Это лишь игра - 2

36. Лена

В машине тепло, комфортно, тихо играет музыка. Я расслабляюсь и незаметно засыпаю. А потом вдруг откуда-то сбоку раздается чей-то крик, и я вздрагиваю. Резко выпрямляюсь и кручу головой, не понимая, где я, что происходит. Но вижу Германа рядом и сразу успокаиваюсь.

Да, точно, мы же ехали из Листвянки и это его машина.

Он сидит, откинувшись в кресле и заложив руки за голову, и наблюдает за мной. В темноте, разбавленной лишь светом фонарей, я почти не вижу его лица, только очертания, а еще блеск глаз. Но все равно чувствую на себе его взгляд.

Осматриваюсь и понимаю, что мы во дворе моего дома. Значит, уже приехали? А я и не заметила…

При этом ни в одном из окон не горит свет. Выходит, уже очень поздно. Откуда-то опять доносятся крики, те же, что напугали меня со сна. Судя по звукам, это просто какая-то пьяная компания ни то ссорится, ни то мирится, нарушая ночной покой города.

Замечаю, что сверху на меня накинут пиджак Германа. Вот почему мне так пахнет его парфюмом прямо под носом.

— Ой, я уснула, похоже… А долго я спала?

— Почти три часа, — отвечает Герман.

— Ужас какой… — охаю я, передавая ему пиджак. — Что же ты меня не разбудил?

— Ты так сладко спала. Жалко было…

— Нет, надо было, конечно, разбудить… — смущенно бормочу я. — Мне так неудобно.

Мне правда очень неловко. Вдруг я всхрапнула нечаянно? Или еще что… Ой, лучше об этом даже не думать. Да еще Германа задержала, а он ведь такой занятой человек. И там его ждут…

— Брось. Что тут неудобного?

— Ну, у тебя же дела… куда-то надо было… к Леонтьеву…

— Мне никуда не надо было, а Леонтьев подождет.

— Ну все равно… ты столько времени впустую потерял.

— Почему впустую? — он поворачивается полубоком и придвигается ко мне. — Я тобой любовался…

Его голос едва уловимо меняется, словно он говорит, сдерживая улыбку.

— И мне было очень приятно. Ты во сне такая трогательная и беззащитная, как ребенок… и так забавно причмокиваешь, когда спишь… и так сладко пахнешь…

Я чувствую, что густо краснею. Хорошо хоть темно, и он не видит этого. Его губы касаются моего виска, и меня тут же осыпает мурашками…

— Герман, пожалуйста, не надо… — шепчу я, отклоняясь к окну, пока еще могу себя контролировать.

— Не надоело тебе с собой бороться?

Он, может, и отодвинулся, но лишь совсем чуть-чуть. Я все равно ощущаю его дыхание, и каждый выдох словно электрический разряд по коже.

— Пойми, я по-другому не могу, — отвечаю и сама слышу, как подрагивает собственный голос. — Мы чудесно провели с тобой сегодняшний день. Волшебно просто… Спасибо тебе, правда спасибо. Но всё это было неправильно. Нехорошо. Да вообще подло с моей стороны.

— Не драматизируй, Леночка. Не надо жалеть ни о чем, если тебе было хорошо, а уж тем более — если было волшебно. В другой раз…

— Нет! Герман, нет. Не будет больше никакого другого раза. Ты, по-моему, забыл, что мы оба не свободны. У меня Антон, у тебя… Да, я помню, ты говорил, что порвешь с Викой. Но пока ты всё еще с ней, ты живешь там… ты — часть их семьи, их мира, — быстро распаляюсь я. — Тебе вон ее отец звонит, сынком называет…

Я осекаюсь. Черт, так глупо выдала, что подслушивала его разговор с Леонтьевым. Ой, да и пусть. Однако продолжаю уже совсем не так уверенно.

— То, что мы делали… это называется измена. И любовь не является для нее оправданием.

— А перед кем ты собралась оправдываться, Леночка? — насмешливо спрашивает Герман.

— Хотя бы перед собой. Хорошо, что мы не зашли еще дальше. Иначе… не знаю… я не смогла бы себе такое простить… Да мне и так от самой себя противно…

— Почему тебе противно? Потому что полдня была счастлива?

Он злится, что ли? И я почему-то сразу теряю весь запал.

— Жаль, что ты меня не понимаешь, — говорю тихо.

Герман отодвигается, поднимает спинку кресла, садится прямо, а мне вдруг от этого становится грустно. Ну не дурдом ли? Куда уж ему меня понять, если даже я сама себя не очень-то понимаю.

