Дарханы. Академия Четырех богов

Глава 38. В которой я предстаю на суде…

Мой сорванный голос услышали спустя время и наконец пришли. Дарханы-стражи скрутили мои руки, будто бы боялись, что сложенные в магический жест пальцы смогут вызвать вокруг обжигающее пламя и причинить вред императору, и вывели на свет.

Пальцы загудели тупой болью от натянутой верёвки, и всё тело отзывалось невыспанностью, жаждой, напряжением в затёкших от долгой неподвижности в мышцах.

Всё, что происходило в подземельях — заговорщики, тени на стенах, запах хлеба, которого я так и не попробовала, чужие взгляды, настойка с горечью трав — всё это теперь казалось бредовым сном, где теряется грань между правдой и иллюзией. Может, я так глубоко ушла в медитацию, что всё это была жестокая игра подсознания?

Только вот жжение от верёвки на запястьях было настоящим. И тупая, вязкая боль в плечах, и горечь во рту. Всё настоящее. Я щурилась на свету и спотыкалась, похоже, на каждом шагу, а спутанные пряди волос, выбившиеся из косы, лезли в глаза, и я даже не могла их сдуть или убрать.

И кто теперь будет меня судить?

И где Бьёрн?..

Как в бреду, я дошла до площади, на которой когда-то происходил отбор в команды, а теперь она казалась священным кругом для жертвоприношения. Ноги ступали невесомо по пыльной земле, как будто я была не собой, лишь тенью в древнем ритуале.

Толпа уже собиралась, я сощурилась и огляделась исподлобья. Да ну, надо же! Значит, смерть Энарийского короля — для вас ничего не значит. Император тогда так холодно сказал: «Он погиб».

А вот смерть Кьестена де Торна — вот это событие! Монастырь гудит, как улей, и каждая тень сегодня вдруг чувствует себя судьей. “Дарханы проголосуют”, — сказал в ночи бородатый. Неужели все, даже ученики?

Тавиан сказал бы, что я как всегда: знаю, как привлечь внимание к своей персоне и получить главную роль вечера благодаря своим шуткам и огненному нраву. О да. Только сцена — не сцена, а помост, почти эшафот. И публика — молчит.

Такую роль, как сегодня, я не выбирала, и теперь каждый, кто сидел на высоких холмах, что окружали площадку с ровной, вытоптанной землей, смотрел вниз — на меня, чьё имя уже занесли в список виновных.

Кружилась голова, то ли от голода, то ли от свежего воздуха после удушающей пещеры, то ли от страха, то ли от осознания, что всё это — не сон. И я всё ещё не знала, что будет дальше. Кто вынесет приговор? Император? Настоятель монастыря?

Интересно, какой он — этот настоятель: мудрый и жестокий старец, каким был Кьестен? Всё ещё не верилось, что старика больше нет. Что он не сощурится гневно, не процедит что-то о том, как я снова бездарно трачу время и не вкладываюсь в занятия. Что не усмехнется краем губ, когда я посмею задать вопрос или буду противоречить.

В памяти вспыхнули его мёртвые глаза и безжизненное тело. А потом и мой собственный шёпот после унизительного занятия: “Что б ты сдох… ненавижу!”

Меня передёрнуло от мысли, что это я своими мыслями и пожеланиями навлекла на учителя гибель, и я резко встряхнулась, прогоняя морок. Я не виновна в его смерти, что бы я ни чувствовала тогда! Я не бог, чтобы решать, кому жить, а кому умирать.

Наставники монастыря поднимались на холм и вставали напротив меня, храня почтительное молчание. Я горько хмыкнула. Спасибо и на этом! Хоть когда-то ваш хваленый самоконтроль и умение управлять своим телом и эмоциями идут на пользу — вам хотя бы хватает духу молчать и не высказывать своего отношения ко мне и всему этому ложному делу.

Я не могла разглядеть их лиц — солнце слепило, заливая меня светом, как будто я стояла под линзой, как под увеличительным стеклом. Они в тени — я на свету. И именно свет будто делал меня уязвимой, подчёркивал каждую частицу пыли на одежде, каждую ссадину на лбу, трещинку в голосе, которым мне предстояло говорить и оправдываться за то, что я не совершала. И ведь с первого дня в Сеттеръянге на меня смотрели, на меня показывали пальцем.

