Девушка в черно-белом

Должна ли я была готовиться к этому событию? Делать умственные упражнения? Я не знала. Но все, что я сделала, это пошла по улице к Колодцу дураков. Это был последний день фестиваля королей; световое шоу с фонарями позже вечером завершило недельное веселье.

Солнце согрело мою кожу, но под ней все еще поселилось онемение. Номер тринадцать. Я закрыла глаза, пытаясь ослабить хватку на сердце. Чувствовал ли он вину за мою смерть? И это был его способ оправдаться?

На площади установили помост для королевской семьи, но он был пуст. У Максима, вероятно, были дела поважнее, чем смотреть, как люди сходили с ума от королевы и принцессы Симбии. Площадь заполнила толпа; было даже установлено несколько бочек с вином.

Мой взгляд упал на мою мать, которая стояла рядом с рыжеволосой женщиной. Похоже, она сказала несколько прощальных слов, прежде чем подойти ко мне.

Я подозрительно посмотрела на женщину.

— Это что...

— Да.

— Почему ты разговариваешь с женщиной, которая спит с Клинтоном, и с той, которую ты называешь шлюхой?

Она пожала плечами.

— Мне понравилось ее платье, и я хотела узнать, какая модистка его сшила.

Я покачала головой, выдыхая сухое веселье. Этот город начинал казаться мне слишком маленьким.

Оглядев окрестности, я поняла, что дураков оказалось больше, чем я думала. Я была уверена, что все мы считали себя особенными. Что мы оставались в здравом уме, заглядывая в Колодец Дураков. Это была единственная причина, по которой образовалась очередь из людей, которые, я была уверена, приезжали со всего мира в поисках того, что они хотели знать больше всего.

Однако что бы это могло быть такого, что заставило бы кого-то рисковать своей жизнью, чтобы узнать ответ? Возможно, моя проблема была не такой оригинальной, как я всегда думала.

Магистрат взошел на помост, и, конечно же, его взгляд встретился с моим. Он нахмурился, и я улыбнулась, слегка помахав ему рукой. Его челюсть дернулась, но затем он сделал самый слабый взмах, который я когда-либо видела со свитком в руке. Меня охватило некоторое веселье.

— О, спасибо Алирии, — услышала я голос маленького мальчика, когда несколько человек расступились в толпе.

Генри лавировал между ними, пока не встал перед моей матерью и мной.

— Я знал, что ты слишком хороша, чтобы позволить этому старому козлу повесить себя. Хотя, конечно, позволила ему вытянуть это. Я старался держаться подальше от неприятностей, и вот мне почти что приходится спасать тебя.

Я рассмеялась.

— Я действительно не верю, что ты вдруг отказался от своих старых привычек.

Он приподнял бровь.

— Почему это?

Я повернула голову, взглянув на Ташу, которая стояла на цыпочках в дюйме от кошелька какого-то мужчины с решительным блеском в глазах.

Генри нахмурился.

— Таш самостоятельная. Она на меня не работает.

— Верно. Что бы она сделала со всеми этими деньгами? Купил бананов? — сухо спросила я, как только Таша подошла к нам и сунула Генри в руку кошелек с монетами.

Обезьяна бросила на меня злобный взгляд, как будто я только что оскорбила ее своей стереотипной шуткой.

Моя мать ковыряла ногти, пока Генри, нахмурившись, разглядывал ее.

— Она похожа на тебя, — сказал он мне.

— Я ее мать, — сухо ответила Рейна.

— Ну, ты молодец, что чуть не повесила ее, не так ли?

Моя мать вскинула голову, оглядывая Генри, прежде чем перевести взгляд на меня.

— Почему мы разговариваем с крестьянскими мальчиками?

Взгляд Генри опасно сузился.

— Перед тобой честолюбивый Титан, мама.

Она фыркнула.

— Я просто не уверена, почему он хочет им стать, — добавила я.

— У титанов есть цель, — хвастался он. — И им всегда достаются все женщины.

Веселье и неверие нахлынули на меня при виде этого маленького мальчика — мужчины.

— Мужчины, — пробормотала моя мать. — Они начинают молодыми, не так ли?

— О, нет. Мне нужно идти. Мама всего лишь послала меня за молоком, но я отвлекся.

— Молоко приносят только по утрам, Генри.

— Я знаю, — сказал он. — Я сказал, что отвлекся, не так ли?

Было семь часов вечера. У меня вырвался смешок.

— Да, я бы определенно поспешила сейчас, пока она не забеспокоилась.

Моя мать вздохнула, когда он ушел.

— Я так рада, что у меня не было мальчика.

Я недоверчиво выдохнула.

— Начнем с того, что не ты меня растила, мама.

Она только нахмурилась, прежде чем повернуться, чтобы поговорить с женщиной, которую, должно быть, знала на этом собрании. Вероятно, у Клинтона был роман с какой-то другой женщиной.

