Это лишь игра - 2

55. Лена

Возле здания суда какое-то нездоровое оживление. Или это я всё так остро воспринимаю. Парковка запружена машинами. На крыльце толпятся люди. Стайки журналистов приготовились и ждут, а к ним у меня теперь вообще никакого доверия.

Я стою чуть поодаль. Время еще есть. Я пришла слишком рано. Боялась опоздать. А теперь просто боюсь. Да так сильно, что внутри не утихает дрожь, а по спине струится холодный пот. Даже ладони взмокли. Кажется, вот-вот грохнусь в обморок, что, в общем-то, немудрено с таким дефицитом сна, как у меня. Сегодня ночью ни на секунду глаз не сомкнула. Хотя напилась бабушкиных капель. Да и всю последнюю неделю нормально не спала.

Как же мне не хватает Германа. Как быстро и сильно я к нему привязалась. Как же невыносимо я теперь по нему тоскую…

Сегодня увижу его первый раз с того дня, как приезжала Вика. И это тоже изрядно добавляет нервного волнения. Я сейчас как натянутая струна, и когда звонит телефон, аж вздрагиваю.

Это Олеся Владимировна.

— Лена, ты где? Я приехала…

Я оглядываюсь. И действительно, она торопливо, короткими пробежками приближается со стороны автобусной остановки.

Эти дни она не оставляла меня, всячески поддерживала, хотя и зудела время от времени: «Я же говорила». Но натыкалась на мой взгляд и смолкала: «Ладно всё, прости, не буду». Я просила её вообще не заикаться о Германе. Но иногда, видимо, прорывалось.

Олеся Владимировна замечает меня, подходит и останавливается рядом. Она вообще могла бы не приходить, суд закрытый, она в нем не участвует. Но пришла. Я благодарно улыбаюсь ей. Мне и правда с ее приходом становится как-то легче морально.

— Ой, думала опоздаю, — частит она. — Игорь сегодня работает, не смог подвезти. Пришлось на маршрутку идти. Ждала, наверное, полчаса… Ну что? Никого еще нет? Юлия еще не приехала? А ты как? Сильно волнуешься? — обеспокоенно заглядывает мне в глаза. — Выглядишь что-то неважно. Не заболела? Осунулась вся… бледная такая… Ты хоть спала немного? Ну нельзя же так! А ела?

Вдруг вижу, как на парковку медленно въезжает одна за другой три черные иномарки. Наверняка это Леонтьев со своей семьей. И точно — они. Сам губернатор, его сын, Вика… Сердце, вздрогнув, сжимается. Вместе с ними приехал и Герман…

— Заявился, подлец, — шипит Олеся Владимировна, глядя на него.

Журналисты сразу же устремляются к ним навстречу. Но охрана Леонтьева окружает его и всех, кто с ним, кольцом, никого к ним не подпуская даже близко.

— Я не смогу… — вырывается у меня.

— Сможешь! — уверенно заявляет Олеся Владимировна. — Я тебя знаю. Ты справишься. Я в тебя верю.

Вскоре приезжает Юлька. Олеся Владимировна окидывает ее с головы до ног и неодобрительно качает головой:

— Юль, ну ты могла бы как-то скромнее выглядеть…

Юлька оглядывает себя.

— Куда скромнее-то? Юбку в пол и хиджаб? — издает она смешок. Но я вижу — Орлова тоже нервничает.

— Ну хотя бы помаду красную сотри.

Но Юлька от нее только отмахивается.

Мы втроем подходим к зданию суда, и тут Юльку замечают. Сначала некоторые просто оглядываются на нее и кивают, мол, вон она. Орлова, конечно, это тоже видит, но шагает, задрав подбородок, типа ей плевать. А затем какой-то парень из толпы выкрикивает:

— Такую шкуру только драть во все дыры.

Похабную реплику сопровождает смех его дружков. Юлька и бровью не ведет, будто не слышит эту гадость, но едва мы заходим в холл, сразу как-то сникает. Достает из сумочки платок и вытирает помаду, а волосы собирает хвост.

— Что? Так лучше? Достаточно скромно? — спрашивает с надрывом у Олеси Владимировны.

— Не обращай внимания на идиотов, — говорит она с сочувствием, а потом снова замечает Германа. Я-то его увидела сразу же, как только мы вошли в здание, но не подала виду.

Он стоит чуть в стороне, у металлодетектора, через который пропускают по одному. Мужчина перед ним долго не мог пройти — все время срабатывал сигнал. Из-за этого образовалась небольшая заминка.