Кажется, где-то там замер и Бьёрн, но я боялась искать его глазами и смотреть на него, чтобы не подать виду, чтобы не выдать свои чувства, которые всё ещё так плохо держу при себе.

Мужчина, который готов отвернуться от того, кого любит, лишь потому что ему приказали.

Тот дархан, что привёл меня из темницы, воткнул меч в землю — как будто знак начала. Гул толпы был тихим, тянущимся, шорохом волн. И когда заговорил Матисьяху, один из наставников среднего потока, его голос прозвучал сухо: “Сегодня мы доверимся воле Четырёх богов…”. Я не сразу поняла, что он говорит обо мне, моё имя плавно легло в воздух где-то между словами: "проверим", "строго", "справедливо".

— Так в чём меня обвиняют? — проговорила я сипло, но в этой тишине голос прозвучал так, что его было слышно, наверное, и самому императору.

А вот и он… На центральный холм в окружении стражи поднялся Сиркх, и весь монастырь благоговейно замер, как перед божеством, что посетило землю, спустившись с космических просторов. Солнце сияло прямо за его фигурой, и он предстал передо мной силуэтом, окутанным дрожащей дымкой.

И колени мои задрожали тоже, а ноги ослабли, и я с трудом удержалась от того, чтобы опуститься на колени.

— Убийство, которое случилось вчера, не несчастный случай, — заговорил величайший правитель современности, император самого Иввара. Его голос был глубокий, низкий, гортанный — и мой показался на его фоне слабым блеянием. — Наш почтенный слуга, проводник Четырёх богов, Кьестен де Торн погиб от рук тех, кто затаил в сердце тьму. Путь к Великому Духу труден и полон испытаний — и многие оступаются и падают к подножию великой лестницы. И в этом падении забирают с собой тех, кто недостаточно окреп, чтобы противостоять искушению… сдаться.

Солнце зашло за голову императора, и я наконец смогла различить черты его лица. Да него мне было шагов двадцать, но даже отсюда я видела и светло-небесную радужку, и тёмные брови над проницательным взглядом, и слабо изогнутую дугу губ. И даже вертикальную морщину на переносице, будто всё это казалось ему не столько трагичным, сколько досадным. Или даже… разочаровывающим.

Столько лет растить сильнейших магов, делать из них наставников — чтобы лишаться в самый неподходящий момент, когда нужно больше дарханов и больше обученных одаренных. Верно?

— Я не виновна в смерти Кьестена де Торна, — на удивление самой себе я проговорила громко и достаточно звонко. — Но есть те, кто хочет переложить на меня вину за это…

Осуждающие взгляды дарханов и учеников давили и теснили дальше к краю площадки. С обрыва посыпались по ветру мелкие камешки и сухая пыль. Казалось, ещё немного — и обвинительный приговор, сорвавшись с уст императора, столкнёт меня с края в пропасть. Чтобы я закончила свой путь так же, как мой наставник, на которого я якобы подняла руку в гневе и ярости, не сумев удержать дар.

Одна неловкая фраза, одно слово Сиркха — и я полечу вниз. Ни перил, ни защиты. Только ветер, обдувающий лицо, как напоминание: ещё шаг — и я вне благословения Четырёх богов.

Спина вспотела под тканью, а пальцы в кулаках дрожали, несмотря на то, что были сжаты до онемения. Ветер снова перекрутил волосы, и теперь тёмно-каштановые кудри колыхались на ветру, щекоча мою щеку и лоб, но я молча смотрела на императора и его приближенных.

— Наставник-дорре и один из сильнейших представителей ордена дарханов, проводников Четырёх богов, Кьестен де Торн, погиб от магического удара, и ударивший обладал магией стихий, — прозвучал обвинительный голос Матисьяху. — Его ученица Кейсара ди Мори, которая находилась в конфликтных отношениях, была последней, кто был замечен рядом — и в момент эмоциональной ссоры. Всё свидетельствует о том, что именно она виновна в гибели сентара де Торна — и должна понести наказание.