Судья закончил свою речь, и я увидела, как первый мужчина шагнул вперед, взялся за края колодца и заглянул внутрь. Прошло несколько секунд, а затем он сделал шаг назад, вглядываясь в толпу, прежде чем ушел. Ну, я догадалась, что ожидала чего-то другого. Он выглядел ошеломленным, но в порядке…

Он успел добежать до конца улицы, прежде чем раздались крики.

Мой желудок сжался, и я заметила, что некоторые люди выходили из очереди. Но некоторые все еще были настроены решительно. Один за другим они подходили и заглядывали внутрь, некоторые из них после этого падали на колени, держась за головы. Некоторые шли по улице. Но ни один, казалось, не сохранил своего здравомыслия.

Я быстро теряла свою храбрость. Она утекала с каждым человеком, который выходил вперед. Очередь затихала, и меня покрывала тонкая струйка пота.

Я так много напортачила в своей жизни. Собиралась ли я отказаться от этого? Собиралась ли я стать продуктом своего имени?

Мое сердце билось так сильно, что я могла слышать его, но прежде чем успела передумать, я шагнула вперед. Я подавила свой страх, подходя все ближе и ближе. Моя мать что-то говорила, но все, что я могла слышать, — это легкий ветерок и звон в ушах.

Я не останавливалась, пока мои руки не коснулись прохладного камня колодца, и мое отражение не взглянуло на меня.

Вода была такой спокойной, ни малейшего движения. Мое изображение смотрело на меня; она была темноглазой, молодой, глупой. Она даже не была человеком, хотя и знала, как совершать человеческие ошибки.

Я была всего лишь ребенком, занималась домашними делами и улыбалась своей бабушке.

Я была немного старше, когда переходила ручей у соседей.

Я была еще старше, улыбалась мальчику с противоположной скамьи на мессе и решала, что, возможно, они все-таки не такие уж мерзкие.

Мне было восемнадцать, я смотрела на звезды и чувствовала себя более не в своей тарелке, чем когда-либо прежде. Хотя дело было не в месте, не в городе — дело было в моей коже.

Мне было двадцать, и за моей спиной стоял затененный Титан.

До сих пор, когда я стояла здесь, образ меня, смотрящего на это очень хорошо.

До завтра.

Закрой мои глаза. Закрой мои глаза.

Чтобы . . .

Мои легкие сжались.

Пожалуйста, остановись.

— Пожалуйста, остановись, — передразнил колодец.

За мое будущее. За тьму.

— Загляни в тот колодец ...— донеслось до меня.

Я крепко зажмурилась, отгоняя образы, но они все еще крутились в моем сознании. Звук тикающих часов в моих ушах.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Я оттолкнулась от колодца, сделав глубокий вдох.

Гнев, разочарование — все это захлестнуло меня и выплеснулось слезами по моим щекам. Я подняла глаза и увидела, что толпа нерешительно наблюдала за мной.

Я пошла прочь, вниз по улице.

Я не кричала.

Я ушла, зная, что ждало меня в будущем, и знала, что я не могла его изменить. Что путь, по которому я шла, уже проложен у меня под ногами, и я не могла пойти по другому.

Когда церковный колокол прозвенел восемь раз, я едва узнала его до самого последнего.

Моя точка зрения изменилась после того, как я заглянула в тот колодец. И я поняла, что мне нечего терять. Не тогда, когда я могла видеть свое будущее прямо перед глазами. Темнота. Одиночество.

Я решительно направилась в сторону северных доков, но с непоколебимым чувством беспокойства. Может, мне и было нечего терять, но это не означало, что я не боялась отказа.

Волна жары спадала, легкий ветерок уносил более высокую температуру прочь, и я сделала глубокий вдох, успокаивая свое беспокойство.

Солнце опускалось за океан, силуэты кораблей плыли по воде. Я шла по докам к кораблю "Титан" в северной гавани, пытаясь найти фигуру Уэстона среди матросов, загружающих корабль.

Я замерла, мое сердце бешено заколотилось, когда я увидела, как он спускался по трапу корабля в зону погрузки. Словно почувствовав мой взгляд, он метнул его в мою сторону.

На нем была кожаная куртка западного образца, и от этого на сердце у меня стало тяжело. Я понятия не имела, как сюда попала, но попала. Что такого было в этом человеке? Почему я не могла просто забыть его? Я не знала. Но это не имело значения, потому что этого не происходило.

Я знала, что "Долго и счастливо" не было, независимо от того, как развивалась история моей бабушки. Но я не могла позволить словам, которые я так и не произнесла, преследовать меня вечно.

Как ты вообще начала говорить мужчине о своих чувствах, мужчине, который, как ты знала, никогда ни с кем не делился этими словами и, вероятно, никогда не сказал бы? Как мне удалось бы сохранить свою гордость и признать это? И тогда меня осенило: у меня всегда будет моя гордость.

В тот момент я поняла, что храбрость и честность в долгосрочной перспективе гораздо важнее, чем гордость.