А теперь и Герман как раз выкладывает из карманов ключи и что-то еще. Я поглядываю в его сторону украдкой. Приказываю себе не смотреть на него вообще, и так слишком очевидно, что я нервничаю, но взгляд то и дело притягивается сам. А как только его увидели Олеся Владимировна и Юлька, к лицу тотчас к лицу приливает кровь. И я прямо чувствую, как краснею. Идиотизм.

А затем, к моему ужасу, Олеся Владимировна вдруг устремляется Герману.

— Подонок! — выплевывает она ему в спину. — Мерзавец!

Я спешу за ней следом. Пылая, тяну ее за локоть обратно, прошу прекратить. Спасибо хоть она не кричит на весь холл, а то я бы сгорела от стыда, но все равно ее слышит пристав и делает замечание:

— Соблюдайте порядок!

Герман же оборачивается и, смерив ее абсолютно равнодушным взглядом, произносит таким же тоном:

— Здравствуйте, Олеся Владимировна.

— Подлец! — цедит она.

— Да, да, — отвечает ей с издевкой в голосе.

‍Это ее еще больше приводит в ярость, но Герман уже проходит через металлодетектор. На меня за всю эту сцену он даже не взглянул…

Я стою в коридоре, у самой двери, жду, когда вызовут. Герман в конце коридора, у окна. Он мне едва кивнул сегодня в знак приветствия и, наверно, специально отошел подальше. Это правильно — зачем смущать друг друга? Но это больно… К тому же с ним там и Вика, и Леонтьев, и кто-то еще.

Нервное напряжение так меня истощило, что, кажется, когда всё закончится, я просто упаду и отключусь. Но пока — внутри будто в тугой узел всё скручено. Я даже сидеть, как остальные свидетели, не могу.

Из-за двери доносится приглушенный женский голос:

— Слушается дело в отношении Леонтьева Вячеслава Игоревича и Кокорина Никиты Владимировича, обвиняемых в совершении преступления, предусмотренного пунктом «а» части второй статьи 131 Уголовного кодекса Российской Федерации. Председательствующий судья Ильина Ольга Михайловна. Государственный обвинитель прокурор Москвитин Сергей Анатольевич. Защитник обвиняемых Преображенский Лев Константинович. Секретарь Павлова Анна Николаевна. Судебное заседание объявляю открытым…

Потом ко мне подходит пристав, просит отойти от двери и ждать вместе со всеми. Я присаживаюсь с краю, хотя так и тянет подскочить снова.

Время теперь тянется еще медленнее. И я сижу как на иголках, изнемогаю просто. И к тому моменту, когда меня наконец вызывают в зал суда, почти схожу с ума.

Захожу — и, как назло, ноги тут же становятся деревянными. Еле доползаю до тумбы. Пристав берет у меня паспорт, передает судье, с виду — обычной женщине лет сорока пяти, только в мантии. Она выглядит усталой и доброй, а, может, мне просто хочется в это верить. Отзывы о ней я слышала противоречивые.

Первым меня допрашивает обвинитель и, как мне кажется, он спрашивает как-то формально, поверхностно, как будто для галочки. Зато адвокат набрасывается как коршун. Я стараюсь отвечать честно, но он буквально загоняет меня в словесные ловушки, цепляется к каким-то незначительным моментам, передергивает смысл, сбивает с толку, а затем акцентирует внимание суда на моих заминках. Мол, вот, я путаюсь в показаниях, потому что вру.

В фильмах, вроде, выражают протест в таких случаях, но прокурор молчит, и адвокат заклевывает меня все яростнее.

— В каких отношениях вы состояли с Германом Горром? — спрашивает адвокат, и на меня накатывает жар. Так, что резко стало не хватать воздуха.

— Мы… — опускаю я глаза. Сказать «в интимных» у меня не поворачивается язык. — Мы с ним встречались.

— Вы с ним вступали в интимную связь?

— Да, — выдавливаю я.

— Поправьте меня, если я ошибусь. Вы учились с ним в одном классе, так? И были в него влюблены?

— Да, — отвечаю.

— Какое-то… непродолжительное время вы с ним встречались. Месяц? Два? Затем он вас оставил. Попросту бросил. Уехал в Канаду. Вы с трудом пережили разрыв. Вас можно понять. Первая любовь, попранные чувства, предательство… Такое простить очень сложно.

— Он меня не бросал. Ему пришлось уехать. Мне нужна была операция…

Но адвокат не слушает меня. Перебивает, продолжая свою мысль, а перекричать его я не могу.