Сложив руки на руль, Герман минуту-другую сидит молча, глядя перед собой в ночь. Потом, вздохнув, говорит:

— Почему не понимаю? Понимаю. Я тебя все-таки неплохо изучил. — Голос его теперь звучит устало. — Только и ты меня пойми. Я не хочу потерять тебя снова. Ты нужна мне. Сколько б ты ни упиралась, ни цеплялась за эти свои «должна и обязана», я все равно не отступлю.

— Но я не оставлю Антона… — качаю я головой. — Герман, пожалуйста, не надо. Ничего у нас не будет больше, извини.

— Я это уже слышал. Когда мы в прошлый раз с тобой целовались… в твоем подъезде, — усмехается он.

Все-таки хорошо, что темно и ему не видно моего лица.

— Мне пора. Спасибо и… пока. — Я торопливо открываю дверцу.

— Кстати, а что ты мне хотела рассказать? — спрашивает вдруг Герман. — Перед тем, как позвонил Леонтьев.

— Что? А-а… лучше потом… в другой раз… поздно уже… мне правда пора.

— Вот видишь — ты уже и сама признаешь, что будет другой раз.

Я осторожно открываю дверь, разуваюсь, прохожу на цыпочках в комнату, стараясь не шуметь. Не хочу разбудить бабушку.

В темноте раздеваюсь, затем достаю из сумки телефон, чтобы поставить будильник, но он, оказывается, полностью разряжен. На ощупь подключаю его к зарядке, и спустя полминуты одно за другим прилетают десятка два смс-ок, не меньше. Этот абонент звонил…

Просматриваю их с тревогой, внезапно сжавшей сердце. Почти все от Юльки и парочка от Антона. Звонки от Антона меня сейчас не очень беспокоят, а вот от Юльки… Не дай бог, что-то еще случилось!

Дурное предчувствие поднимается как тошнота к самому горлу.

Проверяю мессенджер, но там лишь одно-единственное сообщение от Юльки, из которого ничего не ясно.

«Лена, ты где? Позвони как сможешь!».

Порываюсь тут же звонить, но спохватываюсь, что сейчас слишком поздно — третий час. Но и ждать до утра невыносимо. Пишу ей ответ:

«Прости, телефон сел. Что случилось?».

Но мое сообщение так и остается непрочитанным, отчего я пугаюсь еще больше. А заодно вспоминаю звонок Леонтьева. Неужели этот урод, его сын, вытворил что-то еще?

До рассвета я ворочаюсь без сна. На душе тяжело и тревожно. Я маюсь, тороплю время. Скорее бы утро! Хоть что-то узнать… Раз за разом проверяю мессенджер. Ничего.

Может, Юлька, конечно, спит, ночь ведь. Потому и не отвечает. Но страх не утихает. Воображение рисует картины одна хуже другой. И к утру я едва не схожу с ума.

Бабушка просыпается за полчаса до моего будильника, и я, заслышав шум, сразу же вскакиваю. Высовываюсь из своего закутка.

Она сидит в ночной рубашке на кровати, зевает, потирает шею. Но, увидев меня, испуганно вздрагивает.

— Ой! Леночка… Ты здесь? Ты вернулась? А когда?

— Ночью, ты уже спала.

— А Юля там осталась?

— Где там? — не понимаю я.

— Ну как? — смотрит она озадаченно. — Там, в Листвянке… Или она что, не приехала к тебе? А собиралась…

— Ничего не понимаю. Юля сюда к нам приходила?

— Да, прибежала вчера вечером как заполошная. Будто за ней черти гнались. Тебя спрашивала. Мне кажется, у нее что-то случилось. Она была прямо сама не своя, какая-то напуганная или взволнованная. Пила… я ей воды дала… а у самой руки ходуном, стакан удержать не могла. Выронила, давай осколки собирать, извиняться… А я ей: "Да ерунда какая". Смотрю — а ее трясет, бедную. Потом вообще тут разрыдалась. Но ничего толком не объяснила, я спрашивала. Отпускать ее не хотела… Но ей ты зачем-то была нужна. Срочно. Ну я и сказала, что ты после школы сразу поехала к Антону. Она, вроде, к тебе туда помчалась. На такси… И что, не доехала?

— Я не знаю… — выдавливаю из себя севшим голосом, чувствуя, как внутри все леденеет. — Меня там не было.

— Разве ты не к Антону вчера поехала? — удивляется бабушка. — Ты же сказала, что в Листвянке…

И я вспоминаю, что бабушка действительно звонила еще днем, когда мы с Германом только-только приехали. Как обычно спрашивала, где я, как я, когда домой вернусь. А Юлька, видимо, прибежала позже, когда у меня уже телефон отключился. Господи, что же произошло?

— Я… меня не было вчера у Антона, — говорю я глухо, отводя взгляд. Стыд жжет лицо.

— А… а у кого ты была?

Помедлив, я все же признаюсь:

— Я была с Германом.