Я подавила все свои опасения и направилась к нему. Он остановился и только смотрел на меня тяжелым взглядом. Было немного темно, но он был достаточно заинтересован, чтобы остаться на месте.

Мое сердце так сильно билось в груди, когда я подошла к нему. Я подняла глаза, на мгновение встретившись с ним взглядом. Было несправедливо, что он был единственным мужчиной, которого я не хотела желать — даже не могла иметь, — и в то же время единственным, кто заставлял меня чувствовать себя живой.

Острая боль пронзила мою грудь. После сегодняшней ночи я больше никогда его не увидела бы.

Я стояла перед ним, число тринадцать заслоняло пространство между нами, а матросы окружали нас. Это было не то место, где я хотела это сделать, но, похоже, у меня не было другого выбора.

— Ты не должен был этого делать, — тихо сказала я.

Его глаза слегка сузились.

— Я был у тебя в долгу. Я заплатил.

Это была причина, по которой он сделал это тогда? Чтобы снять с себя вину? Потому что он чувствовал себя в долгу передо мной?

Я почти отступила, моя гордость подкрадывалась ко мне, желая оборвать свои слова прежде, чем я смогла обнажиться еще больше.

— Уэстон... — выдохнула я.

Он покачал головой, на его лице отразилось волнение, прежде чем стер его ладонью.

— Каламити, давай не будем затягивать, ладно? Я оказал тебе услугу. Теперь мы квиты?

Квиты...? Я догадывалась, что давно не думала об этом в таких терминах. Или поняла, что это все, что было между нами. По крайней мере, он в это верил. Я покачала головой, мои мысли путались.

— Да, я думаю, мы квиты.

Его взгляд остановился на мне на пару мгновений, прежде чем он повернулся спиной, чтобы уйти.

Мой желудок скрутило, нервы разошлись по телу, но я должна была это сделать. Должна.

— Уэстон, подожди.

Когда он остановился и обернулся, его взгляд был темным, разъяренным. Но я шагнула к нему, встав на цыпочки и обвив руками его шею. Я не думала, что когда-нибудь обнимала его, и в этом было что-то настолько успокаивающее, что мне не хотелось отпускать. Он напрягся, как будто я застала его врасплох, но его руки не поднялись, чтобы обнять меня в ответ.

Мое сердце билось так сильно, что я знала, он чувствовал это у себя в груди. И моряки, которые замедлили свои движения, наблюдая за нами, сделали это одной из самых трудных вещей, которые я когда-либо делал.

— Мне нужно кое-что сказать, — прошептала я ему в шею.

Он не ответил, только смотрел прямо перед собой, пока я обнимала его, когда вокруг нас было слишком много глаз. Я знала, как это выглядело: что я влюбленная горничная, а он всего лишь пытался вежливо отказать мне, но мне вдруг стало все равно, что подумала бы кучка моряков. Они направлялись к Элиан. Скорее всего, я никогда их больше не увидела.

Я сделала глубокий вдох, готовясь к этому.

— Я просто хотела пожелать тебе удачной поездки, — сердитый, полный отвращения звук сорвался с его губ, и я с трудом сглотнула, прежде чем закончить. — И я надеюсь, ты найдешь все, что ищешь...

— Каламити, прекрати, — мрачно сказал он, убирая мои руки от себя.

— Просто дай мне закончить!

— Ты превращаешь это в гребаное драматическое шоу, которое мне не нужно.

Он снова повернулся ко мне спиной.

Мое разочарование нарастало, прежде чем лопнуть.

— Вы самый высокомерный, глупый, упрямый человек, которого я когда-либо встречала, милорд!

Он замер, как и все моряки, воздух полностью застыл. Он постоял немного, повернувшись ко мне спиной, прежде чем тихо спросил:

— Что ты только что сказала?

Я сглотнула, взглянув на матросов, которые сейчас только наблюдали за нами, не занимаясь своей работой.

— Я сказала, ты самый глупый человек, которого я когда-либо встречала.

Он, наконец, обернулся, его пристальный взгляд встретился с моим.

— Это не то, что ты сказала.

Моя нерешительность была настолько сильной, что я чуть не задохнулась. Хотел ли он вручить мне нож, чтобы я вспорола себе грудь у него на глазах?

— Да, это так.

Он медленно подошел ко мне, мое сердце билось в такт каждому его шагу, пока он не встал прямо передо мной.

— Что. Ты. Сейчас. Сказала?

Я подавила свою неуверенность, обретя решимость, которая была у меня раньше. Просто было намного легче сказать себе, что ты можешь что-то сделать, чем на самом деле это делать.

Теперь, когда он смотрел мне в глаза, это было сложнее, и поэтому я сделала шаг ближе, положила руки на его куртку и обвила ими его шею.

Встав на цыпочки, я сказала:

— Ты самый высокомерный. Глупый. Упрямый. Человек. Которого я когда-либо встречала, — прежде чем наклонилась ближе и прошептала: — Милорд.