Это лишь игра - 2

23. Герман

Спустя трое суток

— Проходи, — Леонтьев распахивает передо мной дверь кабинета и пропускает вперед.

В его кабинете я второй раз. И опять — по личному приглашению «поговорить с глазу на глаз».

Первый раз, когда состоялось наше личное знакомство, закончился угрозами и требованием оставить его дочь в покое. Сегодня, чувствую, риторика будет кардинально иной.

Хотя три дня назад он из меня чуть душу не вытряхнул.

Ему тогда позвонили из больницы, сообщили, что я привез Вику с передозом. На тот момент она еще была в реанимации, без сознания, и я ждал в больничном коридоре новостей. И вдруг ворвался Леонтьев, обезумевший от страха и ярости, и с ходу набросился на меня.

Вцепился в ворот джемпера, припер к стене и зашипел в лицо:

— Тварь! Ублюдок! Что ты с ней сделал?! Ты дал ей наркотики? Ты?! Конечно же, ты! Доченька моя… глупенькая… Говорил же ей, с каким дерьмом она связалась… Но она не слушала, не верила, выгораживала тебя постоянно… А ты… ты, сволочь, еще ой как пожалеешь! Ты у меня сядешь и не выйдешь… Кровью своей умоешься…

Лицо его побагровело, на лбу вздулась синяя узловатая вена, на губах собрались пеной слюни.

За его спиной маячил какой-то тип в медицинской форме и робко просил успокоиться. А вот его верного телохранителя, без которого Леонтьев из дома не выходит, не было. Видимо, он так спешил после звонка, что забыл о личной безопасности. На самом деле в ту минуту мне его было даже жаль.

Я молча, с непроницаемой миной, выслушал всю эту тираду, убрал его руки от своего горла и пошел к выходу.

— Молись, гнида, чтобы она скорее пришла в себя! — кричал он мне в спину, пока я шел к двери. — И не думай даже прятаться. Из-под земли…

Я уже покинул отделение, а он всё голосил…

Из больницы я поехал к отцу. Но про Вику рассказал ему только спустя пару дней. К тому времени она уже пришла в себя.

Отец сначала, конечно, изумился. Несколько раз переспросил.

— Она что, наркоманка?! Ты серьезно? Это не вброс? Сам видел? Это что же получается — дочь губернатора, так рьяно выступающего за семейные ценности, наркоманка?!

— Не знаю. Не думаю. Я, конечно, плохо представляю себе наркоманов и их образ жизни, но Вика, бывало, сутки напролет находилась рядом со мной. Неотлучно. Так что даже физически она не могла что-то принять, тем более где-то это "что-то" достать… Может, время от времени она и пробовала. Подруга ее вообще утверждает, что впервые.

Про Викино пристрастие к вину я уж не стал упоминать.

— Да плевать! К черту нужна такая чума. Детей нормальных она тебе не родит, а даже если и родит, будет потом как твоя мамаша. Однако я не ожидал… — хохотнул отец. — Никак не ожидал такого поворота. Эта Вика такой миленькой казалась. Слушай, Герман, так это ж козырь! У Леонтьева выборы на носу, он там такую программу задвигает, а у самого дочка чуть кони не двинула от передоза. Ты, надеюсь, заснял ее в таком виде?

— Конечно, нет, — воззрился на него я тоже с удивлением.

— Это зря, — досадливо причмокнул отец.

— Она там лежала умирала, а я бы ее стоял снимал, ты так себе это представляешь?

Отец лишь хмыкнул.

— Хотя… снимал или не снимал, Леонтьев-то этого не знает, так? Он думает, что сейчас быстро заметет все следы. И в больнице наверняка всех уже подкупил и рты заткнул, чтобы, не дай бог, не всплыло, с чем туда его дочь загремела. И шарашку ту, где она упоролась, скорее всего, уже перетряхнули и всех прижучили, а тут ты… То есть мы… — вдохновился отец. — Сейчас немного переждем, все уляжется, и можно ему предъявить…

— Ничего предъявлять я не буду. И ты не будешь. И вообще про это молчи.

— Почему? Да ты чего, Герман? Это ж такой шанс… такой компромат на нашего чистюлю и борца за нравственность.

Отцу невозможно объяснить, что у меня не получается относиться к Вике как прежде, когда я только-только всё это затеял. Тогда я ее даже не воспринимал как человека. Просто средство для достижения цели. Ничего личного. Даже секс между нами был чистой механикой. Но сейчас всё не так. Как бы она меня ни раздражала, ни бесила, а порой и ни отвращала, но она живая. И, в общем-то, ни мне, ни отцу ничего дурного не сделала. Мне ее жалко, и отмахнуться от этого чувства не выходит.

Но для отца это не аргумент, естественно.

— Да какой это компромат? — поморщился я. — Это же не сам Леонтьев там валялся с передозом. Да и вообще — это мелко. Леонтьев, конечно, и сам так же думает, мол, это стыд-позор и конец репутации. И надо это любыми способами скрыть. Но на самом деле такое ему никак не навредит, максимум — слегка потреплет нервы. Более того, этот эпизод вообще можно обернуть в его пользу при грамотной подаче. Изобразить на публике отцовское горе, показать, как он борется за жизнь любимой дочери, попавшей под дурное влияние. Так он только станет ближе и понятнее народу. Для них он уже будет не зажравшийся чинуша, у которого не жизнь, а сказка, а обычный человек с такими же проблемы, как у всех. А народ у нас жалеть любит. Так что нет, сливать Вику — это не вариант, если ты хочешь с ним расправиться, а не просто подразнить.

