Возможно, не только он, но и король Энарии, и другие правители Ивварской империи. Я слышал, что грядёт большая и важная встреча. И я не хочу, чтобы полилась кровь.

— И что ты сделаешь? Я знаю только одно имя… Они звали меня. Но я не пошла. Потому что боюсь. Потому что не хочу… проблем моей семье. И даже, если я не верю в императора… — под руками Бьёрна, которыми он нежно, но ощутимо обхватил мою талию, поднимаясь ладонями выше, я сдавленно охнула. — Я тоже не хочу крови и не готова пойти против закона…

Бьёрн заставил меня взглянуть ему в глаза. Боги. Ему ничего не стоит вынудить меня говорить. Кажется, я сейчас скажу всё, что угодно, если он продолжит так смотреть, так дышать, так волнующе и уверенно сжимать в объятиях.

— Это Мэй, да? — полуутвердительно уточнил он и, дождавшись моего обреченного кивка, вкрадчиво продолжил: — Я уже видел, что она собирает вокруг себя странную компанию. Говоришь, звала тебя за собой?

— Пожалуйста, Бьёрн… — почти просипела я, не понимая, о чём, собственно, прошу.

Я попыталась оттолкнуться ладонями от его груди, но вышло слабо и неубедительно. На самом деле мне хотелось остаться так стоять, чувствовать, как ветер треплет мою длинную накидку, гладит шелковистой тканью его колени и бедра. Видеть его глаза и чувствовать глубокое, сильное дыхание, и как бьется сердце под моими руками.

Мне не надо было доверять дархану, но я уже попала в эту ловушку, и было поздно что-то менять. Слова о том, что он — друг моего брата, его тепло, его вызывающее поведение, хитрость вперемешку с лаской и заботой, всё это вскружило мою голову, и я потеряла остатки самоконтроля. Всё летело в бездну.

Бьёрн провёл ладонью по моему боку, чуть сильнее сжав талию, а потом наклонился ближе, почти касаясь губами виска:

— Лха сунаар, — проговорил он на даори.

— Что это значит? Я не понимаю, — подняла я голову, но в этот момент далеко внизу, со стороны города, раздался низкий протяжный удар гонга.

Мы оба замерли. Звон повторился — глухой, тревожный, зовущий.

Бьёрн в первый же миг изменился — тепло его тела осталось, но он стал другим, напряжённым. Я неосознанно сжала его плечи, и он только тогда заметил, что всё ещё держит меня слишком крепко.

— И хорошо. Нам пора возвращаться. — Глаза Бьёрна стали серьёзными, вдумчивыми. — После этой прогулки настоятель скорее всего запретит наше с тобой общение — он уже предупреждал, чтобы я не переходил границы разумного. Мне давно пора было остановиться, но… я не смог, моя принцесса, — его губы дрогнули, а голос опустился до низкого хрипа: — Прости за это.

— Ты серьезно? — Его обращение заставило мои лёгкие судорожно сжаться, а в потемневшем взгляде проступила неведомая прежде болезненная нежность. Моя принцесса? — Тогда зачем… зачем пришёл за мной и зачём повёл сюда?

— Потому что этого хотела ты.

— Но… не так же! Я не хочу так. Бьёрн…

Он мягко обхватил меня большими пальцами у скул, вплел пальцы в растрепанные кудри на затылке и, замерев на одно бесконечное мгновение, его губы коснулись моих — требовательные, но осторожные. Тепло пронзило меня насквозь, заставив сердце биться так сильно, перекрывая все звуки, кроме далёкого гула гонга.

Мне хотелось не отпускать его, но я знала, что мгновение разлетится на осколки. Словно прощальный поцелуй перед тем, как столкнуть меня в пропасть. Я задрожала и ещё отчаяннее вжалась в горячие, чуть солоноватые губы Бьёрна. Они снова, как в первый раз, окатили меня волной прохладной страсти — волнительной, нежной и такой обманчиво обещающей… но всё равно ускользающей сквозь пальцы, словно песок.

Этого было мучительно мало! С сожалением он отстранился и сказал:

— Пожалуйста, береги себя, — дархан торопливо втянул воздух, не выпуская меня из объятий, хоть его руки вдруг задрожали. Будто прохлада вечера могла остудить и его, и меня. — Ходят… нехорошие слухи про то, кто на самом деле скрывается за тайным сговором, и в этих силах мало добра и света. — Бьёрн ненадолго сжал челюсти, кадык дёрнулся и тень пробежала по его коже. — Я не про Мэй, она просто попала в их сети — и она не плохой человек. Но сомневайся во всём, что тебе говорят. Выступай на игре, сосредоточься на обучении. Сохрани себя. А я позабочусь об остальном, если меня не снимут с судейства.

Я молчала, отчасти потому что не знала, что сказать, а отчасти потому, что всё внутри перевернулось. Ещё так недавно моим самым сильным желанием было выплеснуть на Бьёрна свою тревогу и растерянность… Но от его прикосновений и признания во мне что-то изменилось. Будто старая, загнанная в угол Кейсара, только и умевшая бунтарски упорствовать, растворилась в этом поцелуе.

— Пойдём, — почти шёпотом предложил он, поднимаясь. — Пока не стало совсем поздно.

Я кивнула, еще чувствуя его поцелуй на коже, и прикусила губу. Сейчас я растеряла все слова и думала лишь о том, как не дать этому новому чувству угаснуть, как не растерять крохотную искру веры в то, что Бьёрн действительно может «позаботиться об остальном».

А я, возможно, смогу позаботиться о себе.