Толпа замерла, когда на площадку неспешно, оттирая со лба выступившую влагу, вышел невысокий плотный мужчина лет пятидесяти, и по шёпоту стало ясно, что он и есть настоятель Сеттеръянга. Наконец-то и я его увидела вблизи.

Эльханан де Маггид. Значит, вот он какой. На нём не было никаких знаков власти — лишь простая туника монастыря, белая, без украшений, и узкий пояс из грубой ткани. Без лишнего шума, без объявления — просто вышел, как выходит учитель на урок, где все уже не дети, но всё ещё ждут, что он расставит слова по местам.

Я замерла, изучая того, кем пугали младших учеников. Волосы его — русые, смешанные с пеплом, зачёсаны назад. Высокий лоб, на удивление светлое, открытое лицо, мягкие складки в уголках глаз и та самая полуулыбка, которую можно принять и за приветствие, и за предупреждение. Он не был внушительным, как Сиркх, не излучал угрозу, как бородатый заговорщик, и в нём не было туманных теней, как у Иллиана, но что-то сильное и магическое ощущалось в этой простой на вид фигуре.

Сам же Сиркх повернулся к нему — не царственно, не высокомерно, а почти… почтительно. Почти.

— Эльханан, — коротко сказал он.

Настоятель склонил голову — тоже не слишком низко. Между ними было напряжение, но не враждебность — как у двух мужчин, давно знающих, где находятся границы друг друга, и почему никто их не нарушает.

— Ваше величество, — произнёс он негромко в ответ, но так, что каждый на холме услышал. — Сегодня голос Четырёх богов говорит не за нас, а через нас. Боги не оставляют нас, но и не вмешиваются напрямую. Их воля — как зеркало: мы смотрим в него, и только вместе можем увидеть, что в нём отражается.

Настоятель Сеттеръянга сделал шаг вперёд. Его глаза встретились с моими — и мне показалось, будто он уже знает всю мою историю.

— Я не виновна, — повторила снова, уже не так уверенно. Не потому что испугалась, а потому что слов становилось всё меньше.

Воздух стал гуще, плотнее, как перед грозой. И на миг перед глазами вспыхнули родные Корсакийские острова.

Влажный, пряный ветер, хватающий за распущенные волосы, шевелящий тяжёлые листья эвкалиптов, напоённые солнцем и солью. Родной ветер, южный, полный жизни и силы…

А здесь — даже ветер был чужим. Он бил в лицо сухо, строго, будто учитель с розгой, готовый отмерить наказание.

— Мы готовы тебя выслушать, — мягко сказал Эльханан.

— Не я убила сентара де Торна! Но я… была рядом, и не спасла, потому что…

Какое-то чужое вмешательство сдавило горло. Я дёрнулась, ища среди собравшихся того бородатого мужчину, который сегодня казался мне тёмным исчадием, порождением моего страха. Тот, кто убил Кьестена — он должен быть сейчас среди нас и пообещать мне смерть, если я не замолчу.

Я с трудом проглотила ком в горле. Среди всех двух сотен лиц — учеников, дарханов, наблюдателей, гостей и стражей — я обреченно ждала тех, кто был внизу. Там, под землёй. Кто-то должен быть здесь. Кто-то из тех, кто предлагал мне “спасение”. Кто-то смотрит сейчас и делает вид, что ни при чём.

Почему-то бородатый посланник культа Покровителя позволил мне сбежать и теперь затаился и ждёт, что я сделаю. Неужто он правда думал, что я буду в силах оказаться рядом с императором — который будто бы окружён невиданной защитной магией — и смогу поднять на него руку?

По толпе пробежал шорох. Кто-то, может, ожидал, что я начну оправдываться. Кто-то ждал, что я поклонюсь, попрошу прощения, что скажу: "Да, это было случайно, я не умею контролировать свой дар. Я сожалею. Я готова пройти наказание."

Тишина накрыла площадь, словно туго натянутая пелена. Даже ветер, казалось, затаил дыхание, боясь потревожить слова, уже слетевшие с моих губ.