— Ну да, ты прав… — приуныв, согласился отец. — Только я уже и не надеюсь, что его можно прижучить… Слишком уж осторожный, этот сукин сын. И связи такие сплел, что не подберешься к нему… Явницкий утверждает, что он государственные земли продает, а деньги — в карман. Не сам продает, разумеется, а через подставных лиц. Там целая схема. Его дружок, прокурор области, тоже в доле, ну и не только он, еще там люди… Но доказательств нет, по документам, естественно, всё чисто. Дима там по своим каналам как-то пытался. Бесполезно. Все, кто хоть что-то знает, молчат. Оно и понятно. Кому надо рисковать? Когда можно и самому навариться…

— Что-нибудь придумаем.

— Ну а что тут придумаешь? Нет, Герман, ты у меня, конечно, мозг, но… он же тебя на пушечный выстрел к себе не подпускает. Вот если бы он тебе доверять начал, но это уже из области фантастики. Он не такой дурак, как ты думаешь…

Я не стал с отцом спорить. Не стал ему рассказывать раньше времени о том, что уже подготовил всю почву, чтобы приручить Леонтьева. Не стал говорить, что про эти махинации с землей догадался и сам.

И что бы отец ни говорил, а Леонтьев все-таки тупой и предсказуемый. Чтобы нажиться — пошел проторенной дорожкой. Никаких новых сложных схем, никакого творчества. Как и многие чиновники он потихоньку сливает казенные земли.

И понять это было несложно. Ведь если территория бывшего дома отдыха или часть заповедника вдруг отходит частному лицу, то явно без участия губернатора тут не обошлось. И это только то, что на поверхности.

Но отец прав — догадки к делу не пришьешь. Надо было копнуть глубже, довести до конца то, что начал, но… потом я встретил Лену… Ну и всё как-то отошло на задний план. Да вообще на всё забил, обо всем забыл.

— А теперь и вовсе глухо, — продолжал сокрушаться отец. — Вика была единственной цепочкой к нему и то не вышло, а теперь…

— А теперь он сочтет, что я его дочь спас. Как только узнает, как всё произошло. Это еще не доверие, конечно, но уже хоть что-то…

А на следующий день Леонтьев позвонил мне сам. Пригласил к себе домой.

И вот я здесь, в его кабинете, созерцаю высокие стеллажи с книгами вдоль стен, массивный стол под старину, ну и самого Леонтьева. Сейчас он выглядит иначе, чем три дня назад, в больнице. Он нервничает и смущается. Прячет взгляд и не знает, куда деть руки. Видимо, он уже всё выяснил и теперь ему неловко.

— Присаживайся, Герман, — кивает он в кресло напротив своего стола. — Ты, наверное, знаешь, зачем я тебя позвал.

— Понятия не имею, — не подаю я виду.

Он тяжело вздыхает.

— Я был не прав на твой счет. Я знаю, что… эх, черт… Вика одна туда зачем-то потащилась… какие-то ее друзья, оказывается, еще со школы… Я знаю, что если бы не ты, то она бы… я даже подумать об этом боюсь. В любом случае, извини и… спасибо тебе.

— Да не стоит.

— Герман, а ты знал, что у нее… такие проблемы? Она утверждает, что это был единственный раз… Это так? Или, может, ее в клинику специальную поместить?

Я пожимаю плечами. Не то чтобы мне было все равно, нет, я искренне рад, что Вика жива и относительно здорова, но про ее будущее даже думать сейчас не хочу.

— Но я тебя не только за этим позвал. Мы с тобой плохо начали… признаю, что я даже не старался как-то наладить с тобой отношения, просто ждал, когда Вика наиграется… в смысле, я другое хотел сказать… перебесится… Но теперь я готов… готов относиться к тебе как к члену нашей семьи… Вот.

Я предполагал, конечно, что Леонтьев сменит гнев на милость, если узнает, как всё на самом деле было, но такого не ожидал.

— Спасибо, — говорю ему, слегка оторопев.

— Ты что! Это тебе спасибо. Ты же спас мою девочку… Я перед тобой в долгу. Дурочка она, конечно… Вместе будем за нее бороться, да? Я знаю, что ты парень умный, серьезный, без всякой этой дури в башке, как мои… Жаль, я раньше это не оценил. Ну, ничего. Еще не поздно. Только… у меня к тебе просьба… про этот случай… никто не должен не знать. В больнице будут молчать. И с ее этими проклятыми дружками и подружками мы разобрались… Ты тоже не распространяйся, ладно? А то если это всплывет… не отмоешься же потом.

— Даже и не думал, — заверяю его.

— Вот и замечательно, — выдавливает из себя улыбку Леонтьев. — И конечно, забудь все, что я тебе там, в больнице, наговорил. Считай, я был не в себе. Ты навести ее, она будет рада.

— Хорошо. Я могу идти? — спрашиваю его.

— Да ты что как не родной? Все-таки обиделся? — подскакивает Леонтьев. — Ну пойми ты, я просто перепугался, дочь же…

— Я все понимаю.

— Тогда можешь жить и здесь, пока Вика в больнице. Как раньше.

— Да нет, спасибо.

От такой резкой перемены мне как-то тоже не по себе. Когда Леонтьев смотрел на меня как на врага, было проще.

— Ну хотя бы на обед останься! Славка как раз тут… Тоже, паршивец, на какую-то гулянку опять собрался. К какой-то девке сомнительной. А я теперь после Вики боюсь… а вдруг он тоже?