— Все это время Герман Горр с вами никак не связывался. Не думал о вас. Не вспоминал. Вы же все еще питали к нему какие-то чувства… И вот в августе этого года он вернулся, но… не к вам. Вас он между делом соблазнил и опять бросил. Опять выбрал не вас. Он выбрал Викторию Игоревну Леонтьеву. Родную сестру обвиняемого.

— Всё было не так…

— Всем известно, на что способна брошенная женщина…

— Не занимайтесь казуистикой, — одергивает его судья. И за эту малость я ей очень благодарна.

— Вами движет обида, желание отыграться, отомстить…

В конце концов он доходит до такого абсурда, будто я злонамеренно вступила в сговор с Юлькой, чтобы опорочить и разрушить семью, с которой собирается связать жизнь Герман. Прокурор лишь один раз заявляет протест, когда тот совсем уж переходит все границы и чуть не доводит меня до истерики. Судья протест принимает, она и сама дважды задает мне наводящие вопросы, но вполне тактично, без агрессии и подковырок. Однако я все равно чувствую себя будто вываленной в грязи.

— Ваша честь, — говорю я, когда адвокат наконец заканчивает свой допрос, больше похожий на моральное истязание. Стараюсь говорить громче, но голос дрожит. — Я хочу заявить ходатайство о приобщении к материалам дела видеозаписи. А также ходатайство о допросе владельца устройства, производившего видеосъемку.

Пристав передает судье мои бумаги. Она просматривает их, и я в этот момент даже не дышу, хоть и знаю, что составлено всё верно, с соблюдением процессуальных требований.

— Вы ходатайствуете о допросе Германа Александровича Горра? — спрашивает судья. — И он же заявлен как свидетель со стороны защиты? У сторон есть возражения? Тогда пригласите свидетеля.

Пристав вызывает Германа.

Входит он, конечно, не как я. Уверено, с аристократичной небрежностью и чуть ли не с выражением скуки на лице. Хотя отвечает он вежливо. У Германа тоже берут паспорт и лишь затем начинают допрос. Собственно, судья спрашивает его только по поводу записи: что там за устройство, где камера установлена, когда велась съемка, с его ли позволения и согласен ли он, чтобы эту запись посмотрели. Затем судья спрашивает у адвоката и прокурора, нет ли возражений против просмотра и против того, чтобы Герман мог остаться в зале суда.

Флешку с записью я передаю через пристава. А спустя пару минут на экране появляется знакомый двор. Мы с Викой заходим на террасу и останавливаемся прямо под камерой. Картинка четкая, даже без шума — у Германа хорошая, дорогая камера. Ну и ракурс самый удачный.

— Ты ведь в курсе, что мы с Германом скоро поженимся? — отчетливо говорит Вика…

Какое постановление вынесет судья, приобщит к делу или нет, мы пока не знаем. Марк Соломонович говорит, что причин отказать нет, потому что по записи легко установить и место, и время, и действующих лиц. А ходатайства составлял он сам. Правда он еще что-то говорил про относимость, допустимость, но там тоже проблем быть не должно.

В любом случае ролик производит эффект разорвавшейся бомбы. Прокурор тяжело и мрачно молчит. Слава вообще в прострации. Юлька даже рот от изумления открыла. А адвокат, оправившись от первого шока, начинает бурно протестовать. В итоге судья прерывает заседание.

Выхожу из зала суда как выжатый лимон. Миную Леонтьева и его свиту. Он сам и Вика сверлят меня глазами. Они еще не знают про видео, но сейчас узнают… К ним уже — вижу боковым зрением — подбегает адвокат.

А ко мне — Олеся Владимировна.

— Ну как? — спрашивает она нетерпеливо. — Как все прошло?

— Еще пока не прошло. Заседание перенесли на несколько дней.

— Что это было? — не своим голосом спрашивает Юлька. — Как это…? Почему ты ничего не говорила?

Я не успеваю ничего ответить. Потому что ко мне подходит Герман.

— Как ты, Леночка? — смотрит опять с привычной нежностью, что мне сразу становится на сердце тепло. Мне так хочется его обнять, прямо здесь, сказать, как я страшно соскучилась…

— Ты еще смеешь… — начинает возмущаться Олеся Владимировна, но замолкает на полуслове, когда я ему отвечаю:

— Жива, как видишь. Как думаешь, у нас получится? Я все верно сделала?

— Конечно, получится, — улыбается он. — Ты — молодец. Ты все сделала, как надо.

И вдруг берет меня за руку и притягивает к себе, при всех. Обнимает и шепчет:

— Я так по тебе скучал…