Почему заговорщики меня отпустили?

Хотят доказать, что их так много — и в их воле казнить меня прилюдно? Чтобы я испугалась и сама пришла к ним… Мой взгляд метался по толпе, не находя ответа на вопросы, только ветер ещё сильнее кружил волосы, и горло по-прежнему будто держала чужая ладонь. Должна ли я покаяться во всех грехах и упасть на колени перед этим сборщем судей — и тем самым заслужить отсрочку от приговора?

Заговорщики подставили меня нарочно, убив Кьестена, чтобы я пришла к ним и стала одной из них, полезная для целей их противостояния, для убийства императора или ещё не знаю для чего…

Внезапно я нашла взглядом главного заговорщика и застыла: он был среди дарханов, словно один из слуг, но глаза его пробирали до костей даже издалека. Он не пытался скрыться, не отвёл взгляда, но и не улыбался. И это его воля пригвоздила к земле и заткнула мне рот. Я не могу сказать ничего про заговорщиков и про то, что они прямо сейчас здесь, среди других — потому что иначе они убьют меня. Он убьёт меня прямо здесь — удавка уже затянулась на шее. Я чувствовала это всем телом и дрожала, не в силах выдержать.

— Я не знаю… от чьей руки погиб учитель, — это всё, на что хватило мне воли.

Император Сиркх сложил руки в рукава длинной мантии и застыл, разглядывая меня с непроницаемым выражением лица, словно сам Скадо — свысока, отрешенно, с лёгким любопытством. Как за одним из своих творений, которое обрело мнимую свободу воли, но на деле является искрой Великого Духа и лишь трепыхается в своем воплощении, пытаясь что-то доказать.

— Кто считает, что Кейсара ди Мори повинна в смерти наставника Кьестена, пусть сделает шаг вперёд. Кто верит, что в её сердце не было злого намерения, кто верит, что она не виновна, пусть сделает шаг назад, — сказал Эльханан. Его голос был мягким, но он прошёлся по каждому, как сухая кисть по запылённой полке. — Сегодня Четверо богов — через нас — увидят, чьё сердце несёт свет, а чьё — тьму, но мы не судим, мы слушаем, что подскажет наша душа.

Я начала выхватывать взглядом знакомые черты в массе лиц: Ильхас, нахмуренный, будто до сих пор сомневается, Сента де Инес, почти бесстрастная, но с какой-то живой, человеческой внимательностью во взгляде.

Иллиан ди Вар — бледный, как всегда, даже здесь. Предатель! Он не двигался, будто был не частью толпы, а камнем в основании монастыря. Его взгляд скользнул по мне, несущий кару. Он первый отвернулся от императора — но смеет судить меня?!

Кто-то шагнул медленно, тяжело, с поникшей головой. Кто-то резко, как будто знал заранее. Мэй. Я заметила её на склоне, поодаль. Она стояла неподвижно. Потом — сделала шаг назад. Сердце дрогнуло.

Аиша — тоже там, чуть дальше. Она медлила. Очень долго. Она посмотрела в мою сторону — и, покачнувшись, она прошла вперёд. Равенс. Конечно, он тоже сделал шаг. Вперёд. Почти с вызовом, с той своей ухмылкой и обещанием мести за то, что я не выбрала их сторону.

И я стояла, чувствуя, как прямо под пятками сыплется вниз мелкая пыль, как крошатся крошечные камешки, отскакивая от уступа и, не находя опоры, исчезают в тишине. Я не видела этого — не осмеливалась посмотреть вниз, — но слышала. Сухой шелест, едва уловимый, как дыхание смерти, как предупреждение.

А может, это просто ветер цеплялся за края штанин, проверяя: устою или всё-таки шагну? Как будто невидимая сила тянула за лодыжки, холодная и уверенная, шепчущая: "Скажи хоть слово — и полетишь".

В какой-то момент мне показалось, что тех, кто осуждает меня на казнь, становится всё больше и больше, и каждый шаг вперёд толкает меня к обрыву. Неужели они все — заговорщики?

Этот страшный человек с холодными глазами, кто он, если сумел подчинить себе лучших магов и обученных дарханов так, что те готовы подтвердить любую ложь, которую им выдали за правду! И они — те, кто так хорошо должен чувствовать другого — делают лживый выбор!

Многолетние испытания, закрытый веками тайный орден, знания тысячи просветленных предков, собранные в величайшем архиве, сила Четырёх богов — и они все верят тому, кто пришёл со знаменами иного бога, Покровителя, и подчинились его воле?..

Я упрямо стояла на месте, из последних сил сопротивляясь чужой воле и этому страху, бросая вызов и судьбе, и самому императору, которого не пожелала убивать, твёрдой опоры под моими ногами всё меньше, и всё сильнее было желание упасть.

Кажется, остались решающие голоса. Ещё два, один… Сейчас мне виделось, что все уже сделали выбор, и по обе стороны разделились едва ли не поровну. И в тот момент, когда дыхание стало совсем рваным, когда я едва сдерживала судорогу в плечах от этой смеси жара, обиды и жуткой, липкой обречённости, — я наконец нашла снова его.

Бьёрн.

Он стоял, почти в тени, чуть позади Сиркха — но будто бы не с ним. На полшага отстранён, точно просто оказался рядом и вынужден защищать границы Ивварской Империи наперекор всем врагам: и внутренним, и внешним.

Уверена, не потому, что настолько верил в правду императора, а потому, что иначе он просто не мог. Зануда! Невозможный, упрямый дархан, который первый нарушает правила, а потом мечтает защищать их, меня, всех вокруг — от того, что несёт боль.

— Она не виновна, — сказал он, выходя вперёд и привлекая к себе всё внимание.

С той своей интонацией, в которой слышалась ироничная усталость, как будто он уже перечитал всю эту трагедию заранее и всё равно не смог отложить книгу. Потому что героиня — ужасно упрямая… И я бы, наверное, усмехнулась, если бы не тот мерзкий страх, что всё ещё жил в области солнечного сплетения и цепко держал дыхание на коротком поводке, делая вдохи и выдохи рваными и натужными.

Но Бьёрн смотрел спокойно и ровно, как он умеет. Целитель! Что с него взять?! Слёзы подступили к горлу.

Но невозможно склеить весь мир, когда глубокие трещины раскалывают землю под ногами надвое, невозможно оставаться благородным героем, когда ни в одной стране мира нет единственной верной на свете правды — а все мы лишь камешки.

Фигурки на игровом поле Четырёх богов, которые и сейчас наблюдают за нами свысока, с этих огроменных колонн храма, что рвётся крышей в облака и пытается дотянуться до Духа, сотворившего мир.

Бьёрн знал, что я вижу его, что смотрю только на него, и не отвёл взгляда. А я, сжав онемевшие пальцы в кулаки, едва заметно качнулась — не от слабости, скорее от этой неуловимой опоры, которую он мне дал.

Кто-то обернулся, кто-то удивился явному нарушению традиции. Император нахмурился, зато настоятель монастыря ничуть не был удивлен и лишь качнул головой, слушая следующие слова:

— Кейсара ди Мори не виновна, — повторил Бьёрн де Ларс громче и отчётливей. И добавил: — И если вы хотите казни — начинайте с меня. Я первый нарушил Кодекс Дарханов и позволил своим чувствам взять верх, а также не смог уберечь ученицу ди Мори от опасности заговорщиков, чья цель — разрушение и падение во тьму. Но то, что произошло, не её рук дело.

И он встал перед всеми, один против всех, понимая, что теперь огонь заговорщиков пойдёт на него. Кажется, его голос стал одним из решающих. Безумец… Но никогда прежде я не хотела так сильно оказаться с ним рядом, как сейчас, даже если весь Сеттеръянг, настоятель и сам Император осудят меня за это.

— Четверо богов большинством ваших сделали свой выбор, — громко проговорил Эльханан, подавляя шум голосов, загудевших после слов Бьёрна про заговор. — Кейсара ди Мори не виновна в гибели своего наставника Кьестена де Торна — ни умышленно, ни случайно.